Белая тропа

- Чертова штуковина! Извините, Укитаке-сан, - я вздрагиваю в такт тому, как Ренджи пинает ногой громко пыхтящий радиатор, и так работающий на последнем издыхании. Выкрашенные в огненно-красный цвет волосы парня, собранные в пышный хвост, невольно приковывают взгляд. Если я не ошибаюсь, около полугода назад он красил их в синий, но нынешний цвет гораздо лучше сочетается с необычными татуировками, усеивающими его подтянутое тело под теплой тканью брюк и свитера. Я снимаю куртку, бросаю на пол тяжелую сумку и приветливо ему улыбаюсь. В последний раз Ренджи я видел давно - как раз перед тем, как слег со своими несчастными легкими в больницу - и тогда парень только-только начинал работу в этом Богом забытом месте. Я никак не мог понять, чем привлекла наша скромная полярная исследовательская станция такого энергичного молодого человека, и, лишь увидев его как-то вечером в компании Кучики Бьякуи - сына моего давнего знакомого, моего бывшего отличника-студента, а теперь, по совместительству, еще и коллеги - сразу осознал, насколько сильно запущено дело. Бьякуя, заметив, что я слишком часто стал бросать в его сторону любопытные взгляды, старательно делал вид, что ничего не происходит, и всячески пытался послать меня в задницу вежливыми репликами, но меня было не так-то просто провести. В свободное от исследований и экспедиций время и во время яростных снежных буранов на станции все равно нечем заняться, кроме как общением с коллегами и помощниками. А при таком наискучнейшем раскладе - просто невозможно не порыться в чужом прошлом и личной жизни, хотя это и не в моем характере - проявлять чрезмерное любопытство там, где оно вовсе не приветствуется. К сожалению, я так и не успел добиться от Бьякуи откровенного признания в столь щекотливом для него вопросе, потому что загремел в больницу, когда вдруг собственное прошлое нежданно-негаданно ударило меня обухом по голове. То, что пять лет назад я едва выжил в случайной перестрелке между органами правопорядка и уличными хулиганами - вообще можно считать настоящим чудом. Тогда мое тело изрешетили немалым количеством пуль, но ни одна из них не нанесла мне смертельных ранений или травм, хотя крови я потерял прилично. И вот теперь, полдесятилетия спустя, я вдруг ни с того, ни с сего - прямо посреди экспедиции - начинаю кашлять кровью, бегу в больницу в страхе услышать приговор «туберкулез» или «рак», и вдруг выясняется, что тогда врачи не заметили одну из застрявших в легких пуль. Пять долгих лет эта малышка жила себе спокойно внутри моего тела, а потом взяла и решила порядком отравить мне жизнь воспалительным процессом. А я еще думал, почему в последние месяцы с каждым днем меня все больше посещает - воистину добротный - кашель с мокротой и боли в груди. И упрямо списывал все на холодный климат, под морозным давлением которого невольно проходит моя исследовательская работа. - Джууширо, вы сильно похудели. Вы уверены, что стоило сюда приезжать? Еще не поздно передумать, - раздается уверенный голос, и я оборачиваюсь. Нет, Бьякуя совсем не изменился за прошедшие месяцы - все такой же сдержанный и с виду неприветливый. Но взлохмаченные, вороные волосы падают на плечи, в расстегнутом вороте рубашки виднеется самый настоящий засос, и у меня возникает ощущение, что мое немного раннее прибытие прервало нечто очень занимательное, потому что даже Ренджи, скосив взгляд на мужчину, теперь отчаянно пытается спрятать от меня выступивший на щеках румянец. Я давлю желание рассмеяться и широко улыбаюсь Бьякуе, потому что, несмотря на все, скрытая в его вопросе забота, на самом деле, очень приятна. - Я в порядке. Операция назначена на сентябрь, с лекарствами приступы почти не происходят, так что я спокойно доработаю смену и через шесть месяцев вернусь в город, а вы, молодежь, давайте-ка поторапливайтесь, а то вертолет без вас улетит, - бодро заверяю я ребят в своем здоровье и, пока они второпях собираются, расспрашиваю Бьякую о том, что творилось на станции в мое отсутствие. То, что им удалось обнаружить еще больше следов доисторических животных и даже выковырять из расположенного под нами ледника подозрительные, еще нераспознанные - видно, этим как раз и предстоит заняться мне - останки, меня действительно радует. Хоть будет над чем покорпеть, когда через две недели нагрянет антарктическая ночь. И тот факт, что практически весь персонал в ее преддверии уже слинял на материк - тоже не особо удивляет. В долгие зимние месяцы темноты наш исследовательский институт не устраивает экспедиций - станция прозябает, большинство людей разлетается по домам, но я всегда был занятным исключением из правил. Многие корят меня за это и твердят, что, мол, бедный Укитаке-сан, вечно сам себя в могилу сводит чрезмерным трудолюбием, но мало кто из них знает, что мне, просто напросто, не к кому возвращаться домой. Сидеть в четырех стенах в своей просторной квартире и распивать в одиночестве чаи - кажется мне участью гораздо хуже, чем покоряться хотя бы видимости работы вдали от городской суеты. Здесь, выглянув в заледеневшее окошко, можно увидеть лишь бескрайние просторы белой земли, а не расхаживающие туда-сюда по аллее парка влюбленные парочки. Нет, я, правда, очень-очень рад, что у многих людей в жизни намного больше личного счастья, нежели в моей, просто… ощущать это изо дня в день - с возрастом становится слишком уж горько. Отчасти и поэтому я сейчас прилетел сменить Бьякую на посту - его смена закончилась бы давным-давно, не загреми я в больницу. А он и Ренджи… ребятки действительно заслуживают долгого отдыха. Кто-то из ученых всегда остается на станции в период полярной ночи - пусть лучше это буду я, чем кто-то другой, кого ждут дома. Уже на пороге - за толстой железной дверью - пропустив Ренджи вперед, Бьякуя замирает, словно что-то забыл, обводит глазами узкий коридор, утопающий в полумраке, и внезапно говорит: - Кстати, Джууширо, у Шибы Кайена дочка родилась, так что он еще месяц назад нас покинул. Вместо него в помощники взяли другого человека. Я вам это сообщаю, чтобы вы не пугались, когда его увидите. Не пугался? Я не успеваю вымолвить ни слова, как Бьякуя плотно закрывает за собой дверь. Мне лень надевать обратно куртку, чтобы снова выбежать на ужасный холод и расспросить мужчину подробней, пока они с Ренджи идут до вертолета, и я пожимаю плечами. Жаль, конечно, что Кайена не будет - он был хорошим помощником и всегда схватывал все на лету, но я рад за мужчину. Возможно, он больше и не вернется на станцию. Семья - слишком важная вещь, чтобы ею пренебрегать. Деньги здесь платят, конечно, хорошие, но в мире, несомненно, есть вещи важнее денег. Жаль, что у меня так и не сложилось… Гул пропеллера и движка вертолета, работавшего все это время, чтобы не замерзло топливо, вскоре стихает, и я подбираю свою сумку, направляясь вглубь станции. На самом деле, наш антарктический дом, выстроенный на сваях, чтобы под ним мог проходить снег, не такой уж и большой. В продолговатой постройке, освещаемой электричеством засчет работы двух мощных генераторов, всего два этажа. Личные отсеки-комнаты расположены на втором, лаборатории, кухня, столовая, гаражи и другие рабочие залы - на первом, и все они скрыты друг от друга за утепленными дверями и стенами. Летом здесь может находиться до пятидесяти человек, двадцать мест из которых обязательно отводятся для научного персонала, остальные же - для врачей, помощников и рабочих, которые сопровождают нас в экспедициях и отвечают за содержание станции. Зимовать обычно остается человек восемь-десять, и в этот раз я - один из них. Мне очень интересно, кому же в этом году волей или неволей непосчастливилось стать заложником холодных ветров и скуки, и я ускоряю шаг. Сейчас как раз время обеда, так что, по идее, знакомые и незнакомые лица должны обнаружиться в столовой. Я с улыбкой распахиваю дверь в светлое помещение, на меня оборачиваются шесть человек, и я чувствую, как, дрогнув, уголки моих губ ползут вниз. И настроение, хоть я и пытаюсь этому сопротивляться, тоже. Я знаю абсолютно всех этих людей, сидящих за двумя столами. И я никому, даже в самом страшном сне, не пожелал бы остаться в подобной компании добровольно на продолжительное количество времени. Первым меня приветствует Урахара - пожалуй, после вечно депрессивного Киры Изуру, когда-то давно оставшегося на станции в роли уборщика и повара - из всех собравшихся личностей Киске самый вменяемый, хотя то, как он постоянно шепчется о чем-то со своей компьютерной техникой не может не вызывать опасений за его психику. Тем не менее, Киске действительно гений в том, что касается компьютеров и радиосвязи. Как-то раз, подвыпивши, он даже грозился получить из нашего захолустья доступ к одному из дрейфующих на орбите спутников и тем самым устроить переполох в правительственных и военных кругах. Уж не знаю, способен ли он сделать это на самом деле, но хитрость в его глазах, сверкающих из-под глупой бело-зеленой цирковой шляпы, которую он постоянно носит на голове, нельзя игнорировать. Рядом с Киске на табурете, прислонившись к стене, развалился Койоте Старрк - наш местный электрик и ремонтник снегоходов и прочей ездовой техники. Все бы ничего, только лень и неповторимый пофигизм этого мужчины вряд ли можно с чем-то сравнить. Чтобы Старрк лишний раз поднял задницу со стула и сделал что-нибудь полезное, нужна по-настоящему серьезная причина. Просить его выполнить его же обязанности - совершенно бесполезно. Только если его бездействие будет чревато, например, отключением генераторов и, как следствие - тем, что все мы здесь померзнем к чертовой матери - он сможет вылезти из постели, да и то - не особо торопясь. Вот и сейчас - вместо приветствия мужчина лишь зевает в тарелку, едва кинув в мою сторону взгляд. Третьим человеком за расположенным слева от входа столом является Куротсучи Маюри - врач. Он тут же осматривает меня с головы до пят, его сумасшедшие глаза бешено вращаются, и по моему позвоночнику невольно пробегается холодок. Да, я не особо здоров и, по большому счету, можно даже сказать, что я сбежал из больницы и отложил операцию, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь из-за моей болезни остался здесь, но вот становиться подопытным кроликом Маюри я вовсе не собираюсь. Я понимаю, что мужчина здесь со скуки дохнет, поскольку мы все достаточно осторожны в работе даже летом, и редко когда происходит что-то, помимо обморожения пальцев на руках или ногах или банального пищевого отравления, но его неумная тяга к медицине вызывает еще большие опасения, чем пофигизм Старрка. Шел бы он лучше в криминальный отдел полиции - копаться в трупах. Я мысленно делаю себе пометку избегать Маюри во что бы то ни стало. Слегка поворачиваю голову вправо. Сгорбленная фигура Изуру проходит мимо моего внимания - парень всегда молчалив, хотя я знаю, что в душе у него есть сильная струнка. Просто, судя по слухам, что-то когда-то его сломало, и, наверно, Изуру оказался именно из тех людей, которым требуется приличное количество времени, чтобы преодолеть горькое прошлое. Я почти уверен в том, что однажды парень расцветет и покинет нашу станцию раз и навсегда, и тогда я только пожелаю ему счастья. Но пока что Изуру выглядит все такой же серой мышкой, и мои глаза скользят