Дом мой, север

- Какого черта? - я сжимаю кулаки и стискиваю зубы. Вокруг нас танцуют снежинки, а под ногами меховых сапог вовсю хрустит снег. Мы оба останавливаемся одновременно - как только выскальзываем за переделы высокой, деревянной ограды родной деревушки. Впереди над головой привычно простирается угрюмое серое небо, а под ним ютится дремучий хвойный лес, тянущийся до самых подножий гор, скрывающих за своими мощными, каменными телами линию горизонта. Уже тридцать лет минуло с тех пор, как я появился на свет, но за это долгое время окружающие земли совершенно не изменились. Разве что домов в деревне прибавилось - с тех пор как в далекой столице решили укрепить границы северных владений и отдали приказ понастроить сторожевых башен. Для этого нужны были люди - строители, лекари, планировщики, воины, да и, в конце концов - охотники и женщины, чтобы прокормить и развлечь всю эту внезапно нагрянувшую ораву добровольцев. Работа над северной цепочкой дозорных башен уже, конечно, два года, как завершена, но многие за это время прижились в деревне, и, как я понял, вовсе не собираются отбывать восвояси. На самом деле, до этой самой минуты я не имел ничего против такого расклада, пока отец вдруг не соизволил положить мне руку на плечо и не повести меня прочь из прогретого очагом дома - подальше от вездесущих ушей. Я догадывался, о чем он хочет со мной поговорить, и от этого всю дорогу раздражение свертывалось в груди противным комком. Но отец был бы не отец, если бы так просто уступил мне. Я готовлюсь к худшему. Он медленно встает напротив, складывает руки на груди и прищуривается. Пока еще гнев не расчерчивает его смуглое лицо, но я вижу, что в черных глазах ворочается нешуточное упорство. В такт моим мыслям свирепствующие порывы ветра безжалостно швыряют мне в спину охапки снега, заставляя меня ежиться. Зима уже почти на подходе. - Она хорошая женщина, Шунсуи, - твердо говорит отец, и я морщусь, уже сейчас чувствуя, что неминуемо проиграю эту битву. Вкус к женщинам у нас со стариком разительно отличается. Он всегда любил простушек. С той поры как мать умерла, когда я был еще малявкой, отец не раз пытался построить новые отношения и мог подолгу встречаться с одной женщиной. Потом, после расставания, он тосковал и печалился, и годы шли, а я все больше фыркал и отпускал язвительные насмешки в его сторону. Сам я в девушках ценю игривость и утонченность и ветреность - в общем, связывать себя узами брака или отцовства, несмотря на свой, переваливший за тридцатку возраст я вовсе не собираюсь. Я старательно слежу за тем, чтобы ни одна баба не смогла от меня залететь, и партнерш стараюсь выбирать таких, которые бы потом не ревели из-за нашего спешного расставания в подушку. - Ты свихнулся? - грубо спрашиваю я отца. Не то чтобы я его не люблю или не уважаю, но когда дело касается его личной жизни, я всех этих его разговоров и решений терпеть на дух не могу. Хочу вцепиться пальцами в чью-нибудь глотку - желательно, в глотку той белокурой, тощей бабы, которая в свои преклонные года запросто смогла охмурить моего добродушного папашу. Последние несколько лет я слепо закрывал на весь этот процесс глаза, и, как теперь оказывается, видимо, зря. - Шунсуи, она хорошо поладила с детьми и… - продолжает говорить отец, пока я от злости ковыряюсь носком сапога в ближайшем сугробе, положив руку на ножны с мечами. Тут я ничем крыть не могу. Дети и правда полюбили эту тихую, чересчур вежливую женщину. Наверно, если бы сестренка и ее муж, погибшие три года назад в результате пожара, были сейчас живы, они бы с радостью приняли бы эту дамочку на роль няньки. По-крайней мере, пятилетние сорванцы-близнецы и семилетняя Карин действительно не чают в ней души. - Вот именно, отец, подумай о детях. Нам и так жить негде! Еще пара-тройка лет, и близнецы захотят себе отдельные комнаты, а уж Карин это будет тем более необходимо - она единственная девочка в семье… - я все-таки пытаюсь настоять на своем, и отец вдруг хмурится и отводит взгляд в сторону. Это настолько неожиданно, что моя праведная тирада обрывается посередине. Возникает ощущение, что сейчас я вполне могу услышать то, что не понравится мне еще больше. Уж отца-то я знаю как облупленного. - Шунсуи, я ее люблю и очень хочу, чтобы она стала частью нашей семьи. С завтрашнего дня она будет жить с нами, - твердо заявляет он и, вероятно, чтобы повергнуть меня в еще большую пучину отчаянья, добавляет, - И ее сын - кстати, почти твой ровесник - тоже. Черт подери. Сын? Не знал, что у этой дряни еще и сын имеется. Так, стоп. Мысли ползут в нехорошую сторону, пальцы еще сильнее сжимаются на рукояти одного из парных мечей, и я подозрительно рычу. - Отец. В смысле… что значит что ее сын будет жить с нами? Ладно, эта женщина будет спать с тобой, но… мы же не можем никого подселить к ребятне, они и так втроем в этой комнатке… Я даже невольно делаю шаг назад, неверующим взглядом уставившись на пожилого мужчину передо мной. В его глазах светится простой по своей форме ответ, и я резко вскидываю руки ладонями