syml — symmetry (dark version)
Дистрикт Двенадцать встречает Катона грязью и бедностью. Гейл шепотом ему говорит название «Шлак», и из его уст это звучит почти что гордо — триумфатор даже ухмыляется. В его руках была вся роскошь столицы и любая прихоть во Втором — лишь исполняй обязанности и заткни свой рот. В Двенадцатом люди злые и несчастные, их одежда лоскутами слазит с тела, а кожа иссушилась до такой степени, что напоминает наждак — «это еще ничего» со слов Хоторна, «это еще можно стерпеть». Ему протягивают шахтерскую робу, засаленную и одубевшую, но выбора нет, и Ван дер Гри снимает защитный костюм, выданный в Тринадцатом, складывает его в указанном месте — один из домов этого района стал им временным прибежищем. — Долго мы здесь все равно не задержимся, — безразлично бросает Гейл Хоторн (на которого явно повлияло возвращение домой) и мажет лицо сажей. Его могут узнать, могут случайно выдать, могут о чем-то спросить — риск велик, и Хоторона было нелепо отправлять сюда, но он единственный знает Дистрикт Двенадцать и всех этих неприятных людей, он с ними рос и работал, терял близких и глотал пыль — если кто-то им и сможет помочь, то точно благодаря участию Гейла. Катон видит, как его новый знакомый почти что с любовью разглаживает рукава на робе и тоскует он явно не по тяжелой работе или бессонным от голода ночам — его заботит прошлое, где была крыша над головой, где был изумрудный лес и Китнисс Эвердин. Но вслух этого, конечно, никто не произносит. Через полтора часа от начала комендантского часа, когда на улицах Дистрикта погасли все фонари и на главных перекрестках расставили миротворцев, в их дверь стучат условным сигналом — два-один-два. Возможно, это военные в белоснежной форме, и их всех сейчас расстреляют на главной площади; возможно, нет. Командующий отрядом, Маркус, одетый по той же нелепой моде (шахтерский быт на нем кажется влитым), спокойно кивает и едва открывает дверь — мы готовы. Проходит несколько мгновений, и они бесшумными тенями покидают временное пристанище, крадутся по сонным улицам Дистрикта. Если знать расписание вахты миротворцев, то легко не наткнуться на патруль — и их группа (провожатый и пятеро солдат) этим пользуется. В домах не горят огни, нигде не слышно звуков — будто бы вакуум смыкается внутри твоей груди. Их шаги порой стуком отдаются в висках, но они быстро пересекают местность, пробираются к какому-то ангару. — Котел, — едва шепчет Хоторн, — наш черный рынок. Провожатый специальным ключом отпирает замок на двери, приподнимает цепь и пропускает их внутрь, некоторым помогает протащить ящики с дарами из Тринадцатого. Рынок погружен во мрак и, похоже, уже несколько месяцев как не работает — везде разбитые прилавки и тусклые обломки. Но на этом их маршрут не заканчивается, потому что после условного свиста одна из досок на полу приподнимается, и на них оценивающе смотрит еще один уставший человек. Катон, пускай и перемазан в грязи, но гораздо чище любого из Двенадцатого; их грязь в крови. Они осторожно спускаются по ветхой деревянной лестнице вниз, чтобы обнаружить обширный подвал и десятки мужчин, ожидающих их. Ящики передаются из рук в руки как святыня, и Ван дер Гри почему-то кажется, что Койн могла бы отправить больше оружия этим людям, но предпочитает держать их на игле. — Добрый вечер, — наконец, звучит первая речь, и Маркус привлекает к себе внимание. — Позвольте от имени президента Альмы Койн поблагодарить вас за мужество. Вы сражаетесь не за нас и не за Панем, а за свои семьи и Дистрикт, спасаете близких от тирана. Мы принесли с собой оружие, которое поможет вам в борьбе, но это еще не все: другие ящики мы оставили в лесу, в условленном месте. Там медикаменты и консервы, которые точно вам пригодятся. К сожалению, мы не можем предложить такие же защитные костюмы, как у миротворцев, но точно знаем, что их броня не спасает от пуль. Кроме того, в ящиках есть дымовые шашки и взрывные коктейли со слезоточивым газом. Я также слышал, что вы начиняете различные механизмы гвоздями и приводите их в действие с помощью пороха. Очень хорошо. Маркус объясняет этим шахтерам, что в определенный день случится диверсия, и Двенадцатый, наконец, освободится