дальше. - Че за хрень ты тут наготовил? - ворчит Зараки Кенпачи, угрожающе поигрывая не скрытыми за тканью белой майки мускулами и косясь на бедного Изуру. Надо отдать Кире должное - он никак не реагирует на выпад засранца. Кенпачи у нас что-то вроде грузчика - в экспедициях только и делает, что таскает и помогает устанавливать снаряжение, а на станции ловко управляется с ящиками провизии и прочими вещами. Физическая сила - далеко не последний параметр, который требуется от людей, обитающих в Антарктике в относительной близи к южному полюсу, но, увы, Зараки Кенпачи использует свою силу далеко не всегда по назначению. Слишком уж он любит всегда драться и разводить конфликты из-за сущих пустяков. Что-то сродни отчаянью уже клокочет в груди, когда в поле зрения попадает последний человек. Широкие губы растягиваются в усмешке, но я не отвечаю на молчаливый вызов. Гинджоу Кууго. Психолог, которого руководство института, вопреки нашим протестам, запихнуло на станцию. Гинджоу якобы призван помогать нам справляться с суровой реальностью жизни на холодных просторах. Не имею понятия, ходит ли хоть кто-нибудь к ублюдку за советом или просто, чтобы выговориться, но лично у меня с ним свои счеты. Черт меня дернул тогда, три года назад, излить ему душу - Гинджоу слушал меня внимательно, вовсю кивал и, когда я уже было подумал, что мне стало действительно чуточку легче на душе, схватил меня за грудки и повалил на койку. Ублюдок вознамерился меня трахнуть, даже не спросив моего разрешения, видно, считая, что я не смогу заехать ему по его наглой роже. Я вовсе не противник нетрадиционной сексуальной ориентации и не имею ничего против таких людей - признаться, я даже искренне рад за Бьякую. Думаю, Ренджи именно тот человек, который сможет растопить лед мужчины, сковавший его после смерти любимой девушки. Но вот применительно к себе я как-то никогда эту ориентацию не рассматривал. В общем, с тех пор как Гинджоу две недели ходил с синяком под глазом, мы на ножах, и мне приходится постоянно проявлять чудеса бдительности, иначе - я даже не сомневаюсь - он предпримет что-нибудь в этом духе еще раз. Я сглатываю, говорю всем привет и с замиранием сердца спрашиваю: - Что, ребята, это все? В этом году больше никто не остался? Пожалуйста, Господи, пусть это будет все. Да мне присутствия одного Кууго с лихвой хватит на все шесть месяцев вперед. - Ммм, нет, в этом году нас восемь, - жизнерадостно мычит с набитым ртом Урахара, - еще твой личный помощник. Но он еще спит. Ах, да, Бьякуя же предупреждал. Стоп, как спит? Как это можно спать посреди бело дня? Я еще понимаю - можно проспать завтрак, но вот обед? На станции всегда установлен строгий режим - даже когда делать нечего, прием пищи, собрания по поводу жизнеобеспечения станции и прочие важные мероприятия проводятся в строго отведенное для этого время. То есть, если ты не успел пообедать, то не стони и смиренно жди ужина. Господи, неужели в эту ужасную компанию впишется еще один разгильдяй? Черт бы побрал этот устав, согласно которому каждому ученому выделяется личный помощник, от чьей помощи ты не имеешь права отказаться. С Кайеном мне повезло, но бывали и случаи, когда другие исследователи просто на стенки лезли, ожидая конца смены, когда можно будет запросить через институт кого-нибудь другого. Хотя, быть может, я рано паникую, и человек просто еще не успел вжиться в существующий режим. - Укитаке-сан, вы будете есть? - тихо интересуется Кира, и я отрицательно мотаю головой. - Спасибо, нет, пойду распаковывать вещи, но на ужин спущусь, - ободряюще улыбаюсь я парню и, дождавшись кивка, спешу выйти из столовой. В большей степени из-за того, что Гинджоу даже не старается скрыть взглядов, направленных в область моей задницы. Я просто не представляю, как вынесу все шесть месяцев в подобной компании, да еще мучаясь с потихоньку гниющей частью легкого. Надо было не дурить и ложиться на операцию. Но Бьякуя, да и Ренджи, прикрывая мой стариковский зад и работая сверхурочно, все-таки заслужили отдых - вряд ли бы кто-нибудь вызвался их заменить - так что придется потерпеть. Я добираюсь до железной лестницы, поднимаюсь на второй этаж и вышагиваю вдоль ряда одинаковых дверей, ведущих в личные комнатки. На никем незанятых сейчас помещениях пустуют таблички, и я прохожу в конец узкого коридора, надеясь, что та комнатка, которую обычно всегда удается занять мне, свободна. Но замираю, как вкопанный, перед табличкой, на которой вместо положенных букв имени написано корявыми черточками «саке» и пририсовано рядом полчище красных сердечек. Я долго не могу заставить себя отойти прочь от... просто вопиющего по своей форме кусочка живописи, не веря в то, что кто-то в зрелом возрасте еще способен на подобное ребячество. Во всяком случае, очевидно, что моя комната занята, и, поколебавшись, я зарываюсь ладонью в распущенные волосы и решаю занять комнату напротив. Что ж мне так не везет-то в этот раз, а. Оставив дверь приоткрытой, чтобы чуток проветрить узкое пространство комнаты, в которой умещается лишь койка, тумба с ящиками, да настенный шкаф, я принимаюсь разгребать вещи. В маленькое окошко льется дневной свет, вид знакомого бесконечно-снежного горизонта за стеклом приносит умиротворение усталой душе, и я довольно вздыхаю. Все же из каждой ситуации можно извлечь что-то хорошее. Уже почти закончив обустраиваться на новом месте, канцелярские принадлежности вдруг решают устроить мне бунт и, выпав из рук, бросаются врассыпную по полу. С тяжелым вздохом я перевешиваюсь через тумбу, чтобы добраться до карандашей, когда неожиданно радостный возглас взрезает мертвую тишину второго этажа здания. - Баба! Баба на станции! - чьи-то сильные, смуглые руки дерзко оборачиваются вокруг моей талии, и я не успеваю даже пискнуть, как мужчина поднимает меня с тумбы, вжимается бедрами в мой зад и привлекает к себе, зарываясь носом в мои седые прядки, - Господи, спасибо! Хоть одна баба на станции! Незнакомец полураздет, и от него несет алкоголем. Мои щеки покрываются испариной, рот немеет от возмущения, а он вовсю пользуется моим замешательством. Одна его рука нагло скользит с моего живота вниз, ложится на мой пах, и только тогда мужчина вдруг хмурится. - Э… - вероятно, мое замешательство заразно. - Уберите руки! Что вы себе позволяете? - наконец-таки, я вспоминаю о том, что умею говорить. Мужчина тут же отстраняется, запихивая ладони в карманы, и я поворачиваюсь. - Черт подери, ты не баба, - расстроено вздыхает он и смотрит на меня с таким укором, будто я должен сейчас же побежать и сделать операцию по смене пола. У меня аж дыхание спирает от возмущения, пока я рассматриваю небритое лицо, собранные в хвост, волнистые волосы и переполненные печалью медово-карие глаза мужчины. Его правое плечо обвивает татуировка в виде черной змеи, а ее витиеватый хвост заканчивается где-то на его запястье. Он выглядит типичным мужланом, и я тотчас же вынужден причислить его к списку товарищей, почивающих внизу. Товарищей, от которых обычно у меня невообразимо раскалывается голова. - А что, так незаметно было? - интересуюсь я с вызовом, сложив руки на груди. - Тощий, как баба, еще и злой, - чешет репу незнакомец, выходит из комнаты и громко хлопает дверью прямо перед моим носом. Я долго смотрю в одну точку, не зная, как реагировать на произошедшее - то ли пойти догнать этого идиота и вмазать ему куда-нибудь в его наглую, полупьяную морду, то ли тихо потребовать извинений, но что-то я сомневаюсь, что получу в ответ что-либо адекватное. А то еще и напорюсь на такие же пристрастия, как у Кууго. От этой мысли меня передергивает, я принимаю необходимые мне таблетки и заваливаюсь с книжкой на застеленную койку. Спускаюсь я только к ужину и минут через пятнадцать прихожу к выводу, что лучше бы я этого не делал. Кажется, новенький прекрасно вписался в наш коллектив. Я отчаянно пытаюсь есть, но кусок в горло не лезет при виде того, как даже - обычно дремлющий к этому времени - Старрк распевает с незнакомцем песни и вовсю налегает вместе с ним на выпивку. Не знаю, откуда они взяли столько саке - ведь алкоголь на станции строго запрещен, но и Кенпачи заметно тянется к уже полупустым бутылкам, а это точно не к добру. Я не совсем уверен, что, в случае чего, смогу воззвать к мозгам собравших здесь товарищей, поэтому сижу как на иголках. Когда я собираюсь заварить себе чай, новенький вдруг решительно подвигает табурет к моему обособленному месту в углу столовой и, не спросив разрешения, отодвигает мою чашку в сторону, а вместо нее плюхает пустую стопку. Потом наливает мне саке, и я поднимаю на него вопросительный взгляд. Но мужчина лишь кивает подбородком на выпивку, и я каким-то раком вдруг понимаю, что, если, не дай Бог, откажусь, он никогда меня не зауважает. К тому же мужчина приставлен за мной, как мой помощник - несмотря на его выходку, нет смысла усугублять наши отношения и дальше. А объяснять ему, что мне нельзя пить из-за таблеток и шаткого сейчас здоровья, слишком долго, да и не хочется, поэтому я сгребаю стопку со стола и опустошаю ее до дна одним глотком. - Вот! Теперь совсем другое дело, красавчик, - улыбается он до ушей, а я закашливаюсь - не столько от выпивки, сколько от прозвища, которое он мне дал, - Я Шунсуи, а ты, как я понимаю, мой босс на несколько месяцев вперед? Саке приятно оседает в желудке теплой волной - на самом деле, я так давно не пил, что сейчас ловлю дикое удовольствие от одной единственной стопки. Правда, надеюсь, не аукнется мне это удовольствие чем-нибудь серьезным. Тошнотой, например. Я смотрю на мужчину, серьезно киваю и не сопротивляюсь, когда он наливает мне еще. - Джууширо, - представляюсь я, думая о том, что главное - это не войти в раж. Но, блин, саке действительно вкусное, а Шунсуи не жадничает. Я наблюдаю за ним из-под челки, отмечая каждую его отличительную черту. Если он и старше меня, то ненамного. И он уж точно не обделен настоящей мужской красотой, в отличие от Маюри, так что, без тени сомнения, он законченный юбочник. У него сильные руки, довольно подтянутое тело, из-под черной футболки выглядывает завораживающая взгляд татуировка, которую я уже имел счастье лицезреть, а широкие губы, наверняка, умеют лихо соблазнять. Я хмурюсь, чуть отодвигаясь назад - кажется, я уже перепил. Мысли движутся в какую-то непонятную степь. - Слушай, Джуу, - надо же, что, и фамильярность у него тоже в крови? - Ты меня прости за то, что я тебя бабой назвал, а? Я спросонья был и опохмелиться не успел, а ты худой такой, и темно было. Ну, в смысле не совсем худой, но… как баба. В общем, давай проедем эту тему, окей? Я моргаю, потом моргаю еще раз, не в силах решить - рассмеяться мне или снова обидеться за подобное сравнение. Я встряхиваю головой, улыбаюсь мужчине и демонстративно подвигаю стопку. Черт с ним. Алкоголика нам на станции еще не хватало, конечно, но что-то в мужчине все-таки есть. Он не такой простой, каким хочет казаться. В полумраке помещения - мы всегда стараемся экономить электричество, чтобы не напрягать генераторы и не тратить драгоценное топливо, поэтому освещение у нас работает только в коридорах и кухне вкупе со столовой - отчетливо видны темные круги под его глазами, и он хорошо прячет очень тяжелый и далеко неглупый взгляд. А уж в людях я знаю толк - детство у меня было трудное, я не раз видел смерть, а потом и сам почти не умер. Впрочем, я не собираюсь лезть к нему в душу. У каждого из нас есть свои секреты, и это его право - делиться с кем-нибудь или нет. Мы выпиваем еще по стопке, и мужчина, приметив мой задумчивый взор, теперь - едва уловимо - смотрит на меня совсем по-другому - гораздо пристальней, чем может показаться со стороны. Но на моем лице по-прежнему царит мягкая улыбка, и он отводит глаза первый - расслабляется, кивает мне и уходит дурачиться обратно в компании со Старрком. Чай я пить уже не буду, так что смысла задерживаться в столовой больше нет - разве что радовать своим присутствием голодный взгляд Гинджоу - поэтому я встаю и отправляюсь в комнату. У лестницы меня догоняет Урахара с ноутбуком наперевес. Не понимаю, как можно подниматься по ступеням и при этом не бросить на них ни одного взгляда - я бы уже точно расквасил себе нос. Киске вообще редко отрывается от излюбленных компьютеров, но его заговорщицкий голос внезапно заставляет меня замереть уже на подходе ко второму этажу. - Занятный малый, правда, Укитаке-сан? Говорят, убил кого-то, так что вы осторожней… - сообщает он мне полушепотом и торопиться скрыться в своей комнате. Я ошарашено смотрю ему вслед. Вовсе необязательно было выдавать мне эту информацию на блюдечке. Зачем? Теперь я только еще больше буду волноваться за свое и чужое пребывание на станции и тратить нервы - вполне возможно, что впустую. Черт подери, да лучше уж Шунсуи был бы алкоголиком, чем убийцей. Да что за смена такая, а? Вот правильно говорила мачеха, когда еще была жива - если все идет не так, как надо, значит, ты сам выбрал не тот путь, который правильный. Надо было удалять легкое, а не пускаться во все тяжкие. Но теперь уже поздно жалеть о своем выборе. *** Дни тянутся. В конце первой недели у Шунсуи Кьораку заканчивается саке, и станция снова погружается в тяжелое, угрюмое молчание. Между приемами еды я коротаю время в лаборатории, просматривая накопившиеся без меня материалы по изучению найденной недавно челюстной кости, предположительно, древнего кита. Шунсуи то и дело заглядывает ко мне в лабораторию, но за неимением каких-либо важных дел, мне даже нечем его занять. Я бы мог, конечно, попросить его подмести полы, потому что Кира и так едва справляется с уборкой всей станции, но мне почему-то кажется, что мужчина вряд ли согласиться выполнять подобный указ. С приближением зимы и полярной ночи многие ребята часто выходят наружу, чтобы порезвиться на снегоходах, да и просто постоять под светлым небом. Я с легкой завистью иногда наблюдаю за ними из окна своей комнаты, но не решаюсь усугублять свое здоровье морозным воздухом. Генераторы на станции и так пока что работают не в полную силу и, когда дуют слишком ярые ветра, даже под теплым одеялом становится довольно-таки прохладно. За два дня до погружения окружающего мира во мрак Шунсуи стучится в мою комнату с намерением выгулять меня как следует. Мне приятно его внимание, потому что остальные мои товарищи по несчастью редко когда идут со мной на контакт - Кайен как-то предположил, что я отталкиваю их своей проницательностью. Мужчина предлагает мне прокатиться на снегоходе уже не первый раз, но я неизменно ему отказываю. Говорю я «нет» и в этот раз, тянусь закрыть за ним дверь, но Шунсуи нагло ставит ногу в проем двери и упрямо складывает руки на груди. - Ты, что, правда недотрога, прямо как девчонка, или тебе просто слабо сесть на снегоход? - вызывающе интересуется он, и я чувствую, как волна раздражения поднимается откуда-то извне. Да как он смеет? Я провел на Антарктике чуть ли не полжизни и уж точно знаю о местных порядках и умею обращаться с местной техникой куда лучше, чем он. В непонятно откуда взявшемся порыве доказать ему сей непреложный факт я натягиваю свитер и буквально вылетаю наружу, схватив с крючка теплую пуховую куртку и меховые наушники. Странно. Обычно меня не так-то просто развести на «слабо». Даже Кенпачи провожает меня удивленным взглядом, когда я сгоняю его со снегохода, на котором он собирался прокатиться вокруг станции. Вероятно, именно этот неожиданный напор меня и спасает, иначе мужчина вполне мог бы устроить заварушку за право пользования юркой машиной. Эх, знало бы начальство о том, на что мы расходуем дорогое топливо, которое они поставляют нам в больших количествах каждые полгода, точно умерло бы от группового инфаркта. Я поправляю наушники и очки, защищающие глаза от леденящего ветра. На улице минус тридцать - и уже заметно приближение зимы, средняя температура которой составляет минус шестьдесят градусов. А как только я разгоню снегоход, нет никаких сомнений, что сильные порывы в считанные мгновения окутают меня в свои холодные потоки. Я занимаю среднее положение на сидении, упираюсь ступнями в подножки и оборачиваюсь на Шунсуи. Он плотнее запахивает ворот куртки, нагло ухмыляется мне и без предупреждения вжимает рычаг газа, располагающийся справа от руля, чуть ли не до отказа. Вот засранец. Я трогаюсь с места вслед за ним, ускоряюсь, чувствуя, как давно забытое ощущение скорости заполняет все тело. Под дикий вой полярного ветра, игнорируя все существующие правила безопасности, мы с мужчиной яро соревнуемся в первенстве на снежной трассе, которой не существует. Тот, кому удается вырваться вперед, и задает курс. Из-под направляющих лыж и гусениц летят хлопья снега, я приподнимаюсь на повороте, и Шунсуи громко свистит, привлекая мое внимание. - Детка, ты великолепен! - громко смеется он, а я едва не помираю со стыда - волна жара прокатывается по телу, пальцы сами собой обхватывают ручки руля крепче, и на следующем повороте я ловко подрезаю мужчине дорогу. Хотя это лишь раззадоривает его еще больше. Мы продолжаем покорять снежную стихию и, если не брать в расчет глупый хохот Шунсуи, не могу не признать, что мне весело и легко. Но проходит еще десять минут, грудь сдавливает, дышать становится все сложнее, и я вынужден затормозить. Снегоход не торопится остановиться - какое-то время еще ползет по снегу, но, наконец, замирает, и я складываю руки на руле, сгибаясь пополам. Черт подери, ну зачем я повелся на уговоры этого дурака. Теперь меня пару дней колбасить будет - еще, не дай Бог, начнутся снова приступы, а улетать на материк уже поздно. Гул второго движка потихоньку приближается, Шунсуи тормозит рядом, и я слышу, как под его ногами хрустит снег, пока он идет ко мне. Я не ожидаю того, что он усядется за моей спиной, но чувствую, как одна его ладонь ложится на мое плечо, а вторая принимается водить по моей сгорбленной спине. - Эй, красава, ты в порядке? Что случилось-то? - в его голосе проскальзывают искренние нотки волнения, а я так некстати вспоминаю о словах Урахары, что, возможно, мужчина кого-то убил. Что ему мешает сейчас, например, вдарить мне по голове и закопать меня в снег? Скажет остальным, что я просто упал со снегохода и расшиб себе башку. Делов-то. Господи, нет, ну что за бред в мысли лезет? - Сейчас пройдет, - хриплю я в ответ, но одышка не проходит. Да еще и голова начинает кружиться. Похоже, лучше вернуться на станцию - в тепло. Я заставляю себя выпрямиться, поворачиваюсь к Шунсуи, ободряюще ему улыбаясь краешком губ, и завожу мотор обратно. - Возвращаемся? - хмурится он, и я вымученно киваю. Мне срочно нужны мои таблетки и покой. И ни в коем случае не показываться на глаза Маюри. Шунсуи вызывается сам загнать снегоходы обратно в гараж, и я бросаю на него благодарный взгляд и потихоньку поднимаюсь по надежной лестнице. Снаружи уже никого нет - скоро время обедать. Теплый воздух заполняет грудную клетку, я снимаю верхнюю одежду и все-таки закашливаюсь, падая на расположенную за входной дверью лавочку, специально подтащенную ближе к радиатору. Только сейчас я начинаю понимать, насколько же замерз - лицо горит, а пальцы на ногах и руках почти занемели. Я накрываю рот ладонью, но, видимо, вернулся я все же вовремя - боль потихонечку отпускает, дыхание восстанавливается, и вместо этого по телу разливается дикая слабость. Когда Шунсуи поднимается на станцию, я все еще сижу, прислонившись спиной к стене и запрокинув взлохмаченную голову. Он быстро раздевается и подсаживается рядом, задумчиво наблюдая за мной краем глаза. Он ничего не спрашивает, и я ему за это признателен. Мне не хочется пускаться в длинные объяснения своей разнесчастной жизни. Но сам встать и добраться до комнаты я вряд ли сейчас смогу, поэтому кладу руку ему на плечо и тихо спрашиваю: - Поможешь? Он без лишних слов поднимает меня на ноги, обхватывая за спину. Вдвоем мы ковыляем наверх к моей комнате - я практически вишу на мужчине, и тепло его сильных рук странным образом согревает меня еще больше. Он опускает меня на койку, я скидываю спортивные ботинки, в которых обычно хожу по станции, и со вздохом падаю на подушки. - Может, тебе принести чего? - заботливо интересуется Шунсуи, нерешительно замирая посреди комнаты. На его лице царит немного виноватое выражение, хотя он и не мог знать о том, что подобные «активные» прогулки мне противопоказаны. Я отрицательно мотаю головой, устраиваясь удобней поверх покрывала. - Нет, спасибо, только, если не сложно… на ужин разбудишь? - шепотом прошу я и тянусь за таблетками после того, как мужчина уходит. Замечательный выдался денек. Теперь вот буду лежать и расплачиваться за то, что повел себя, как мальчишка. Впрочем… яркие воспоминания о морозном ветре, бьющем в лицо, и крутых поворотах, от которых захватывало дух, наверное, того стоили. Давно я так не отрывался. Я поворачиваюсь на бок, улыбаюсь в никуда и позволяю дремоте окутать меня своими настырными объятиями. *** Вскоре станцию накрывает полярная ночь. Солнца больше нет. Теперь за прочным стеклом маленьких окошек царит непроглядная тьма - полярное сияние и звезды видны далеко не всегда. Чаще - черные тучи плотно нависают над землей, обещая скорые и неизбежные снежные бури. Снаружи стремительно холодает, и даже Старрк для профилактики все чаще спускается вниз - в небольшой подвал, где расположены наши громоздкие генераторы. Теперь свет в коридорах станции горит всегда - даже в ночные часы. Темнота действует на всех угнетающе, и ребята стараются подольше зависать в столовой, играя в карты или дружно стараясь отнять у Урахары его ноутбук. Хорошо, что они не пытаются позариться на компьютерную технику в лаборатории - наверно, знают, что я, а потом и начальство института снесем им за это головы. В первую же неделю Кенпачи умудряется устроить заварушку, целью которой является задушить Куротсучи. Чем ему насолил бедный доктор - никто так и не понял, но в итоге под раздачу попадают практически все. Шунсуи и Старрку верзила с силой дает под дых, когда те пытаются оттащить его от прячущегося за столом врача. Урахара вслед за ними лишается своей шляпы, когда Кепачи тянется схватить его за горло, но мужчина ловко и быстро приседает - Зараки с остервенелым ревом рвет его шляпу на куски. В Кууго, который, по всей видимости, благоразумно решает не вмешиваться в драку, летит кружка с горячим чаем, и хотя мужчина в последний момент ныряет в сторону, горячий напиток все равно попадает на обнаженную кожу его плеч - у ребят в последнее время пошла мода ошиваться по станции в футболках и майках. Отапливаются