Опаляющая

Её взгляды опаляют. Прожигают оставшуюся кожу на лице, оставляя более отвратительные шрамы, чем те, что он получил за свою собачью жизнь. — Смотри, Пташка, — говорит он Сансе, когда та впервые не отшатывается от него в страхе, — смотри внимательнее. Рука сжимает её запястье — холодное, как Север — и оставляет синяки, которые она будет прятать так же, как стыдливо прикрывает отметины Джоффри. Но он понимает — Боги, как же ему хочется, — что, смотря на отпечатки пальцев, ранивших девичью кожу, она не будет плакать, как делает это каждый раз, раздеваясь в своих покоях. Сандор слышал. Слушал, как Пташка рыдает за дверью и чувствовал, что сердце — камень, что с него взять — покрывается ранками. Оно начинает кровоточить. Впервые за его мучительно долгую жизнь. Пташка больше не кривится, проходя мимо него. Она выбирает платье, открывающие руки от локтя, так, что следы его отвратительно-грубых пальцев видны всем. На ладони остается шрам от прикосновения к её коже. Ещё один. Но не один из тех, о которых он не хочет думать. Тот, которым можно любоваться.

***

Меч слегка задевает руку — ещё одна отметина войны, которая сжимает, словно кокон. Но Сандор не замечает. Всё, что плескается в его глазах — огонь. Дикий огонь. Он сжимает в руке меч — ему кажется, что тот самый невидимый шрам, оставленный Пташкой, пульсирует тупой, сладкой болью. Клиган делает несколько шагов назад, и, разворачиваясь, направляется туда, где ему оставляют самые болезненные, глубокие шрамы.

***

Он горит. Её голос опаляет, слова — режут, а прикосновения заставляют кожу под холодными пальцами плавиться. Теперь он весь обуглен, как кусок мяса на костре. Потому что Пташка, целуя его в изуродованную щеку, отрицательно качает головой. А он — убитый, сожженый и злой, уходит. Сердце болью пульсирует в груди, и Сандор записывает себе ещё один шрам. Только на этот раз — смертельный.