Серый траур

— Говорят, такие, как мы, не имеют права на счастливый финал. Билл, стоящий перед ним на коленях, смотрит снизу вверх, усмехается и расстёгивает пряжку на брючном ремне. — Мало ли что говорят. — Закон жанра, — Пироник пожимает плечами. — Если верить земному фольклору, у нас нет ни единого шанса. Билл тянет с ответом. Облизывает выступающую подвздошную косточку, прикусывает острыми зубами, оставив на коже тёмный след. И только потом выдыхает горячо и влажно: — И как давно человеческие байки у нас считаются авторитетным источником? Его беспечный тон раздражает. Напрочь позабыв о субординации, Пироник запускает пальцы в копну светлых волос, сжимает кулак и тянет за длинные пряди вверх, чтобы Сайфер посмотрел ему в лицо. — Язви сколько влезет, Билл. Мы оба знаем: ты всегда доверял моему чутью. Оно ещё ни разу не подводило, а у меня никогда не было настолько паршивых предчувствий. Моё дело предупредить. Дальше решай сам. — Пироник, душа моя. Ты должен понимать — такая возможность приходится раз на эоны. — Ты это про возможность героически угробить всю нашу компанию и себя заодно? — Я ждал слишком долго. Отказываться от всего из-за твоих приступов паранойи не собираюсь. — Брюки Пироника оказываются спущены до щиколоток, и Билл, не отрывая от него жадного потемневшего взгляда, неторопливо проводит пальцами по внутренней стороне бедра. — Я сказал, что всё будет хорошо. Я пообещал. Или моих слов тебе уже недостаточно? В комнате холодно, а искусственный солнечный свет неприятно режет глаза. Этот замкнутый человеческий мирок, созданный посреди их древнего и заживо сгнивающего измерения, похож на яркий фантик без конфеты внутри. Пироник терпеть не может и эту комнату, и всё в ней, от влажных от пота простыней на постели до собственного новообретённого мясного мешка. Внешне новое тело почти не отличается от привычной формы, но необходимость держать себя в материальных рамках кажется Пиронику отвратительной. И всё равно: несмотря на то, что ему здесь скучно и пусто, он знает, что останется до самого конца. Потому что это место нравится Биллу. Нравится, как и всё, что связано с человеческим миром. Билл одержим чужой Вселенной. Её живостью в сравнении с их полуистлевшей реальностью, её правильностью, соответствием нудным законам физики, разрушать которые, говорит он, будет особенно весело. Пироник, в свою очередь, одержим Биллом; он мог бы сказать, что это несправедливо, но демонам чуждо само понятие справедливости. Сайфер устраивается на кровати и притягивает его за руку. Его новое тело худое и горячее, и он выгибается под ладонями Пироника, и голодно тянется к каждому новому прикосновению. Шепчет на ухо, улыбнувшись краешком рта: — Если не хотел, чтобы я уходил, так бы и сказал. Человеческая оболочка поддаётся контролю куда хуже привычной абстрактной формы, и Пироник подозревает, что его ответная улыбка больше похожа на кривой оскал. — Сдался ты мне. — Очевидно, что сдался, — ухмыляется Билл. — Я совсем не против, дружище. Более того — когда придёт время, я намереваюсь увидеть тебя на своей стороне. Тут вроде как нужны добровольные начала, так что принуждать не стану. Но имей в виду: это будет нашим последним блицкригом. Легендой межгалактической преступной деятельности. Нашим лучшим достижением, если позволишь. И я хочу, чтобы ты решил прямо сейчас: либо ты со мной, либо... Пироник непроизвольно задаётся вопросом: а чего он, собственно, боится? За их спинами — сотни завоёванных и разрушенных миров. Они овладевали целыми измерениями, не имея реальной боевой мощи, и теперь, когда Билл уверен, что вот-вот сможет открыть источник силы, не ограниченной пределами сделок и ментальным пространством, нет никаких причин сомневаться в безоговорочном успехе. Возможно, Билл прав. Возможно, первопричины его опасений куда более глупы и банальны. Пироник не переносит ни банальности, ни глупости. И он позволяет себе хищно осклабиться, и чётко проговаривает, почти прижавшись губами к его в кровь искусанному рту: — Остаться в стороне и пропустить такую вечеринку? Да ни за что. Я с тобой. Как и всегда. Тем более, — он на секунду отвлекается, чтобы коснуться языком его нижней губы, — что без меня у тебя нет шансов. Признайся, Билли, — я тебе нужен. — Как ты меня назвал? — О, не уходи от темы, Билли-бой. Билл не отвечает, то ли непреднамеренно, то ли нарочито пряча взгляд за светлыми, почти белёсыми ресницами. В отличие от Пироника, он