помещения действительно хорошо, но это не мешает сквознякам бродить по пустынным коридорам и залам, поэтому лично я всегда одеваюсь теплее. Заметив, что Кенпачи крутит головой в поисках новой жертвы, я на всех парах вылетаю из столовой и бегу по направлению к кабинету Маюри. Хорошо, что, в виду огромного стажа работы на станции, я знаю, где у Куротсучи хранятся все медикаменты. К тому же, когда-то я учился на медицинском факультете, поэтому снотворное я нахожу без проблем. Вливаю его в шприц и несусь обратно в надежде, что Зараки еще не успел отправить кого-нибудь на тот свет. Не знаю, что у него за проблемы с контролем гнева и просто не представляю, что он вытворяет на материке, когда его отправляют в вынужденный отпуск. Может быть, именно из-за своей несдержанности Кенпачи всегда вызывается остаться в зимний период на станции - мозги у верзилы есть, но вписаться в обычное общество он вряд ли сможет. Я забегаю в столовую, с ужасом смотрю на то, что Маюри уже распластан по столу, а Шунсуи из последних сил удерживает засранца на месте - у мужчины уже разбита губа. Больше я не медлю. В одном рывке подлетаю к Кенпачи, замахиваюсь и всаживаю ему шприц в задницу - прямо через одежду. Шунсуи тут же оттаскивает меня назад, закрывая своим телом, потому что мы оба понимаем, что успокоительное может сразу и не сработать. Зараки поворачивается в нашу сторону, угрожающе делает два шага вперед, а потом его глаза закатываются, и он падает вниз - на лежащего на полу полуобморочного Старрка. Шунсуи расслабляется, и я тоже вздыхаю в облегчении, даже не замечая, что ткнулся лбом в плечо мужчины. - Весело у вас тут, - усмехается Шунсуи, вытирает кровь с губ, а я, наконец, отступаю на шаг назад, чувствуя, как щеки покрываются румянцем. От смуглой кожи Шунсуи ощутимо веет живым теплом, и мне едва удается подавить желание прижаться к широкой спине. Это уже не первый раз, когда я ловлю себя на том, что засматриваюсь на мужчину после нашего импровизированного соревнования на снегоходах. Не понимаю, что со мной, но он определенно вызывает мой интерес. - Браво, Укитаке-сан! - поздравляет меня Урахара, поднимая слегка помятого, но очень злого Куротсучи со стола, - Вы просто прочли мои мысли! - Этот урод у меня еще поплатится, тащите его ко мне в кабинет! - скрипит зубами Маюри, пинает лежащего Старрка, чтобы тот прекратил притворяться адски пострадавшим, и втроем с Урахарой они принимаются тащить Кенпачи прочь из столовой. Не знаю, куда слинял Гинджоу, но вот Кире невообразимо повезло, что он ушел еще вначале ужина. - Пойдем со мной, - говорю я Шунсуи, веду его в лабораторию и усаживаю на свое кресло. Я всегда храню здесь на всякий случай аптечку. На самом деле, несмотря на то, что на станции есть врач, согласно инструкции, каждый сотрудник должен иметь свою личную аптечку. Только, похоже, следую этим правилам только я один. - Подними подбородок, - говорю я Шунсуи, но тот, сообразив, что я хочу сделать, отмахивается от меня, как от мухи. - Да брось, ты, это всего лишь царапина, - улыбается мужчина, но, когда я кладу руку на его щеку и силой поворачиваю его лицо ко мне, смиряется. Я осторожно промываю его ссадину водой, потом достаю из аптечки вату и бутылочку медицинского спирта, и шлепаю Шунсуи по руке, которая тут же тянется к бутылочке. Когда я промачиваю вату спиртом, Шунсуи смотрит на меня, словно человек, который целое столетие бродил по пустыне без лишней капли воды. - Нет, - я отрицательно мотаю головой и прижимаю ватку к его ссадине на губе. Шунсуи шипит, гневно сверкая на меня глазами, но я непреклонен. Не дам я ему этот чертов спирт разводить - да и что за глупая тяга к алкоголю? - Ну ты наседка, - выдыхает Шунсуи, когда я наконец-то позволяю ему встать. Подушечки пальцев до сих пор покалывает от прикосновений к его щетине, и я быстро отворачиваюсь, пряча тут же раскрасневшиеся в ответ на эту мысль щеки. - А ты у нас весельчак, - наигранно хмыкаю я, достаю с полки папки, делая вид, что собираюсь работать. Присутствие мужчины меня смущает - я чувствую, что он буравит взглядом мою спину, но, слава Богу, совсем скоро Шунсуи уходит спать, махнув мне на прощание рукой. Я тут же роняю чертовы папки рядом с компьютером и вцепляюсь пальцами в столешницу. Волосы прохладой опускаются на горящие щеки, и я никак не могу прогнать стоящую в голове развратную картинку. Картинку того, как, вместо того, чтобы обработать его ссадину, я сажусь на колени мужчины и опускаю свой рот на его твердые губы. Господи Боже, я сошел с ума. Я почти бегом возвращаюсь в свою комнату, но ничего не помогает отвлечься от этих мыслей. В моем воображении ладони Шунсуи скользят по моей спине, притягивая меня ближе, зарываются в мои волосы, и я со стоном отвечаю на его голодный поцелуй. Промаявшись часа два в постели, вертясь с боку на бок, словно в горячке, я с рыком откидываю одеяло прочь. Все, не могу больше. Это позорно, но у меня встало при мысли о мужике. Скорее всего, виной тому долгое одиночество, но я не собираюсь терпеть реакцию собственного тела и дальше. Мне срочно необходим холодный душ. Душевая на первом этаже, в которой стоят мощные проточные бойлеры, у нас всего одна - летом, под вечер, туда может выстраиваться огромная очередь, но сейчас на станции никого нет, и уже довольно поздно, поэтому никто не попадается мне на пути. Конечно, прохладная вода будет не очень полезна для моих легких, но делать нечего. Иначе я не смогу уснуть. Я вытаскиваю из шкафа чистое полотенце, закрываю за собой дверь на защелку и встаю под холодные струи. Озноб бежит по телу, зубы уже стучат, но желание наконец-то уползает восвояси, и я с облегчением повышаю температуру воды. Было бы лучше вернуться в комнату просто так, но я не хочу простудиться, поэтому все-таки решаю принять нормально душ. Зря я это делаю, потому что в следующий момент взгляд падает на чью-то забытую на крючке перед душевой кабиной черную майку, и я с ужасом ее узнаю. Это точно оставил Шунсуи - все позабытые мысли о мужчине тут же снова выбираются обратно, а теплая вода лишь усиливает расползающуюся по телу волну жара. Я сдаюсь. Вжимаюсь лбом в мокрое стекло душевой, рука сама опускается вниз, и я обхватываю себя у основания, на секунду забыв как дышать. Господи, как давно я этого не делал. Я стараюсь ни о чем не думать, скользя пальцами по всей длине и мучая чувствительную головку. Черт побери, как же хорошо. Тело дрожит, бедра сами толкаются в сжатый кулак, и я опираюсь второй рукой на кабину, когда колени начинают предательски подгибаться. Я не растягиваю удовольствие, невольно памятуя о его причине. Нахальный вопрос внутреннего голоса о том, как бы я отреагировал, если бы вместо моей руки по моему телу сейчас бы скользила ладонь Шунсуи, заставляет наслаждение увеличиться троекратно, и я сжимаю зубы, сдерживая стон, когда яркие пятна начинают плясать перед глазами. Ох, черт. Ох. Я кончаю на собственные пальцы и обхватываю себя еще пару-тройку раз, чтобы выдавить последние крохи семени. Теплая вода стекает по спине и бедрам, унося позорные прозрачно-белые капли прочь, а дрожь потихоньку сходит на нет, уступая место донельзя приятной истоме. Я накрываю все еще пылающее лицо руками. Что же я такое творю? Быстро споласкиваюсь под душем, и сил хватает лишь на то, чтобы обернуть полотенце вокруг бедер и, подняв свою одежду, выйти из душевой. Я так погружаюсь в свои мысли, что совершенно не замечаю, как чужие руки вдруг ловят меня в свое кольцо и затаскивают во мрак столовой. Широкая ладонь накрывает мой рот, мужчина резко вжимает меня в стену и прислоняется сзади, отрезая мне пути к отступлению. Это не Кенпачи - он гораздо выше, да и, наверняка, все еще спит под действием снотворного. Это не Маюри и не Кира - не подходят по комплекции, а Урахара вряд ли стал бы вытворять нечто подобное. Старрк, сто процентов, сейчас дрыхнет, а, значит, либо это Шунсуи, либо… - Надеюсь, в этот раз ты не будешь рыпаться, Укитаке, - шепотом подтверждает мои опасения Гинджоу, и его язык нагло проходится по моей шее. Мне никак не оттолкнуть ублюдка - похоже, в этот раз он хорошо меня словил. Его ладонь стаскивает с меня полотенце, а бедра тесно прижимаются к моей заднице, и я могу чувствовать его твердое желание. - Отпусти, - шиплю я, когда его рука перемещается в мои мокрые волосы и оттягивает голову назад. Тошнота подкатывает к горлу, я пытаюсь вывернуться, но он мне не дает. Пальцы его свободной руки намеренно задевают мои соски, проходятся по животу, скользят по боку и останавливаются на внутренней стороне моего бедра. Гинджоу прикусывает мою мочку уха, и я вздрагиваю от непередаваемого отвращения, которое я испытываю по отношению к этому человеку. - А не то, что, милый мой, будешь визжать, как девчонка? - тихо смеется он, - Я давно уже хочу тебя трахнуть, и я тебя трахну, поверь мне. Вышел из душа, такой весь соблазнительный и раскрасневшийся, ходячий секс, одним словом. Думаешь, я не понял, чем ты там со своей правой рукой занимался? Я бледнею, рычу, пытаясь заехать локтем мужчине в живот, но у меня не получается, и Гинджоу победно сжимает мою левую ягодицу в своей ладони, а потом вдруг в столовой вспыхивает свет. Глаза режет, Кууго выворачивает голову, и я замираю, увидев в проеме двери Шунсуи. Он стоит, опираясь плечом на косяк, и потирает с виду равнодушное лицо, но я замечаю, как пристально он впивается потемневшими глазами в Гинджоу. - Что, нынче дрочить в отсутствии баб превратилось в некое постыдное занятие? - интересуется он как бы невзначай, угрожающе подходит ближе, и Кууго вынужден отступить от меня на пару шагов. Первое, что я тут же делаю - поднимаю с пола полотенце, оборачивая его вокруг бедер, а второе - размахиваюсь, и, пока Гинджоу играет в гляделки с Шунсуи, со всей силы даю ему по лицу. Задохнувшись, ублюдок оседает на пол, но нос я ему - кстати, жаль - вроде все-таки не сломал. Я вылетаю со столовой злой, как сто чертей, подхватываю одежду, а Шунсуи, взбодрившись, следует за мной по пятам. - Охрененный удар, - улыбается он, но я молчу, быстро поднимаясь по лестнице. Я рад, что появление Шунсуи оказалось таким… своевременным, но, учитывая, что мужчина изначально и был причиной моих ночных гуляний по станции, я не очень хочу его сейчас видеть. Тем более что, он снова полураздет, а его татуировка змеи в полумраке длинных коридоров - часть ламп мы все равно выключаем, чтобы щадить генераторы - так и завлекает меня своим извивающимся, мощным телом. - Спасибо и спокойной ночи, - цежу я сквозь зубы и закрываю дверь прямо под носом мужчины. Я очень надеюсь, что он поймет намек и уйдет. Но нет. Три секунды спустя в дверь стучаться. Я распахиваю ее и гляжу на Шунсуи, который смотрит на меня в ответ с таким же непомерным упорством. - Слушай, - говорит он, - Ты объясни уж, будь добр, свое поведение. А то я начинаю думать, что вы с ублюдком просто играли в «не хочу, но все равно все будет, детка». Я моргаю, пока до меня доходит смысл слов. Мужчина выгибает бровь, опирается обеими руками на раму двери с обеих сторон, и мой взгляд невольно падает на его широкую грудь. Он сейчас очень похож на хищника перед броском. Черные, спортивные штаны почти висят на бедрах, обнажая темную дорожку волос, уходящую вниз. По спине прокатывается дрожь. - Не говори