от власти оккупантов — к тому моменту будет больше оружия и уверенности в победе. Придется заминировать некоторые улицы и сымитировать обвал в шахте, но на этот случай уже есть инструкции, поэтому все пройдет гладко. Катон почти не слушает ободряющий голос своего командира, потому что не верит в успех подобной инициативы — у миротворцев есть танки, и если бы Койн действительно рассчитывала на победу, то прислала бы из Тринадцатого бомбордировщики. Вполне возможно, что это входит в план, но Ван дер Гри смотрит в глаза этим людям и (помимо отчаянной решимости) видит смерть — ее впалые щеки, хладные виски. Эти люди быстрее штабелями упадут в братскую могилу, чем увидят новый рассвет. Воодушевление же Гейла сложно не заметить; он узнает некоторых мужчин, подходит к ним и интересуется, все ли в порядке с их детьми, рассказывает о справедливости Койн и убеждает всех, что победа скоро окажется в руках повстанцев. Родной дом придает новоиспеченному солдату сил, и Катон даже решает не гасить такой запал раньше времени; в любом случае, у Хоторона есть, что защищать, он не просто так идет по этой тропе и гордо несет в руках революционное знамя — ради подобных свершений даже забыл про прошлое Ван дер Гри и принял его (не до конца, конечно) товарищем. Долго оставаться здесь нельзя, потому что вскоре начнется утренняя смена в шахтах, и миротворцев прибавится в этом районе, поэтому они небольшими группами начинают покидать Котел. На прощание Двенадцатые показывают непонятный знак — три пальца вверх — и некоторые солдаты им даже отвечают. — Так прощаются с близкими, — на выдохе произносит Гейл и повторяет жест. — Мне это напоминает свободу, — отвечает ему Катон, но не повторяет знаков. Свобода — это когда можешь показывать все, что тебе нравится, и не бояться, что угодишь в тюрьму. Свобода — это собираться в любых местах и общаться хоть до утра, пускай совсем скоро на работу; наказывать за такое никто не будет. Свобода — это покупать медикаменты, а не поставлять их из соседнего Дистрикта и не прятать коробки в лесу. Свобода — это мелочи, которые делают нас людьми. Второй Дистрикт всегда был свободным, в то время как дальние округи задыхались в кабале.//
— Мы все равно отправляемся в Тринадцатый завтра, а до общего сбора у планолета у нас еще есть время. — Гейл кивает ему в сторону и клятвенно заверяет, что договорился с Маркусом. — Хочу вернуться в свой старый дом, ты со мной? На обратном пути покажу тебе лучший вид в Двенадцатом, не пожалеешь. Ван дер Гри соглашается, потому что не хочет вновь запираться в условленной лачуге и ждать утреннего часа, чтобы вернуться на опушку; вылетать сейчас в Тринадцатый опасно, потому что небо понемногу начинает светлеть. Когда при утренней смене миротворческого караула, они упустят из внимания тропу в лес, то повстанцы соберутся в указанном месте и в сумерках отбудут домой (?) Удивительно, что командир отпустил двоих солдат блуждать по округу, но Катон не сильно спорит — уж лучше так. Хоторн ведет его тайными путями и параллельно рассказывает прежние истории о каких-то подростковых собраниях в Котле, где они распивали дешевый алкоголь и впервые целовались с девчонками, приводит к своему дому и ловко отпирает входную дверь без ключа – внутри убранство такое же бедное, как и снаружи, но Второму крайне на это наплевать. Он устраивается на единственной кровати в доме, пока Гейл складывает в рюкзак некоторые вещи из шкафов и говорит, что мать всегда спала на кушетке на кухне, а младшие дети пытались уместиться на кровати. Ему же часто приходилось ночевать на полу, поэтому он так неприхотлив в военных условиях Тринадцатого. Серые стены навевают тоску и мысли о самоубийстве, но это уже перестало удивлять Ван дер Гри; он закладывает руки за голову и пытается определить по сереющему небу, как скоро взойдет солнце. — А ты? — неожиданно спрашивает Гейл. — Как ты жил раньше? Вы все крайне богатые козлы в своих Дистриктах, поэтому снизойди до меня со своего победительского пьедестала и расскажи хоть что-нибудь. Катон ненадолго замолкает, чтобы собраться с мыслями, но понимает, что пускай любой его рассказ будет ярче воспоминаний Гейла, но он никогда не