Бегство

- И все-таки… Ты к нему неровно дышишь, - вздыхает Шунсуи, пряча лицо под шляпой и отгородившись от меня батареей полупустых бутылок, кувшинчиков и чашечек из-под саке. Я сжимаю перо в руках чуть сильнее, но отказываюсь поддаваться настойчивому раздражению. Которое, кстати, растет в геометрической прогрессии – в такт тому, как убывает шунсуевское саке, не иначе. Вот же идиот, а. Мало того, что сидит тут и всем своим видом демонстрирует моему отряду и новобранцам, что рабочие будни у шинигами, оказывается-то, мало чем отличаются от выходных, всячески отвлекает меня от работы и пытается споить, так я еще и обязан выслушивать его пьяные бредни! Ну, вот, скажите, с какой стати ему вдруг взбрело в голову, что мне может нравиться… Кенпачи? - Шунсуи, будь добр, сходи, проветрись, а то последние полчаса я только и делаю, что слушаю о том, как Исане счастлива быть с Уноханой, как Хитсугайя зарится на Мацумото, а Кира до сих пор украдкой вздыхает по Ичимару. У тебя, что, весеннее обострение? Или недавно кто-нибудь отшил? – отстраненно интересуюсь я, отчаянно стараясь не потерять нить повествования в докладе вернувшейся вчера из мира живых Рукии. Ровные, аккуратно выведенные строчки радуют глаз, и я улыбаюсь. Повзрослела девочка. Рукия всегда была ответственной и серьезной девушкой, но теперь… возможно, мне действительно стоит задуматься о том, чтобы у тринадцатого отряда все-таки появился лейтенант. Да и у меня самого работы станет значительно меньше. Что-то затхлое и бесконечно усталое ежится глубоко в груди. Старею я. Раньше бы никогда даже не задумался о том, чтобы переложить часть своих обязанностей на кого-то другого. Не знаю, виною ли тому тот факт, что я чуть не умер, но после разборок с Айзеном что-то во мне неуловимо изменилось. Я сам пока еще не могу понять, что именно. Но точно знаю, что Шунсуи это чувствует. Наверно, именно поэтому в последнее время он старается не отходить от меня ни на шаг. Невероятный мужчина. Разгильдяй и бабник, который способен прочитать твою душу, как раскрытую книгу. Пожалуй, такого не каждый день встретишь. Не имею понятия, что он нашел во мне, когда мы познакомились в Академии, но с тех давних пор наша дружба ни разу не дрогнула. Я чертыхаюсь про себя. Ну вот, опять отвлекся. Зря я позволил Шунсуи забаррикадироваться от Нанао-тян в своем офисе. Как-то позабыл, что в присутствии мужчины работа стыдливо замирает, будто ей тут и не место вовсе. Я хмурюсь, убирая надоедливую прядку волос за ухо, и тут же чуть не роняю перо, когда Шунсуи вдруг обвивает меня руками за талию, властно притягивая к себе. Вот же засранец, ведь, когда хочет, может быть совершенно бесшумным. Еще же секунду назад сидел, шумно переставляя от скуки пустые чашечки на полу. - Ну, признайся, Джуу, ты же не просто так зачастил к нему в отряд! И не отпирайся, я тебя сотню раз видел! Я не пытаюсь вырваться, зная, что это бесполезно. Иногда, в результате принятия на душу отнюдь немаленьких объемов саке, личное пространство других людей перестает быть для Шунсуи тем, что, по идее, нужно уважать. Конечно, за две тысячи лет я привык, но во времена Академии, помню, возмущался такому поведению достаточно громко, хотя это и не помогало. Я поворачиваюсь к мужчине в пол-оборота и обдумываю свой ответ. В его глазах пляшут смешинки, но за ними на мгновение мелькает что-то еще. Что-то темное и безжалостное, что заставляет меня едва ощутимо вздрогнуть. Да. Он тоже изменился. Только не понять, в чем… Нет, точно. Он выдерживает мой пристальный взгляд, а ведь раньше всегда отводил глаза или отшучивался. Да что же это такое – сидит, удерживая меня на коленях, словно свою девицу, и ни капли стыда. Возмутительно! - А если я скажу, что ты прав? - тихо говорю я, глядя ему в глаза. Сердце на секунду больно сжимается – не пойму, отчего. Меня словно пронзает холод, когда слова слетают с моих губ. Даже в шутку – смог бы я сказать такое раньше? Шунсуи долго и молча рассматривает мое лицо, а потом отпускает меня и поднимается на ноги, не говоря ни слова. Он забирает свое кимоно – отвратительно яркое в унылом, дневном свете, льющемся в комнату через распахнутое настежь окно – сегодня пасмурный день – и также молча идет по направлению к выходу. Время будто останавливается. Я совершенно не понимаю, что происходит. Почему так стучит в ушах и давит на виски, почему пальцы до боли впиваются в край стола, когда я вскакиваю вслед за ним, и почему - уже снаружи - я хватаю его за плечо, разворачивая к себе, но слова застревают в горле, и я стою перед ним как полнейший идиот. - Это все не… Я не… - дыхание хриплое, будто за эти несколько шагов я успел оббежать половину Сейрейтея. Почему мне… Шунсуи, не церемонясь, толкает меня обратно к двери, наваливаясь на меня всем телом. Его ладонь зарывается в мои волосы, и я, еще толком не осознав, что же я такое, Господи, вытворяю, сам подаюсь ему навстречу. Секунда. Вдох. Его губы на моих. Боже. Я хватаюсь за края его косоде, притягивая его еще ближе, позволяя его языку скользнуть глубже. Он пьет меня и пьет, и мне нечем дышать, но этот жар заставляет сердце забиться с новой силой. Я горю. Сгораю. Я живой. Его зубы прихватывают мою нижнюю губу, и тело пронзает сильная дрожь. Не могу больше. Я разрываю поцелуй, откидываю голову назад, чувствуя, как слезы норовят покатиться по щекам. Шунсуи стягивает с меня хаори и заталкивает обратно внутрь здания, не размыкая объятий. Шаг за шагом - мы спотыкаемся, почти валимся на пол, но он не дает мне разбить затылок. А жаль, потому что я абсолютно не соображаю, что же я творю. Но, Боже, как хорошо! - Джуу… - шепчет Шунсуи, так надтреснуто, - Джуу, ты… мой. Да. Да. Я открываю зажмуренные глаза. Комната вертится за его широкой спиной. А за маской властности трепещет невыносимая горечь. Как тогда. А ведь я почти забыл, Господи - его потерянный взгляд. Ту бездонную темноту, когда на поле боя я захлебнулся в собственной крови. Втягиваю ноздрями воздух, ладонями притягивая лицо Шунсуи ближе. - Я твой, - мне больше нечего сказать. Он улыбается – едва заметно. Ему не нужны мои глупые объяснения, что я всего лишь возился с малюткой Ячиру. Достаточно и этого. Достаточно, чтобы… Задыхаюсь, когда он принимается стягивать с меня одежду. Остается лишь принять собственное поражение. Боже, как долго я бежал от этого тепла… Я горько усмехаюсь. И как же долго, Шунсуи, ты терпел мое бегство? Но здесь, сегодня, мы ставим точку в этой чересчур затянувшейся мелодраме, и я так… - Никогда не умирай, - шепчет мне Шунсуи, зарываясь носом в мои седые прядки. - Если только с тобой, - отвечаю я, цепляясь за его надежные плечи. …так безумно этому рад. Но, шшш, ни слова больше. Потому что этот день лишь для нас двоих.