глупостей, - вздыхаю я, капитулируя, и отчаянно пытаюсь перевести тему, - Сам-то чего в такую поздноту по станции расхаживаешь? - Майку в душевой забыл, - отвечает Шунсуи, и я тут же покрываюсь испариной, вспоминая, чем я занимался в душе. Сменил тему. Здорово. Пять баллов, Укитаке. - Шунсуи, я в порядке. Это не первый раз, когда Кууго вытворяет нечто подобное. Спасибо, правда. Иди спать, - устало прошу я мужчину, и он, бросив на меня задумчивый взгляд, отходит к своей двери, но все-таки оборачивается напоследок: - Джуу, по-моему, ты слишком многое держишь в себе. И, кстати, я тоже дрочу в душе, так что незачем по этому поводу так сильно переживать. Я резко захлопываю дверь, но до меня все равно доносится его хохот. Он… Он… Он просто невыносим. Я падаю на кровать, забираюсь под одеяло, в чем мать родила, и гашу свет. Темное небо за окошком окрашивается в зелено-желто-красные тона, бросая загадочные отсветы на белую долину снега. Сияние завораживает взгляд, пульсирует дугами и расходится необыкновенно красивыми лучами по небу. Я бы назвал эту ночь красивой, но почему-то вместо слова «ночь» в мозгу вспыхивает чужое имя, заставляя мое сердце странно замирать. Я закрываю глаза. Мне снится смуглая кожа и сильные руки, и эти руки вжимают меня в стену залитого мраком коридора, но это не Кууго, это… Шунсуи, и я выгибаюсь навстречу его рукам. *** Целых два месяца я мучаюсь, словно мальчишка, от снов, которые сводят меня с ума. Я ухожу с головой в работу, подолгу запираюсь в своей комнате, один раз даже решаюсь попросить у Маюри снотворного, но ничего не помогает. Собственное тело не слушается и чуть ли не каждый день напоминает мне о своих донельзя развратных потребностях. Я стыжусь самого себя, но неизменно - под утро или в ночи, а иногда и посреди дня - моя рука сама по себе тянется к застежке на штанах, и я кусаю зубами подушку, пытаясь не думать о мужчине, который в эти моменты спит буквально на расстоянии нескольких метров за надежными, утепленными стенами. Я уже лет пятнадцать не чувствовал что-либо подобное - а, если быть честным с самим собой до конца - такого вообще никогда не было. Меня будто прорвало. Да, возможно, в юношестве и потом, позже, у меня совершенно не было ни времени, ни возможности заниматься личной жизнью. Несколько раз я встречался с девушками, но, увы, дело ни разу не дошло до серьезных отношений. Мне все время что-то мешало. То учеба, то работа, то больница - конечно, я не девственник и успел вкусить прелестей секса, но эти разы, пожалуй, можно пересчитать по пальцам, как бы стыдно мне ни было признаться в этом. Я всегда хотел семью, потому что положение вещей в моей собственной семье оставляло желать лучшего, но года летели, а я и не заметил, как мне вдруг уже стукнуло сорок. Да, это далеко не тот возраст, в котором можно поставить на себе крест, но каждый раз, когда мне приходило предложение лететь на морозный юг, я упорно выбирал работу на станции. Не знаю - может быть, я никогда по-настоящему не любил, чтобы мучаться тоской и бушующими гормонами, но сейчас мои столь давно похороненные желания, словно безумные, вырвались на волю. Да еще и по отношению к мужчине. И самое страшное - я не имею понятия, что со всем с этим делать. Я не сплю, когда, судя по часам, поздно ночью кто-то настойчиво стучится в дверь. С замирающим сердцем я жду, что на пороге окажется Шунсуи, но нет. Это Кира - лицо бледное, светлые волосы падают на плечи, и паренек заметно нервничает. - Простите, что разбудил, Укитаке-сан, но Урахара-сан просил всех срочно собраться в отсеке радиосвязи. Я киваю, хмурясь, и быстро натягиваю джинсы, пока Кира стучится к Шунсуи. Если Урахара поднял всех посреди ночи - дело серьезное. Не знаю, что произошло, но лучше поторопиться. Я открываю шкаф, оглядываю полки и с досадой вспоминаю, что еще вечером перестирал всю теплую одежду. Долго откладывал это грязное дело, потому что мысли были заняты совсем другими вещами, и вот так некстати вдруг оказывается нужен хотя бы один свитер, но его нет. С тяжелым вздохом я натягиваю чистую белую боксерку - всяко лучше, чем пойти полураздетым, хотя Гинджоу все равно начнет слюни пускать. Похоже, ублюдок все еще не сдался, хотя, надо сказать, очередной синяк весьма живописно разукрасил его лицо. Я выхожу в коридор и улыбаюсь - Кира до сих пор стучится в наглухо запертую дверь, а в глазах плещется отчаянье. Да, разбудить Шунсуи не так уж и просто. Тут нужен особый подход. - Иди вниз, мы сейчас спустимся, - я отпускаю Киру, и парень быстро скрывается на лестнице. Я со всего размаху налегаю кулаком на дверь и громко говорю: - Шунсуи, если ты сейчас не встанешь, все саке без тебя выпьют, - мне очень хочется рассмеяться, когда, секунду спустя, я слышу за стенкой возню. Шунсуи что-то ворчит, дверь распахивается, и мой взгляд сам по себе падает вниз. Дыхание застревает где-то в горле, я быстро отворачиваюсь, уже точно зная, что теперь мои сны станут еще насыщенней и ярче. Господи Боже, у мужчины такие бедра и… и… черт подери, о чем я опять думаю?! Будто я никогда чужих членов не видел. Господи, ну, почему он спит обнаженным, почему не накинул на себя хоть что-нибудь? Как мне теперь с этим жить? - А где саке? - сонно хрипит Шунсуи, потом обиженно мычит, - Ты меня обманул, Джууширо, да? - Одевайся и щас же вниз, - бросаю я в ответ и тороплюсь в сторону лестницы, не желая показывать ему раскрасневшиеся щеки. Я не оборачиваюсь, хоть и чувствую, как он смотрит мне вслед. Моя хваленая выдержка тает прямо на глазах. Еще чуть-чуть, и я ведь сам попрошу его… трахнуть меня. Боже, да, и, сто пудов, получу за это по морде. Но разве можно быть таким красивым? Просто преступление какое-то. Я спускаюсь вниз, боясь того, что, будучи лентяем, Шунсуи придет последним, но после его появления мы еще минут пять ждем Кенпачи. Все это время Урахара не снимает наушников с головы, прислушиваясь к чему-то важному, раздающемуся по радиоволнам, и стучит пальцами по клавиатуре, а Гинджоу щурит глаза, окидывая меня голодным взглядом с макушки до пят. Я ежусь, но ублюдок продолжает это делать, пока Шунсуи - не могу понять, специально или нет - не загораживает меня собой от его масляных глазок. Гинджоу фыркает в сторону, подвигает себе стул, и с этого момента его внимание переключается на Урахару. Когда Кенпачи наконец-таки осеняет всех своим присутствием, Киске тут же поворачивается к нам, откладывая наушники. - В общем, дело вот в чем, - серьезно начинает мужчина, - У соседствующей с нами метеостанции полетел один из генераторов, а когда их ремонтник полез разбираться, в чем дело, его шибануло током. Сейчас у них работает один генератор, но и тот уже на последнем издыхании из-за перегрузки - они сидят без света - лишь бы не вырубилось отопление. - А какое это имеет отношение к нам? - с подозрением интересуется Старрк, нависая над столом, за которым сидит Урахара. - Они просят о помощи, конечно, - отвечает с улыбкой Киске, тянется натянуть на глаза шляпу, которой больше нет, и его рука на долгое мгновение смешно замирает в воздухе, - На снегоходах до них часа четыре езды, и все, что от нас потребуется - помочь починить генератор, потому что больше у них специалистов нет. Есть только одна проблема. - Какая же? - спрашивает Кенпачи. По его лицу я вижу, что верзила готов сорваться с места хоть сейчас - похоже, он, как и все, устал сидеть взаперти прогретых стен. Урахара долго молчит, в задумчивости высчитывая что-то у себя в голове, а потом тяжело вздыхает: - Согласно их данным, на нас надвигается снежная буря. Чтобы успеть к станции, нужно выезжать прямо сейчас и браться за генератор как можно скорее. Буран накроет наш район на несколько дней, если не больше, так что обратно мы сможем вернуться только после того, как погода стабилизируется, что означает… - Что означает, что я пас, - упрямится Старрк, но я кладу руку ему на плечо. - Мы не можем отказать им в помощи, мы же не изверги. Если у них сломается и второй генератор, они замерзнут в считанные секунды, как только буря накроет станцию. Представь себя на их месте, - взываю я к совести мужчины, но, похоже, со мной согласны только Шунсуи, Киске и Кира. - Мне насрать, но я все равно пойду, разомну кости, - выплевывает Кенпачи и, не говоря никому ни слова, отправляется одеваться. - Физическая сила нам не помешает, - кивает Урахара и тоже поднимается из-за стола. Старрк упрямится еще пару минут, но мне все же удается его уговорить. На самом деле, мужчина не так уж и плох - просто он очень хорошо скрывает это под той маской, которую он был вынужден надеть, спасаясь от одиночества. Вряд ли я ошибаюсь, чувствуя в нем родственную душу. - Позвольте мне тоже пойти… - тихий голос Киры застает всех врасплох, но парень тут же поясняет свою позицию, - У меня там друг, мы учились вместе, я не могу оставить его в беде. Стальные нотки, проскальзывающие в его речи, настолько поражают всех собравшихся, что ни я, ни Урахара не можем ему отказать. - Маюри, собирайся, - рычит Старрк, застегивая на ходу куртку и заглядывая в отсек радиосвязи, - Я отказываюсь ехать без врача под рукой. - Что? Вы ополоумели что ли? Почему я должен с вами нянчиться, сопляки? - возмущается доктор, и тычет пальцем в сторону Гинджоу, - Тогда пусть и он едет. Если что-то в дороге произойдет с вами со всеми, один я не справлюсь, а у Кууго тоже медицинское образование есть. Как и следовало ожидать, Гинджоу резко вскакивает со стула, отмахиваясь от Куротсучи. - Так стоп-стоп-стоп, во-первых, я не согласен никуда переться, а, во-вторых, если мы все сейчас дружно слиняем, кто останется на станции? Все присутствующие в комнате замирают и синхронно выворачивают головы в мою сторону. Я даже невольно делаю шаг назад, почти упираясь спиной в грудь Шунсуи. - Извините, Укитаке-сан, - обезоруживающе улыбается Урахара, - Мы наслышаны о ваших проблемах со здоровьем, так что, не обессудьте… К тому же, вы единственный, помимо меня, кто умеет обращаться с радиосвязью - я еще помню, как три года назад вы от Тессай-сана не отстали, пока он вас не научил. Так что когда мы доберемся до станции, я с вами свяжусь. Я открываю рот, чтобы возразить, но Гинджоу меня опережает: - Мы все равно не можем оставить на станции одного человека, лучше я… - Пусть Шунсуи останется, - Старрк хлопает мужчину по плечу и бодро ему кивает, - Без обид, приятель, я не к тому, что ты не умеешь со снегоходом обращаться - видел я, как ловко ты на нем выделывался, просто у нас у всех опыта в таких ситуациях больше, а ты же только недавно с нами работаешь. - Я не против, - отзывается Шунсуи, пожимая плечами, и я вдруг застываю на месте, наблюдая за тем, как мои коллеги бросаются обратно в свои комнаты, чтобы похватать нужные вещи. Я как никогда ясно понимаю, что мы с Шунсуи останемся на станции одни. Совершенно одни. Я имею в виду - одни… плюс мое разыгравшееся воображение. О, черт. Вскоре из окошек становятся видны огоньки потихоньку удаляющихся фар, и я провожаю ребят тоскливым взглядом. Я тоже хочу помочь, а не сидеть взаперти надежных стен станции и страдать из-за чересчур разыгравшегося либидо. С тяжелым вздохом я занимаю табурет у стола с аппаратурой, отвечающей за связь, и надеваю наушники на шею. Я понимаю, что пройдет еще, как минимум, несколько часов, прежде