будет пропитан таким же искренним счастьем — люди в Двенадцатом умели ценить крупицы, пока прочие жители Панема разбрасывались целыми слитками. — Мой отец — мэр Дистрикта Два. Был им в прошлой жизни, которую я сам для себя придумал. Он слышит, как Гейл усмехается и повторяет что-то про богатых козлов себе под нос. — Учиться в Академии профи престижно, и редкий ребенок из Второго не посещает данную академию. Чтобы попасть на Игры нужно быть лучшим, поэтому тебе необязательно становиться кровожадным убийцей. Можно всего лишь поддерживать образ Дистрикта и обучаться в Академии, чтобы потом связать свою жизнь с любой другой сферой. Мой отец строгий, но справедливый человек. Я бы даже назвал его понимающим, потому что в отличии от многих других родителей он всегда прислушивался ко мне. Моя мать умерла от рака крови, когда мне было двенадцать, а младшему брату, Титу, девять. Рассказ Катона не прерывается, он будто бы пересказывает сюжет фильма и уж точно не собирается рассказывать Хоторну, что в его памяти матери нет, остался лишь ее образ и тактильный портрет по выцветшим воспоминаниям. — Через год отец женился, и так в нашем доме появилась Кайла — ее сложно назвать мачехой, потому что у нас разница в возрасте около десяти лет. Они с отцом вроде бы даже хотели завести ребенка, но не получилось. Я не вдавался в подробности. Могу только сказать, что Кайла всегда к нам хорошо относилась, помогала в воспитании и достойно исполняла обязанности жены мэра. Но она никому не смогла заменить мать. Катон знает наверняка: мэр Дистрикта Два был всегда добр ко второй жене, он ее радовал и по-своему оберегал. Но первый брак оставил в душе отца рваный живой кусок — такую любовь (?) не забывают. такую потерю не восполняют. У Кайлы были большие голубые глаза и кукольные черты лица; первая миссис Ван дер Гри обладала острыми скулами и холодной внешностью, но ее прикосновения всегда были самыми теплыми. Мачеха с изумительным вкусом организовывала любые мероприятия во Дворце Правосудия, но Катон помнит — только его мать умела наполнять вечера душой. Люди светились рядом с ней. Привычным становится говорить о близких в прошедшем времени. — Не могу жаловаться на семью. Вам всем почему-то кажется, что профи воспитываются в диком аскетизме и из нас выбивают все чувства. Но мы также организовывали встречи после отбоя, делили девчонок и хвастались первыми победами. Мы распивали алкоголь, который я доставал из запасов мэра, и делились планами на будущее. Стать трибутом – очень почетно, но для этого надо быть первым среди других. Я был. И знал, что однажды приду на Арену и убью там всех. Ведь мне никто не сможет мне помешать. — А потом? Катон усмехается; он никогда еще не говорил об этом вслух. — Со мной случилась твоя подружка. — Гейл сжимает кулаки и отворачивается. — Плевал я, если честно, на все ее слезливые истории и несчастных родственников, ажиотаж вокруг сестры — это скучно. Это не гарантирует тебе победу. Но она была готова умереть ради какой-то малявки из Одиннадцатого, ради участницы, которую видела впервые в жизни, хотя помнила, что дома ее ждет семья. Китнисс Эвердин защищала сначала других, а потом себя, — это меня проняло. Я помню, как мы ее убили, и небо над Ареной внезапно посветлело. Тогда я подумал, что это из-за нее. Своим благородством она рассеяла ночь. Я не защитил никого. Хоторн не говорит ни слова, лишь выдвигает стул и садится недалеко от кровати, выслушивая то, что Катон давно должен был сказать. — Тогда я подумал, что раз еще есть такие люди в нашем зазеркаленном мире, то однажды все может измениться. Почему мои соседи готовы ставить на смерть детей, в то время как жители иных округов вытаскивают друг друга из голодной пропасти куском хлеба? Во мне бились противоречия, потому что как ни крути, на вас всех мне все еще наплевать, но появилось осознание — я больше не могу быть только наблюдателем. Я должен начать с себя, если однажды хочу проснуться в другой реальности. — Напарница твоих порывов не оценила, верно? — Мирта? — имя дается ударом в грудь, камнем в лицо, и Катон перестает дышать. — Мирта нас вытащила, и я не вернул ей этот долг. Я рискнул всем, чтобы оставить ее в