в этой физической оболочке чувствует себя замечательно. Как будто для него нет блёклости ощущений, как будто этот наспех созданный мирок ничем не уступает оригиналу, как будто факт дешёвого притворства ни черта не значит. Это нечестно, но демоны ничего не знают о честности. Пироник так не умеет. Пироник видит всю щербатость иллюзии: солнце слепит ледяным электрическим светом и не даёт тепла; еда должным образом насыщает их человеческие оболочки и почти не имеет вкуса; воздух пригоден для дыхания и отравлен гнилью. Когда Билл целует его, тело реагирует по заведённой программе: сердцебиение учащается, член в умелой руке твердеет, а сам Пироник тихо стонет и толкается в туго сжатый кулак. Ему хорошо, но даже это удовольствие кажется ленивым и пресным. Когда он был на Земле и считывал настоящие человеческие эмоции, всё ощущалось совсем по-другому. Вероятно, будь они людьми и будь они на Земле, это обрело бы хоть какое-то подобие смысла. Следы от укусов и поцелуев, что остаются на коже алыми метками, по виду чем-то напоминают земные цветы; Пироник облизывает одну из ссадин и чувствует на языке привкус крови. Становится чуть лучше, когда он переворачивает Сайфера на живот, проводит языком вдоль острых выступающих позвонков и больно прикусывает за загривок. Тело под ним крупно вздрагивает. Билл раздражённо шипит и недвусмысленным, инстинктивно понятным для их человеческих оболочек движением трётся о Пироника ягодицами. В этот момент Пироник почти готов признать, что и у мясных мешков могут быть свои преимущества. В копну волос на удивление приятно вплетать пальцы. Пироник тянет за светлые пряди; Билл, податливо прогнувшийся в спине и запрокинувший голову, даже в этом дурацком теле кажется до одурения красивым. Билл вдыхает шумно и прерывисто. Билл смеётся, и взгляд у него одурманенный, совершенно шальной. — Собираешься тянуть до конца эры, душа моя, или всё-таки возьмёшь себя в руки и трахнешь меня? — Больно будет, — предупреждает Пироник. Предупреждает просто так, на всякий случай, хотя знает, что боль, как и удовольствие, в этой комнате будут притупленными и слабыми. Было бы чего бояться. — Надеюсь, что так, — Сайфер лениво ухмыляется и нарочито медленно, вызывающе проводит мягким розовым языком по саднящим губам. — Ты уж постарайся. Пироник натянуто смеётся и сжимает непослушными человеческими пальцами его открытое горло. — Разве я тебя хоть раз подводил? В конце концов, у них осталось совсем немного времени. Если Билл собирается и дальше обманывать себя этой надуманной фальшью, игрой на двоих, где каждый — заведомо в проигрыше, Пироник может пересилить себя и поддаться. Ему действительно хотелось бы довериться Биллу. Сайфер — умнейший из них, жутчайший, и безумия в нём хватило бы на целую армию подобных им тварей. Такие, как они, по природе своей неспособны на доверие, но Пироник всегда следовал за Биллом, не раздумывая, и сейчас он не понимает, почему не может заставить себя действовать по привычному алгоритму. Проникая в Билла, он не ставит себе целью причинить боль, потому что знает: даже для таких, как Сайфер, должен существовать определённый баланс. И всё равно выходит грубо и жёстко. Именно так, как требовал Билл. В конце концов, для любого из них желания Сайфера — неоспоримый закон. Пироник ощущает отголоски этой боли, прогорклые и тягучие, и в том, как Билл выгибается, насаживается на него, принимая целиком, до конца, в то время как всё его тело содрогается в болезненном спазме, он почти сразу находит определённое удовольствие. Ряд вопросов — зачем Билл потребовал сделать это, почему именно сейчас, именно с ним, и для чего настоял на обретении новых тел — сам собой уходит на второй план. Всё равно у Сайфера на такие вопросы находится один универсальный ответ: Потому что я так захотел. Всё легко объяснить мимолётной прихотью. Пироник понимает — он сам такой же. Вот только пресловутое чутьё всё равно болезненно ноет, щемит под рёбрами. Проще вовсе не обращать на него никакого внимания, чем пытаться объяснить и принять. Каждое движение бёдрами накрывает мир обжигающей волной. Пелена перед глазами плывёт и тает. У Билла, сжимающего в кулаке влажную простынь, белеют костяшки, и сам он внутри — горячий и тесный, его стоны больше походят на всхлипы, и в этот момент тяжело признать, что Билл на порядок опытнее, на порядок сильнее, на порядок бесчувственнее. Он отдаёт себя с упоительной откровенностью, и Пироник