чем Урахара сможет просигналить мне о прибытии на чужую станцию, но, если все, что я сейчас могу сделать - это сидеть и ждать, то я ни на шаг не отойду прочь от стола, за которым расположился. Шунсуи зевает, подходит ко мне со спины, а потом его горячая ладонь вдруг ложится на мое плечо, и мое дыхание снова сбивается с ритма. Я втягиваю воздух губами, отчаянным усилием воли заставляю себя не дрожать и оборачиваюсь к мужчине. В смуглых пальцах, дотрагивающихся до моей обнаженной кожи, чувствуется грубая сила, но прикосновение легкое и осторожное и ласковое, и я засматриваюсь на нахально улыбающееся лицо. Словно проваливаюсь в необыкновенную пучину безвременья. Все вокруг застывает на долгие мгновения, стихают все посторонние звуки, исчезают все лихорадочные мысли. Я вижу лишь бесконечное тепло в его глазах. Может, так чувствует себя утопающий, когда вода уже заполнила легкие, и становится вдруг совершенно ясно, что тебе не выкарабкаться. Страх уходит, оставляя после себя лишь дикое желание дотянуться рукой до пляшущих над головой бликов света. Вот только у моих бликов - медово-шоколадный цвет и загадочная глубина, тонуть в которой даже как-то… приятно. - Принести чаю, кофе? - спрашивает Шунсуи, и я моргаю. Пятна от света ламп внезапно режут глаза. Я отворачиваюсь, пряча лицо за прядками распущенных волос. Я отвечаю, что не прочь выпить чая, но, когда мужчина выходит из помещения, устало накрываю ладонью горящие щеки. О чем я только что думал, Господи. Это уже не смешно. Я ведь совсем ничего не знаю о Шунсуи, кроме того, что он любит выпить и хорошенько поспать. Он общительный и ленивый, но может быть и серьезным - как в случае с Гинджоу. И, хотя я не сомневаюсь что под всей этой ширмой весельчака, скрыт довольно проницательный и умный мужчина, достаточно ли этого, чтобы поднять такую резкую смуту в моей душе. Если факт физического влечения я еще смогу принять - тут уж ничего не поделаешь, я сам данную сторону своей жизни конкретно запустил - то, я не сомневаюсь, что появление каких-либо настоящих чувств неизбежно приведет меня в полнейший тупик. Шунсуи возвращается назад через десять минут и ставит передо мной дымящуюся чашку чая с бергамотом. Потом плюхается на соседний табурет, складывает руки на груди и вытягивает вперед ноги с явным намерением вздремнуть. Я тянусь пальцами к горячему напитку, аромат которого щекочет ноздри, но, когда пальцы опускаются на кружку, сердце снова заходится в плясе, как у впервые влюбившейся глупой девчонки. Я делаю глоток. Шунсуи принес мне чай, и это пустяковое проявление заботы согревает меня даже больше, чем сам напиток. А то, что Шунсуи запомнил, что я всегда пью его с сахаром, заставляет меня, сделав еще один глоток, отставить чашку прочь. Слабость наваливается на меня, словно лавина. Я больше не могу игнорировать эти мысли. Кажется, я действительно влюбился. Я упираюсь лбом в стол в поражении и думаю о том, когда же моя жизнь превратилась в нечто настолько безумно корявое и неподвластное, что теперь я совсем не в состоянии справиться с нею. - Как тебя угораздило попасть на эту станцию? - голос Шунсуи взрезает тишину любопытными нотками. Я пожимаю плечами в ответ. Ничего особенного в моей истории нет. - Я с блеском окончил институт, стал преподавать, потом мне предложили работу здесь. В тот момент меня ничто не держало на материке, и я решил попробовать. С тех пор и остался. - А семья? Или баба? - с удивлением спрашивает мужчина, и я ловлю его взгляд. Кажется, он искренне недоумевает, почему я здесь. За прошедшие годы многие люди удивлялись, почему я еще не женился и не нарожал детей. Ведь у меня добрый нрав, я никогда никого не бросаю в беде, и на меня всегда можно положиться. Я был бы идеальным отцом и мужем и, быть может, это действительно так, просто… в детстве, прячась от разъяренного отца или - зачастую - пьяной мачехи я так много мечтал о том, чтобы в отношениях царила настоящая любовь, что, наверно, сам отталкивал от себя тех девушек, которые мне нравились. Возможно, потому что мое сердце угрюмо молчало, а, возможно, и потому что подсознательно боялся, что повторю печальный опыт своей семьи. Так или иначе - не сложилось. - Я один, - мотаю я головой, и комната снова погружается в уютное молчание. Иногда я чувствую задумчивый взгляд Шунсуи на себе, и тогда мое тело покрывается мурашками, а я прячу свое волнение в спасительном тепле вкусного и бодрящего чая. Не знаю, сколько проходит времени, пока я вдруг не соображаю, что имею полное право спросить мужчину о чем-нибудь в ответ. Нельзя упускать подвернувшуюся возможность. В сознании тут же вспыхивает столько вопросов, что от обилия мыслей у меня почти начинает кружиться голова. - А тебя чем привлекли морозные просторы? - я все-таки не решаюсь спросить нечто чересчур личное, и мой выбор падает на самый простой из всех возможных вопросов на свете. Но Шунсуи не торопится на него отвечать. На секунду жизнерадостная маска на его лице исчезает, уступая место непонятной горечи. Он морщится, потом вздыхает и снова задорно улыбается мне, отшучиваясь: - Извини, красава, я бы тебе рассказал, но… мы с тобой вроде еще не пили на брудершафт. Я ничего не говорю, но, как ни стараюсь, не могу подавить грусть, воцаряющуюся на сердце. Он не захотел мне ответить. Наверно, на то у него есть свои причины, и кто я такой, на самом деле, чтобы требовать от него правды. Я смотрю на мигающее время на экране монитора, Шунсуи за моей спиной покачивается от скуки на табурете, но мы оба вскидываем голову, когда непонятный скрежет внезапно разносится по коридорам станции. За скрежетом следует громкое эхо воя зарождающегося бурана, и я вскакиваю на ноги. Шунсуи бежит за мной - следом за оглушающим ревом стихии, в обычный день терзающей нашу маленькую станцию только снаружи. Волнение сдавливает грудь мертвой хваткой. В серьезной аварийной ситуации нас двоих будет недостаточно, чтобы нейтрализовать проблему. Не знаю, что произошло, но остается лишь молиться, чтобы это не оказалось что-то по-настоящему критическое. Я распахиваю дверь, ведущую в обширное помещение гаража – ведь именно оттуда идет дикий, необузданный звук. Холодный ветер заполняет легкие, бросает тело в дрожь, и я жмурю глаза, хватаясь за косяк дверной рамы. Дураки! Вот дураки! Наверняка, кто-то опять закрыл дверь гаража неплотно. В летние месяцы подобную расторопность примечают быстро – на станции много зорких и опытных людей, но вот в зимний период допустить такую ошибку может стоить всем жизни. Не бушуй сейчас снаружи буран, мы бы вообще не узнали, что станция подвергается опасности. Похоже, из-за сильных порывов ветра и снега ворота гаража распахнулись наполовину. Их нужно быстро закрыть обратно, иначе может пострадать обшивка здания, а температура понизится до ужасающих отметок. - Стой здесь! – кричу я Шунсуи, но он хватает меня за локоть. - Давай лучше я? – предлагает мужчина, но я вырываюсь вперед. Я знаю станцию, как свои пять пальцев, и не раз имел дело со своевольными воротами. Я осторожно двигаюсь вдоль стены, цепляясь пальцами за любые выступы и попадающиеся по пути тяжелые предметы. В конце концов, мне удается добраться до ворот – я луплю по заевшей механике кулаком и тяну металлическую завесь вниз. Волосы хлещут по щекам, вдыхать леденящий воздух уже просто нереально, но потихоньку ворота поддаются, порывы ветра затихают, и, убедившись, что на этот раз вход в гараж закрыт наглухо, я оседаю на пол, обхватывая себя за грудь. Шунсуи поднимает меня за плечи - его ладони обжигают меня сильными прикосновениями, но боль сдавливает меня в своих объятиях все настырней, и больше я не могу сдерживать накатывающий кашель. Я наклоняю голову, зажимаю рукой рот, чувствуя, как сквозь пальцы течет еще теплая кровь. Шунсуи материться, поддерживая меня за спину, пока я выплевываю все накопившееся в легких дерьмо. Чертова пуля, чертово прошлое, ну почему всегда я? Голова нещадно кружится, пол уходит из-под ног и, пока я отчаянно пытаюсь глотнуть воздуха, Шунсуи вдруг подхватывает меня под коленки – неужели я действительно настолько похудел, что стал совсем не тяжелый - и на руках несет прочь из гаража. Я пытаюсь прохрипеть ему, что я в порядке, но он такой теплый, что про себя я молю его не отпускать мое обмякшее тело подольше. Он поднимается на второй этаж, открывает дверь своей комнаты ногой, и я не сопротивляюсь, когда он укладывает меня на свою койку и стаскивает с меня боксерку и джинсы. Меня трясет, я кашляю кровью в собственную майку, нащупав ее на постели, и вовсе не ожидаю, что Шунсуи вдруг нырнет ко мне под одеяло и прижмется горячим телом к моей спине. Не будь мне так хреново, я бы устыдился тому факту, что мы с ним оба обнажены, но я понимаю, что мужчина лишь хочет меня согреть. Его рука с обернувшейся вокруг нее черной змеей медленно растирает мою грудь, и боль потихоньку сходит на нет. Мне вдруг становится так уютно, как еще никогда не было. Я вытираю губы белой тканью, дыхание пока еще хриплое, но мне уже гораздо легче. Пальцы Шунсуи замирают, скользят выше, и я не могу сдержать дрожь, когда подушечки проходятся по моей шее и замирают на подбородке. Мужчина, словно завороженный, прикасается к моим потрескавшимся губам, а я столбенею, не в силах шевельнуться. - Знаешь, Джууширо, - шепчет он, - Иногда мне кажется, что с тех пор, как я тебя увидел, у меня сердце не на месте лежит. Ты смущаешься, как девчонка, но ведешь себя, как мужик. Ты умен, проницателен и безумно мил, и, если честно, я всегда мечтал о такой бабе, как ты. Ну, не хмурься, да, ты не баба, я в курсе. Я давлю готовый вырваться смешок. Это что, признание в том, что я ему нравлюсь? Вот болван. Я прикрываю глаза, когда Шунсуи поворачивает мою голову к себе и чуть приподнимается надо мной. Я не думаю о том, что сейчас происходит. Боюсь, если я включу мозги, то потом буду долго сожалеть о несделанном. О том, что я могу пожалеть о сделанном, я как-то… не думаю вообще. У бесконечно медленного поцелуя привкус моей крови. Губы Шунсуи ненастойчивы, язык лишь скользит по моим губам, но не дерзит проникнуть глубже, и я лишь слегка приоткрываю рот, чтобы ответить мужчине столь же ненавязчивым движением губ. Но голова предательски кружится, по телу расползается жар, а рука сама ложится поверх плеча мужчины. Пальцы движутся вниз, сжимая татуировку в ласковом объятии. Проходит много времени прежде, чем Шунсуи отстраняется, но за эти волшебные минуты я успеваю окончательно понять, что действительно влюбился. Наш поцелуй мне не только не противен, но и, будь я в более приличном состоянии, неминуемо бы вызвал возбуждение. Шунсуи опускается обратно за мою спину, я приникаю к подушке, расслабленный, чувствуя, что могу заснуть в любой момент, но голос мужчины останавливает меня уже на грани сна и яви. - Ты спрашивал, почему я здесь, - напоминает мне мужчина, и мое любопытство пересиливает усталость. Я провожу ладонью вдоль его локтя, давая понять, что я весь обратился в слух. Шунсуи долго молчит, потом тяжело вздыхает и, наконец, рассказывает: - Наверно, до тебя уже дошли пересуды. Я и, правда, убил человека. Я… всего лишь защищался, не хотел, но так получилось. Если честно, после следствия я еще никому об этом не говорил. Долго пил, не мог спать ночами, а потом встретил