живых в этот раз, но она погибла за шаг до своего триумфа. Что за идиотское чувство юмора? Или это нам наказание за смерти других? — Ван дер Гри на секунду останавливается, потому что внутри разверзается пропасть и ему все труднее рассказывать про Грэйн. — Она была против всех моих идей, пыталась убедить, что мы должны жить только для себя и что какой бы ни была наша страна, нам ее не исправить. Я больше всего на свете хотел забыть 74-е Игры, проснуться однажды прежним и беззаботно посещать с Миртой мероприятия, тренироваться в Академии и идти вперед. Но каждый раз вспоминал все со мной случившееся и невольно все дальше уходил от прежних целей. Брут, мой ментор, говорил, что я скоро возьмусь за голову и стану мэром после отца — не самый плохой вариант для того, кто не привык себя ограничивать, верно? Но потом нас выбирают второй раз на Игры, и мир рушится на части в буквальном смысле — под одной из таких частей погибла Мирта, а я теперь вот здесь, лежу в засаленной шахтерской робе на кровати в твоем полуразвалившемся доме и рассказываю о былом блеске. Я любил свою жизнь, каждую ее секунду. Я любил быть лучшим, любил гордость в глазах отца. Я засматривался на таких девчонок, как моя мачеха, и мне льстило обожание в их глазах. Моя корона действительно была золотой, и лучшая тропа должна была привести меня к пику. Но теперь это все кажется бессмысленным, и даже если я завтра умру, то мне будет все равно, понимаешь? Моя жизнь обесценилась, и меня больше ничего не страшит. Смерть мне принесет покой. Лицо Гейла становится под цвет стен в предрассветной мгле, но он решается задать последний вопрос. — Какой она была? Катон закрывает глаза и слышит ее голос. Мирта в его воспоминаниях всегда улыбается. — Клянусь, она была ровно такой, какой вы все ее видели, — злобной, острой, жгучей. Всегда говорила, что думала, и предпочитала решать споры в бою. Ей пророчили будущее на Квартальной Бойне, но она решила иначе и вызвалась добровольцем на 74-х. Если ты внимательно меня слушал, то должен понимать, что это противоречит всем устоям Академии, потому что кандидатов выбирают заранее. — Гейл понимающе кивает. — Мирта была искренней. Она не пряталась за масками, не лицемерила. Могла ударить, могла кинуть нож, но если она улыбалась, то потому что проникалась к кому-то доверием. Она ненавидела платья, не терпела украшений и проводила часы в тренировочном зале, была готова в любой момент атаковать. Она жертвовала всем ради цели и упрямо шла к звездам сквозь самые невыносимые тернии, поэтому я до сих пор не могу понять, почему она решила взять меня с собой. Мирта была собой каждое мгновение, и я наслаждался ею, даже если она злилась или называла меня придурком. Она и меня часто бесила, хотелось разбить ее голову о стену и заставить замолчать, но никто меня не понимал так, как она. Заменить ее невозможно, я даже не буду пытаться. Она жила, билась со сталью и храбро вскидывала голову вверх. Я запомню ее той, что умела дышать. Молчание душит обоих, но слов и не требуется. Гейл смотрит в окно и поднимается с места, оставляет многие мысли при себе и обещает, что однажды они еще вернутся к этому разговору, потому что Ван дер Гри приятно удивил его своими рассуждениями. Возможно, он действительно заслуживает доверия. — Идем, поэт. Смешаемся с шахтерами, которые возвращаются со смены, и проберемся через ограду в лес. — Боюсь, для этого нам придется еще больше извозиться в грязи, а то мы слишком чистые. Хоторн толкает его плечо и заставляет подняться с кровати. Они выходят из дома, запирают его, оставляя все признания внутри. Оставляя там же невысказанное. В каждом слове Катона Гейлу чудилась Китнисс; не потому что они с Миртой были похожи, а потому что Ван дер Гри про свою подружку говорил с любовью.ruelle — rival