ловит себя на мысли, что, возможно, причина в нём, а ещё — что в поведении Сайфера нет никакого притворства. Если он реагирует так здесь и сейчас, в месте, где восприятие ущербно, то что станет с ним в момент обретения реальной физической оболочки? Пироник думает, что за такую возможность не страшно рискнуть даже бессмертным существованием. Пироник думает, что после такого едва ли позволит Биллу уйти. Билл под ним задыхается, срывается со сбивчивой мольбы на ругань, движется беспорядочно и невпопад, нарушая ритм. Пироник затыкает пальцами его стонущий рот, заставляет встать на колени и, перехватив поперёк живота, прижимает к себе спиной. Неполноценное, тусклое удовольствие скручивает низ живота тяжёлым узлом. Оно дурманит разум, и Пироник сам не понимает, в какой момент позволяет себе раствориться — в лихорадочном жаре, в том, как отчаянно Билл цепляется за его руки, в каждом новом толчке, рваном дыхании, тонкой грани между болью и острым, выводящим из себя своей недостаточностью наслаждением. Билл — живое противоречие. Билл рвётся из его рук, а секунду спустя сам насаживается полнее и глубже. Кусает пальцы, трахающие его рот в такт движениям бёдер, и сам обхватывает их губами, и посасывает, вылизывает с бесстыдством, удивительным для того, кто всего пару часов как обзавёлся собственной физической оболочкой. Билл пытается шепнуть что-то, и Пироник почти уверен, что в этом диком месиве букв особенно ясно и зло звучит его имя. В отместку Пироник кусает его шею и плечи, так, что привкус крови во рту становится во много раз ярче. Он слишком густой и насыщенный для этой комнаты, где нет ничего по-настоящему полновесного. В этот момент восприятие сходит с ума — хаос затапливает их крошечный полупустой мирок, холодный солнечный свет вспыхивает неконтролируемым жаром. Пироник извлекает пальцы у Билла изо рта, замедляет движение; он снова тянет Сайфера за волосы, чтобы тот обернулся к нему, и от того, как Билл, в чьём искусственно созданном теле сейчас явственно можно увидеть его настоящего, глядит пьяно и влажно, Пироника ведёт пуще прежнего. Он касается языка Билла своим. Ведёт тесным кольцом пальцев вдоль его члена и теряет себя в рикошетной отдаче — потоке эмоций и ощущений, уже неясно, чьих именно, и слепяще-ярких. Кажется, будто внутри с высоким дрожащим звуком рвётся туго натянутая струна. Она сейчас — одна на двоих: Билл в унисон издаёт полузадушенный хриплый вскрик и вдруг сжимается, бьётся крупной судорожной дрожью и смыкает зубы на нижней губе Пироника, мешая слюну с густой солоноватой кровью. В этой комнате нет ничего настоящего, подобие человеческого измерения — неумелая подделка на реальность, отравленная пустотой их собственной умирающей Вселенной. Но на несколько коротких секунд Пиронику почти удаётся забыть об этом.

***

Спустя пару часов они вдвоём стоят у открытого портала — сработало, как и предсказывал Сайфер, заклинание вызова, захлопнулся капкан, поставленный тридцать земных лет назад, и отступать уже некуда. Перед тем, как шагнуть в портал, Билл оборачивается — у него непривычно потерянный, отравленный непонятной горечью взгляд. Как будто подозрения Пироника за эту ночь успели передаться и ему. Как будто он вдруг обрёл нечто, что стало боязно утратить, хотя демоны не способны дорожить ничем и никем, помимо самих себя. Пироник не хочет видеть этого взгляда. Он обнимает Сайфера со спины; простым человеческим жестом прижимает к себе и упирается лбом в худое плечо. Морщится, когда Билл легко касается его руки и говорит негромко, словно оправдываясь: — Я вернусь за вами. Пироник знает, что в этой затее для них не будет никакого хэппи энда, и знает, что ни черта не сможет с этим поделать. Он убеждает себя, что ему на самом деле не больно и не тоскливо. Такие, как он, не умеют воспринимать подобный спектр эмоций. Всё дело в человеческой оболочке, и только. Может, это и станет их концом, но Пироник не собирается поддаваться несвойственному ему чувству страха. Он знает: если чужое измерение заберёт у него Билла, он сделает всё, чтобы порвать этот мир на куски. И неважно, какой будет цена и сколько это займёт времени. Дав себе обещание, Пироник улыбается; улыбка выходит изломанной и слабой, но Билл не может видеть его лица, и этого вполне достаточно. Он кивает: — Я знаю, умник. Концовка фразы — но лучше бы тебе не возвращаться — утопает в магической вспышке портала, похожей на грохот захлопнувшейся двери.