старого знакомого в институте, и он предложил мне работу здесь. Чтобы я мог прийти в себя вдали от людей. Понимаешь, это чувство вины, оно… Шунсуи умолкает, прикрывая глаза, и я из последних сил сжимаю его запястье в молчаливой поддержке. Я действительно понимаю. В голове выползает картинка пятилетней давности. В день перестрелки пострадал ведь не только я один. Я до сих пор помню слезы той маленькой девочки, которая упала наземь всего лишь в метре от меня. Я лежал на асфальте, захлебываясь собственной кровью, и, не в силах сдвинуться с места, смотрел, как умирает невинный ребенок. Я виню себя и по сей день, хотя знаю, что не успел бы ни заслонить ее от пуль, ни спасти от слишком тяжелого ранения. А каково мужчине жить не только с виной, но и кровью на руках? Грудь больно жмет. Горечь комом встает в горле, пока Шунсуи ищет поддержки, уткнувшись носом в мои седые пряди. Я бы обнял его, если бы сам не пригрелся в его сильных и надежных объятиях до такой степени, что лишний раз пошевелиться кажется настоящим самоистязанием. Похоже, радиосигналу Урахары придется остаться без внимания, и я искренне надеюсь, что ребята не переволнуются, не получив с нашей станции весточки. Безумное тело настырно окутывает меня со всех сторон и я, наконец, засыпаю. *** Когда я все-таки разлепляю глаза, Шунсуи, улыбаясь, приносит мне чай. Я сажусь на постели, одеяло падает до пояса, но в теле все та же проклятая слабость, поэтому острый стыд в этот раз щадит меня. Я беру чашку в руки, киваю в благодарности и наблюдаю за тем, как мужчина, уже облачившись в черные штаны и футболку, роется в шкафу, в котором царит полный бардак. На него грозит упасть целая куча одежды, и он, чертыхаясь, яростно запихивает ее обратно. Вот неряха-то а. Впрочем, я не успеваю насладиться представлением и узнать, кто же выйдет победителем из забавной схватки - Шунсуи или его гардероб, потому что мужчина вдруг выуживает из шкафа черную рубашку и с возгласом «ага» поворачивается ко мне. Я смотрю на него с непониманием, когда он забирает у меня чашку и отставляет ее на тумбу, но позволяю ему натянуть рубашку на мои плечи. На моих щеках тут же расцветает румянец, ведь эта излишняя забота совершенно ни к чему. Моя одежда, наверняка, уже высохла, да и своих маек и футболок у меня предостаточно - надо бы только добраться до своей комнаты, а это - дело нескольких секунд. Но рубашка мужчины оказывается вдруг такой просторной и удобной, и я зарываюсь пальцами в черные рукава, отчаянно сопротивляясь желанию вдохнуть в себя чужой запах, который едва уловимо исходит от приятной на ощупь ткани. Шунсуи садится рядом, а его ладонь неожиданно ложится на мое лицо, убирая непослушные прядки волос прочь. Он проводит пальцами по моей щеке, и я едва не подаюсь навстречу его руке, словно бездомный котенок. Останавливаю себя в последний момент и встречаюсь взглядом с мужчиной. Он придвигается ближе, я втягиваю губами воздух, совсем не вовремя вспоминая наш ленивый поцелуй. Неужели я так просто позволю этому случиться снова? Твердые губы опускаются поверх моих. Щетина приятно царапает кожу, но в последний момент - когда Шунсуи уже готов скользнуть языком в мой чересчур податливый рот - я отстраняюсь и прячу глаза, свешивая голову. Сердце заходится в бешеном ритме. Я запахиваю рубашку плотнее, впиваясь пальцами в собственные плечи. Так не пойдет. Так неправильно. Так не должно быть. У нас обоих просто помутнение рассудка какое-то. У меня на почве одиночества, у него на почве психологической травмы, не иначе. - Джууширо? - Не надо, - выдыхаю я. Господи, неужели я и вправду такой трус? Шунсуи хмурится, пытаясь выловить мой взгляд, но напрасно. - Почему? - спрашивает он, снова придвигаясь ближе и целуя меня в висок, и я готов взвыть от того, как дикая горечь рвет изнутри мою грудь. - Я себе не прощу, - отвечаю я. Впервые в своей жизни я бессовестно вру. Я не понимаю, зачем я это делаю, но мой голос не дрожит, и я сам поражаюсь той вшивой интонации честности, с которой я произношу эти слова. В голове полная каша, совесть яростно клокочет, буквально терзая меня на куски, но мне нужно выстоять. Нужно. Боже, какой я все-таки трус. - Дело в твоей болезни? - догадливо уточняет Шунсуи, и я слабо киваю в ответ. По телу расходится неумолимая дрожь, когда теплые ладони на минуту зарываются в мои волосы, перебирают длинные прядки и, наконец, опускаются обратно на кровать. - Хорошо, Джуу, я тебя понял, - шепчет мужчина. Он не улыбается, взгляд тяжелый, плечи сгорбленные, но он не намерен спорить. Шунсуи выходит из комнаты прочь, давая мне пространство - а, быть может, он и сам нуждается в глотке свежего воздуха - и я прикусываю губу. Какая же я скотина. Зачем я соврал? Достаточно одной операции, чтобы вытащить пулю прочь из моих легких, и я снова буду здоров, как бык, и этот недуг уж точно не заразен в отличие от туберкулеза, который я так славно разыграл сейчас на словах. Господи, я себя ненавижу. Но ощущение того, что я поступил правильно, не покидает меня, несмотря на целый вихрь эмоций, бурлящих внутри. Такие отношения ни к чему не приведут нас обоих. К тому же, мое место здесь - на полярной станции, а Шунсуи, когда его душевные раны затянутся, вернется в город и обязательно начнет новую жизнь. Рано или поздно встретит милую девушку и заведет семью. Он кажется мне хорошим человеком - он достоин большего, чем потрепанного жизнью и съеденного горечью одиночества разбитого мужчины, коим являюсь я. Я не хожу в кино, не выбираюсь в свет, в свободное время предпочитаю углубиться в исследование древних ископаемых, так что со мной, по сути, и поговорить-то не о чем. Боже, да даже в постели я полный профан - и это еще если не брать в расчет тот факт, что мы оба мужики, и я понятия не имею, как это происходит между представителями одного пола. Я еще долго сижу на кровати, убеждая себя, что все к лучшему. Потом нашариваю свою окровавленную майку и джинсы и перебираюсь в свою комнату. Постепенно вихрь эмоций внутри сходит на нет, но я все равно долго не могу сдвинуться с места, наблюдая за беснующимся за прочным окошком бураном. С Шунсуи мы сталкиваемся уже гораздо позже, когда я выбираюсь на кухню в поисках чего-нибудь съедобного. Он спрашивает, как я себя чувствую, я отвечаю, что в порядке, и он грустно улыбается, пропуская меня вперед. Сердце на секунду больно жмет, но я не оборачиваюсь. Слышу, как он поднимается по лестнице на второй этаж, и только тогда приникаю лбом к холодной двери, кусая до боли губы. Через несколько дней, исполненных слишком короткими разговорами и долгими часами одиночества, заканчивается буря, и ребята возвращаются. Я с улыбкой выясняю, что они смогли починить чужой генератор, а Киру едва уговорили вернуться на станцию - так рад он был видеть своего друга Хисаги. На обратном пути Кенпачи поломал один из снегоходов, из-за чего чуть не подрался со Старрком, но, дабы не остаться одному на промерзлой равнине, был вынужден ехать всю оставшуюся дорогу с Маюри за своей спиной. Я даже смеюсь, представляя с каким лицом врач цеплялся за верзилу, чтобы ненароком не слететь на снег. С появлением людей на станции снова воцаряются беседы и стычки, и теперь избегать тяжелого взгляда Шунсуи становится проще. Я по-прежнему запираюсь в лаборатории, но никак не могу сосредоточиться на работе. Чаще смотрю, как стрелка часов медленно ползет по кругу, и отсчитываю минуты и часы, потихоньку складывающиеся в недели и месяцы, до момента конца смены и моего неизбежного отбытия. Еще никогда я не хотел покинуть станцию так отчаянно. И еще никогда меня так явно не грызло одиночество. Если мы сталкиваемся с Шунсуи в коридорах и на лестнице, мне едва удается сдержаться и не прижать его к ближайшей стене самому. Полярная ночь подходит к концу. Долгожданное солнце выкатывается из-за горизонта, слепит глаза, но впервые я совсем не рад его видеть. Погода утихомиривается, а неделю спустя Урахара радостно возвещает, что уже завтра прилетит первый вертолет, чтобы, согласно договоренности, забрать меня со станции. Что ж, моя операция не за горами, поэтому, увы, но в этот раз летняя смена пройдет без меня. Впервые я не очень расстроен - думаю, перемена мест пойдет мне на пользу. Всего за сорок минут до отлета я лихорадочно собираю свои бумаги, которые каким-то непостижимым мне образом перемешались с чужими трактатами, когда вдруг щелкает дверной замок за спиной. Я ловлю взглядом отражение Шунсуи на зеркальной поверхности расположенного напротив шкафа. Мужчина подходит совсем близко, замирает за моим плечом, и мое дыхание сбивается с ритма, когда его губы опускаются на мою шею. Все бумаги тут же валятся из рук. - Хоть один раз, - просит он шепотом, а его ладони забираются под теплую ткань моего свитера, прижимая меня к твердой груди. Глаза закрываются по своей воле. Я откидываю голову на крепкое плечо, каждой клеточкой тела приветствуя ласковые поцелуи, которыми Шунсуи проходится по моей шее и подбородку. Я поворачиваю лицо ему навстречу, он подается вперед, и от соприкосновения наших губ по моему телу бежит безумная дрожь, заставляя колени подгибаться. Я не знаю, как долго мы целуемся, кусая губы друг другу почти до крови - я падаю в этот невероятный омут ощущений, покоряюсь чужому, настырному языку и позволяю властным рукам скользнуть ниже моего живота. Но как только Шунсуи добирается до молнии на моих теплых брюках, в дверь вдруг стучатся, безжалостно вырывая меня из пелены наслаждения. - Укитаке-сан, Урахара-сан просил передать, что вертолет будет раньше на двадцать минут! - бодро выдает Кира, и я кричу ему в ответ, что я понял, вцепляясь пальцами в столешницу. Я не могу и не хочу смотреть на Шунсуи. Это слишком больно. Почему мне так больно? Ладони мужчины падают прочь с моих бедер. - Что ж, - горько улыбается он, - Значит, точно, не судьба. Извини, просто… - Все в порядке, - шепчу я, долго смотрю на бумаги, не зная, что еще сказать, а потом оставляю их лежать на столе и ухожу наверх - за своей сумкой. К черту все. Я не оглядываюсь, но желаю мужчине удачи. Ветер больно бьет по лицу, я едва приветствую Бьякую и Ренджи и других знакомых людей, прибывших на вертолете, чтобы заступить на новую смену, и спешу вперед. Ноги увязают в снегу, сердце стучит, словно бешеное, и я не останавливаюсь, даже когда Бьякуя громко меня окликает. Не могу я сейчас ни с кем говорить. Не могу и не хочу. В горле ком, и хочется выть - как самому настоящему волку. Хочется бежать и бежать, пока не выбьюсь из сил, а вместо дыхания будут хрипы. Лишь бы не вспоминать эти темные глаза и то, как настойчиво чужие губы надавливали на мои и как чужие пальцы неторопливо скользили по моей обнаженной коже, бесконечно согревая мое заледеневшее тело и мою заледенелую душу. Вертолет потихоньку поднимается, и я выглядываю из окошка вниз в последний раз. Но Шунсуи, хотя я и не ожидаю его увидеть, нигде нет. У центральной двери стоит только Кучики - морозный ветер треплет его длинный белый шарф, и молодой человек все никак не отводит направленного на меня пристального взгляда. Я вымученно улыбаюсь ему - не знаю, видит ли меня сейчас на самом деле Бьякуя или нет - но я действительно чувствую себя виноватым, что не ответил на его оклик. Постепенно станция исчезает из виду, а вместе с ней тело