На улицах было уже гораздо больше людей, чем пару часов назад: кто-то шел на смену, другие же начинали новый день. Катона понемногу начинало тошнить от изможденных лиц вокруг, и он даже был согласен на строгие порядки Тринадцатого и их подземелья, лишь бы поскорее убраться отсюда. Осталось только скрыться в лесу, а там уже спокойно в планолете переждать день. Но внезапно голос миротворца разрезает воздух: — Эй, вы. Двое. Почему отстали от своей смены? Гейл едва заметно кивает и дает понять, что он все уладит, хотя ситуация начинает здорово напрягать. Ван дер Гри медленно выдыхает и знает, что у него есть нож, и он сможет обезвредить этого миротворца за считанные секунды. Но тогда улетать им в Тринадцатый придется экстренно и с риском нарваться на бомбардировщики Капитолия. Такого Койн не потерпит. — Извините, мы отстали от группы. Работали сегодня в ночь и не заметили, как отбились от остальных. Миротворец подходит ближе и внимательно вглядывается в их лица; Катон благодарит Гейла за находчивость, потому что за сажей его волосы потеряли блеск, а лицо стало не таким узнаваемым. — Не лги мне, мальчишка. Ночная смена вышла из шахт двадцать минут назад. Я знаю, кто вы. Катон считает про себя: две секунды, чтобы достать нож, и еще три, чтобы перерезать глотку. Шесть минут до леса, затем другие восемь — до скрытой поляны с планолетом. Через пятнадцать минут они уже могут идти на взлет в сторону Тринадцатого и надеяться, что у местных миротворцев не такая слаженная оперативность действий. — Вы из утренней смены, специально отбились от строя и решили пропустить рабочий день. Гейл поворачивается к Катону, и в его глазах облегчение. Он едва заметно кивает, мол, все нормально и ситуация до сих пор под контролем. (только под чьим?) — В наказание за ваше безделье вы отработаете сегодня по две смены каждый. И я лично провожу вас в шахты. Был ли этот блюститель порядка из Второго или его воспитали в столице? Ван дер Гри не знает, но уверен, что парень в белоснежной форме ненамного старше их с Гейлом, уж точно не обладает быстрой реакцией. Его пистолет на предохранителе, а шокер в кобуре. Ван дер Гри хочет решить проблему быстро и эффективно, но Гейл качает головой — привлечешь к нам лишнее внимание, идиот. Катон нахальным взглядом отвечает товарищу по оружию — боишься, Хоторн? — но Гейл только закатывает глаза. Миротворец слышит голоса в служебной рации и отходит на шаг от своих заключенных. — Кто сейчас прибудет? Это точно? Мы не получали извещения.. Да, конечно, я понимаю. Прощу прощения. Центральная площадь готова для приема воздушного судна. Конечно, сейчас же туда направлюсь. Когда миротворец обернулся, то разозлившие его шахтеры уже исчезли. Но более серьезное дело вынуждает его отложить внутренние разборки с дисциплиной среди рабочих. Парень спешит в сторону Центральной площади, где ему велено встречать нежданных гостей. Над Дистриктом сгущаются свинцовые тучи. И среди них белоснежной вспышкой становится планолет, опускающийся перед Дворцом Правосудия. — Ты свихнулся, Хоторн! — Катон пытается на бегу развернуть Гейла в противоположную сторону, но тот упрямо мчится в сторону площади. — У нас есть возможность незаметно выбраться, а ты рискуешь всем ради непонятного любопытства. — А вдруг мы сможем узнать какую-то стратегическую информацию? Вдруг прилетает кто-то важный, и мы первые об этом скажем Койн? Не трусь, Ван дер Гри, и меньше возмущайся. У нас еще есть время. В боковом проулке Гейл плечом выносит деревянную дверь служебного выхода и приглашает Катона внутрь. Раньше здесь, вероятно, была аптека или магазин, но сейчас не осталось ни полок, ни товаров. Лишь бесполезный хлам, который миротворцы снесли с Центральной площади, расчищая ее для общественных наказаний. Солдаты осторожно подкрадываются к разбитому стеклу витрины, которое выходит прямо в центр площади, и прячутся за строительным мусором, чтобы не привлекать к себе внимания. — Первый ряд, как по заказу, — едва хохочет Хоторн, но Катон жестом приказывает ему заткнуться. и сам усмехается, чувствуя на губах адреналин. Планолет не успевает опуститься, как распахивается боковая створка, и на землю уверенно спрыгивает человек. В его движениях нет опаски или предосторожности, а форма отливает ониксовым цветом и алыми полосами на груди и спине. Одежды больше похожи на броню с выступающими линиями и крепким материалом, это удивляет Катона — он не помнит такого среди миротворцев или чиновников. Мода военных времен? У новоприбывшего в зеркальном шлеме отражается лицо главного миротворца и быстрое шевеление его губ, но оно