сковывает непонятный мне холод. Меня не знобит, но внутри пусто. Так пусто, что становится страшно. Я в отчаянии тру щеки руками, пытаясь убедить себя, что все будет хорошо. Ведь все и правда будет хорошо. Лягу на операцию, отдохну, развеюсь, высплюсь спокойно, и с новыми силами вернусь на станцию, когда Шунсуи там уже не будет. А за все это время это помутнение рассудка, наверняка, пройдет. Может быть, даже попробовать наконец-таки найти себе девушку? Ну, или хотя бы, сходить на свидание? Я киваю сам себе и игнорирую то, как сводит грудь при мысли о том, что больше никогда в жизни я не почувствую тепло Шунсуи и не услышу его дурацких шуточек. Говорят, все, что ни делается, все к лучшему. Я всегда в это верил. Так почему вдруг сейчас я ставлю локти на колени и прячу лицо в своих седых, длинных прядках, и когда летчик интересуется, в порядке ли я, отвечаю ему, что да - но мой голос дрожит, а по щекам текут тихие слезы? Где-то там за белой линией горизонта лежит материк - лежит моя жизнь и мое будущее, так почему же, черт подери, больше всего на свете мне сейчас хочется вернуться назад - в белые просторы снега, в прогретые стены тихой станции, и больше всего - в сильные, смуглые руки, прикосновения которых я вряд ли смогу когда-нибудь забыть. Только поздно. И я сам выбрал эту тропу. И пусть когда-нибудь Шунсуи будет счастлив. С кем-то другим - более живым и настоящим, более смелым и красивым, более интересным и веселым, чем я. Пусть будет так. Я вытираю щеки и складываю пальцы в замок. Впереди - еще долгая-долгая дорога домой. Эпилог Я выскальзываю из душа, оборачивая полотенце вокруг бедер. За широкими окнами уже темно, в свете оранжевых фонарей кружатся снежинки, а стекло запотевает от моего дыхания. Я черчу на нем улыбающуюся мордочку, и тяжело вздыхаю, понимая, что за последние три месяца совершенно разучился искренне улыбаться. Хотя вроде поводы-то есть. Например, мне успешно сделали операцию, и все прошло без осложнений. Институт перечислил на карточку приличную сумму денег за отработку зимней смены на станции, а знакомые и друзья словно все посходили с ума и, как только я оправился, ринулись таскать меня по городу и звать в гости. За полгода у многих что-то изменилось в жизни, и каждый день я с радостью слушаю о том, что у кого-то родился ребенок, у кого-то скоро свадьба, кто-то, наконец, устроил свой бизнес, а кто-то и вовсе решил все свои, некогда животрепещущие, проблемы. Я действительно рад за людей и благодарен им за то, что они волнуются за мое здоровье и за то, что мне не приходится сидеть в полном одиночестве в своей просторной квартире, но чем дольше я смотрю на их сияющие лица, тем больше понимаю, насколько безумно хочу обратно в Антарктику. Я скидываю покрывало с кровати на пол и ложусь поверх теплого одеяла, закидывая руки за голову. Над городом бушует зима, налегая на прочное стекло, и лишь она одна смутным напоминанием о далекой полярной ночи убаюкивает меня, уговаривая поддаться назойливым объятиям сна. Все вокруг замирает, зимний ветер тоскливо скребется о стену бетонного дома, и я почти проваливаюсь в накатывающую дремоту, когда мелодия дверного звонка разливается в тишине слишком пустой квартиры. Дрожь проходится по спине. Я встаю. Кого могло принести в такой поздний час? Хотя, может, у соседей случилось что. Ко мне часто захаживают ребята одолжить какие-нибудь вещи или попросить помощи. Иногда я удивляюсь, насколько несамостоятельна нынешняя молодежь. Иногда даже кран в ванной подкрутить не могут. Не то чтобы я был мастером на все руки, но ко мне часто обращаются за советом. Поэтому, вопреки всем правилам безопасности, я натягиваю белый халат на плечи и распахиваю дверь, даже не взглянув, кто ждет меня за ней. Я не успеваю закрыть ее обратно. Шунсуи - как тогда, на станции - быстро ставит ногу в проем и вталкивает меня обратно в мою же собственную прихожую. Я не нахожусь, что сказать, даже когда он закрывает замок обратно на ключ. Он выглядит злым, с его распущенных мокрых волос каплями срывается растаявший снег, а в полумраке прихожей его глаза полыхают настоящим гневом. В горле встает комок. Мужчина надвигается на меня, скидывает куртку, оттесняя меня в гостиную, и я смотрю на его губы, когда на них вдруг падает теплый свет от фонарей. - Ты солгал мне, - с упреком говорит мужчина. Мне нечего ответить. Я пячусь, лихорадочно пытаясь сообразить, как он узнал, где я живу. Впрочем, думать об этом уже поздно - Шунсуи делает три шага вперед, вжимая меня в стену между диваном и кофейным столиком, а его ладонь зарывается в мои прядки, оттягивая мою голову назад. Он так близко, что я могу чувствовать его дыхание на своих губах. - Зачем ты мне соврал? - спрашивает мужчина, и я сдаюсь. Иначе собственное сердце сейчас просто выпрыгнет из груди. - Потому что ты меня с ума сводишь, - шепчу я в ответ, и рука Шунсуи выпутывается из моих волос и скользит ниже - на талию. Мужчина притягивает меня еще ближе, и я обнимаю его за шею, когда он впивается в мой рот поцелуем. Голова кружится, тело поет, пальцы дрожат, я хватаюсь за него надежней и с каким-то отчаянным остервенением принимаюсь почти рвать на нем рубашку. Сам. Шунсуи отстраняется лишь на секунду, чтобы выискать глазами открытую дверь в мою спальню, и отрывает меня от стены, возобновляя поцелуй. Пока я спотыкаюсь, подчиняясь его напору, в голове чуток проясняется, и с моих губ начинают срываться какие-то несусветные глупости. - Стой, - умоляю я, - Это же неправильно. Мы же друг друга почти не знаем… - Узнаем, - уверенно кивает мужчина и тянет прочь халат с моих плеч. Я остаюсь в одном полотенце, которое неизбежно сползет с бедер совсем скоро. Хотя, пожалуй, оно уже сползло - замечаю я, когда чужие руки властно сдавливают мои ягодицы. Шунсуи окончательно выпутывается из рубашки, и, вопреки моим страхам, моя ладонь сама тут же опускается на его причудливую татуировку. Под пальцами перекатываются крепкие мускулы, и из груди сам по себе рвется долгий стон. Я едва его сдерживаю. - Но мы же оба, мы… - я отчаянно сопротивляюсь ноющему в паху желанию, пока мужчина вовсю одаривает засосами мою шею. За прикосновением губ следуют укусы, а потом чужой язык виновато скользит по замученному участку кожи. Господи, как это невыносимо прекрасно. Я задыхаюсь. - Что оба? Мужики? - уточняет Шунсуи с улыбкой, - Да плевать. Плевать? Как это плевать? Не понимаю, как мужчина может так спокойно относиться к таким вещам, но он, похоже, приходит к выводу, что мне неполезно думать, и решает отвлечь меня безумно откровенными ласками. Господи Боже, его руки блуждают в таких местах, в которых я и сам-то постеснялся бы себя трогать. Спину опаляет холод стекла, когда Шунсуи усаживает меня на широкий подоконник. Он спускается ярыми поцелуями по шее и плечам на мою грудь, пальцами мучает набухшие комки нервов, а я по-прежнему могу лишь цепляться за его плечи. Потом мы снова целуемся - он вжимает свои бедра, укрытые тканью джинсов, в мои - так, что я могу чувствовать его твердое желание. Какой стыд. Но я все равно не могу оторваться от его широких губ, от прикосновений к которым по телу проходятся неистовые волны жара. - Ну, что, Джуу, мне уйти? - тихо смеется Шунсуи, смотрит в мои затуманенные глаза, и я судорожно вздыхаю, кусая и так уже искусанные губы, когда он нежно проводит руками по моим щекам. - Нет. Не уходи, - говорю я и чувствую, как пустота внутри исчезает, уступая место странному ощущению щемящего счастья. Мы перемещаемся на кровать, Шунсуи избавляется от джинсов, наваливается на меня, а я с радостью ему это позволяю. Может, и правда - плевать. Я никогда еще не чувствовал себя таким живым. Сердце стучит как бешеное, а в смуглую кожу под моими пальцами так приятно впиваться ногтями. Я отдаюсь на волю его сильных рук. Я доверяю Шунсуи до такой степени, что даже стыд, пока он готовит меня к тому, что сейчас произойдет, не заставляет меня вырваться прочь из его хватки. Мужчина устраивается между моими бедрами, улыбаясь краешком губ, дарит мне долгий, обнадеживающий поцелуй, и я выгибаюсь на одеяле, приветствуя его внутри себя. Это почти не больно, хотя удовольствие приходит не сразу. Но, похоже, у Шунсуи действительно талант к постельным играм, потому что уже пять минут спустя я всхлипываю, пока он задает бешеный ритм, вероятно, не в силах больше сдерживаться. Каждый толчок уносит меня на небеса - мне никогда не было так хорошо с девушками. Тело дрожит, мышцы сводит от безумных вспышек наслаждения, а лицо мужчины нахально возвышается надо мной, наблюдая за тем, как я жмурю глаза и кусаю губы, неудачно сдерживая стоны. Воздуха не хватает, по спине мужчины скользят капельки пота, и, когда он чертыхается, я понимаю, что развязка близка. - Джууширо, - хрипит он, глотая воздух, вжимает меня в постель, и от звука своего имени из его уст я взрываюсь вместе с ним. Проваливаюсь в бездну сладкого удовольствия, забывая обо всем. Чувствую, как властные пальцы приподнимают лицо за подбородок - Шунсуи целует меня. Наверно, толкается внутрь еще пару-тройку раз, но водоворот бессознательного затягивает меня, и я едва отвечаю на его поцелуй ленивым движением губ. Иррациональный страх даже сквозь сон, что мужчина уйдет, вдруг будит меня через час или два - за окном еще темно - и я хватаюсь за поясницу, вспоминая о свежих событиях этой ночи. Шунсуи шевелится за моей спиной, приподнимается на локте и тянет меня назад - лечь на подушки. - Извини, перестарался, - немного виновато говорит он, но я мотаю головой. Эта боль даже приятна. - Как ты меня нашел? - спрашиваю я, поворачиваюсь к нему и с легкими уколами совести приникаю к широкой груди, обнимая его за спину. Ох, слишком сильно я изголодался по ласке. - Кучики сдал тебя с поличным. На самом деле, он лишь случайно обмолвился о твоей операции, из чего я сделал вывод, что ничем таким заразным ты не болеешь, а потом уже он и дал твой адрес, - приоткрывает завесу тайны Шунсуи, и я не выдерживаю - хохочу в темноте спальни, заворожено скользя пальцами вдоль черной татуировки. В полумраке кажется, будто змей на руке Шунсуи оживает и своим мощным телом тянется навстречу моим прикосновениям. Что ж, похоже, Бьякуя сполна отомстил мне за мое любопытство касательно его личной жизни. Впрочем, сейчас я даже благодарен молодому человеку за это. - Прости, пожалуйста, я… - шепчу я Шунсуи, но он приникает к моим губам, и мы долго не можем оторваться друг от друга. Никогда не думал, что может быть так хорошо просто лежать рядом и делиться ласковыми прикосновениями, не прося ничего взамен. Господи, да я все отдам за то, чтобы эти минуты никогда не закончились. - Все в порядке, трусишка, будем тебя перевоспитывать, - улыбается Шунсуи, а потом вдруг серьезнеет, и как-то натянуто переспрашивает, - Будем? Я понимаю, что сейчас его гложет вопрос, не выгоню ли я его прочь, но больше я не собираюсь прятаться от своих чувств и убеждать себя, что то, что я испытываю по отношению к мужчине, ненормально. Это слишком - слишком хорошо, чтобы от этого бежать. - Будем, - тихо, но твердо отвечаю я, и Шунсуи снова тянется к моим губам. Я больше не поддамся своим страхам. Родная Антарктика и полярная станция подарили мне шанс на счастье, о котором раньше я лишь мог мечтать. И я не потеряю этот шанс. Ни за что.