прекращается, как только неизвестный солдат поднимает ладонь. Дисциплина подчинения, и похоже, что гость явно выше по статусу. За ним из планолета появляется еще один воин в черной форме, но он уже вооружен — на плече несет новый автомат. Первый солдат оглядывает площадь, будто бы освежает себе память, а после одним движением снимает шлем и в ту же секунду громко говорит: — Приведите мэра. Ван дер Гри не столько слышит женский голос, сколько не может оторваться от увиденного; сжимает почти до крови деревянные балки и поддается вперед. Он помнит ее с длинными волосами и веснушками на лице. Он помнит ее сильной, помнит ее упрямой и способной идти до конца. Помнит ее стальной, выточенной из камня. Помнит ее несломленной. И той, что погибла у самого конца. Мирта Грэйн отдает одному из солдат свой черный зеркальный шлем и небрежным движением поправляет короткие смоляные волосы. Они ей едва достают до плеч. Второй солдат свою личность не обнажает и что-то почтительно Мирте говорит, но слов не разобрать. Ботинки на платформе делают Грэйн гораздо выше, чем Ван дер Гри привык, а багряная помада на губах словно кислота — обжигает взор. Мирта цепко проходится по площади, словно подтверждает некоторые умозаключения, и поворачивается лицом к мэру, который спешно к ней подходит и протягивает неестественные слова приветствия. Они.. боятся ее? Хоторн удивлен не меньше напарника, не может вымолвить хоть каких-нибудь слов. Катон смотрит в сторону новоприбывших так пристально, будто бы сам готовится к ним присоединиться. у нее на лице шрам, от виска до щеки, — мысль с периферии сознания, мысль абсолютно неадекватная в нынешних условиях. Она не может быть жива. его Мирта не так давно была погребена. Но вот она здесь и сейчас вновь говорит. — Я обращаюсь к мэру Дистрикта Двенадцать. Нам стало известно о том, что местные жители поддерживают связь с повстанцами, укрывают их и готовят террористический акт среди прочих форм гражданского неповиновения. Этот голос одновременно про Мирту и совсем ей не принадлежит. Ван дер Гри не может от нее оторваться, будто ему снова снится жестокий сон, где на этот раз Мирта не умирает, но грозится исчезнуть в следующий миг. — Насколько я понимаю, главе миротворцев этого Дистрикта данная информация не была известна. Он также не удосужился усилить патрули и охрану, не провел дополнительных обысков и пренебрег допросами. Нам стало известно о теракте вчера, хотя по всей видимости подготовка к нему ведется не первую неделю. Сам же глава миротворцев впервые слышит эти факты от меня. Мэр непонимающе переводит взгляд то на Грэйн, то на своих солдат. Он уж точно давно ничего решает, стал номинальной фигурой на извращенной шахматной доске. — Ввиду полномочий, которыми меня наделил Президент Сноу, я выношу вашему миротворцу смертный приговор. Намеренно или нет, но его действия содействовали планам повстанцев. Второй чернокрылый солдат подает Мирте пистолет, и она молниеносно прицеливается левой рукой и спускает курок. Глава миротворцев успел только раскрыть рот, а после падает ничком. Щелчок Мирты приводит солдат в чувство, и они уносят бывшего командира еще до того, как земля успевает впитать в себя его горячую кровь. — Я останусь в вашем Дистрикте на пару дней и наведу порядок. Проверю миротворцев, найду предателей и еще до следующего рассвета повешу шахтеров, которые связаны с врагом. Благодарю вас за сотрудничество, мэр Андерси, вы можете идти. Во Дворец правосудия вместе с мэром направляется военный конвой, и в его цели входит явно не сопровождение официального лица (его заточение). Мирта вскидывает голову к небосклону и растягивает алые губы в довольной улыбке. — Соберите через полчаса утреннюю смену из шахт на Центральной площади, а также приведите тех, кто вчера пропустил рабочий день. Вероятно, Мирта Грэйн от этих людей не услышит имен и не найдет проводников. Вероятно, к обеду площадь станет местом бойни, и красного на руках у девчонки будет в три раза больше. Первым нарушает молчание Гейл, когда они пробираются сквозь лесную чащу к своим. — Похоже, твоя подружка играет теперь за Президента. Катон сжимает челюсти и ускоряет шаг. — Моя подружка, Хоторн, мертва.