вверх. - Нет, - отвечаю я на молчаливый выпад мужчины, и повторяю, злой, как сто чертей, - Нет, я сказал. Я не стану делить свою комнату с каким-то проходимцем. Что за бред? Я уже целых тридцать лет законно занимаю это подобие комнатушки, больше похожей на чердак, на втором этаже нашего приземистого домика. Там едва ли можно выпрямиться в полный рост, еле-еле умещается узкая кушетка, на которой я до сих пор сплю, и если отец всерьез планирует подселить ко мне взрослого мужика, придется избавиться и от стола, и от стульев, которые занимают вторую половину небольшого пространства, и мне вообще будет негде развернуться. Будь у меня выбор, я бы, конечно, предпочел хоромы просторней, но поскольку живем мы в суровой северной степи, к тому же весьма небогато, да еще троих детей растим, приходится мириться с тем, что есть. А я уже давно привык к своему логову и вовсе не намерен делиться им с отпрыском этой старой, белобрысой швабры. - Шунсуи. Это решенный вопрос. Ее сын должен приехать послезавтра вместе с последним в этом году караваном. Я скриплю зубами, намеренно задеваю отца плечом и ухожу прочь. Тон его голоса не оставляет сомнений, что дальнейшие пререкания он терпеть не станет. Похоже, в этот раз дело с его бабой зашло слишком уж далеко. Что ж. Пусть эта дрянь пожалует к нам в дом, так уж и быть. От нее хоть детям польза будет - материнской ласки и заботы им, ясное дело, не хватает. Но вот с прибытием ее сынишки я мириться ни за что не стану. Он у меня еще попляшет, или я буду не я. Ей Богу, лучше б горную дорогу замело в этом году раньше. Тогда бы никто не смог добраться до нашей деревни, включая отпрыска этой старой шлюхи. Я шаркаю ногами по прибитому на тропинке снегу, и чертыхаюсь, споткнувшись и едва не полетев носом в ближайший сугроб. Потом долго прожигаю взглядом землю и, по-прежнему матерясь, отправляюсь к своей очередной девочке. Если кто-то и сможет снять сковавшее мое тело напряжение, то это только баба. *** Послезавтра настает слишком быстро, но и за эти два дня я вынужден привыкать к новому лицу за обеденным столом, который занимает добрую половину кухни на первом этаже. Таира - с трудом вспоминаю я имя женщины, укравшей сердце отца - надо отдать ей должное, ведет себя довольно тихо и просто. Улыбается детям, берет на себя готовку еды и не пытается совать свой нос туда, куда не надо. Отец выглядит счастливым, ребятишкам теперь есть, с кем поиграть, меня она не трогает, поэтому я просто игнорирую ее дружелюбные улыбки и не сопротивляюсь, когда она ставит передо мной тарелку с вкусно пахнущим ужином. Так что, несмотря на все мое клокочущее недовольство, я прихожу к выводу, что вполне бы мог смириться с присутствием женщины, если б не прибытие ее драгоценного сыночка. Когда отец выносил из моей комнаты стол и стулья и затаскивал наверх вторую кушетку, я готов был швырнуть со всей силы что-нибудь о ближайшую стену и, хорошо, что тогда под руку мне так ничего и не попалось. Дети играют на улице под присмотром отца и Таиры и, глядя на взволнованное лицо женщины и то, как она перешептывается с отцом в ожидании того чудесного момента, когда она наконец-то сможет увидеть свое взрослое чадо, я не выдерживаю. Жаль, что моя смена в дозоре закончилась еще вчера, и следующие два дня я буду свободен как ветер. Я бы мог, конечно, снова наведаться к своей талантливой любовнице, но что-то в последнее время она стала отпускать слишком много намеков на то, чтобы нам с ней нацепить этот отвратительный ярлык отношений. Пора искать себе новую пассию, да только настроение у меня не то, чтобы флиртовать. К тому же, большинство свободных девушек и женщин из родной и соседних деревень я уже либо испробовал, либо занес в свой личный список невзрачных дамочек, а сейчас на дворе, увы, холода, и не время заезжать в деревни поодаль, чтобы найти себе барышню на ночь-другую. Кажется, эту зиму я проведу в полном одиночестве. Черт бы побрал этот дурацкий север. Надо было драпать в столицу, когда я был моложе, но произошедшее с сестрой и ее мужем несчастье, к сожалению, отрезало мне все пути к более насыщенной и интересной жизни. Отчасти поэтому, наверно, я бываю так несдержан и груб. Моя жизнь слишком скучна и, не будь в ней секса, я бы точно свихнулся. Есть у нас в деревушке, кстати, один больной на голову. Вечно шатается туда-сюда со слюной, текущей по подбородку, и рисует замерзшими пальцами странные рисунки на снегу. Люди обычно обходят его стороной, а его пристальный взгляд исподлобья суеверно принимают за плохое предзнаменование - парень редко на кого смотрит, даже если к нему обращаются по имени. Не в силах больше выносить бушующую вокруг меня жизнерадостность, я запахиваю плотнее куртку, разворачиваюсь, чтобы направиться прочь из деревни - например, побродить где-нибудь в лесу и поискать на свою задницу приключений - и со всей дури сталкиваюсь лбом с незнакомым мужчиной. Перед глазами от боли пляшут пятна, мы оба валимся на пятую точку, и я вспыхиваю от гнева, не в силах себя сдержать. Игнорируя боль, опираюсь рукой на снег, подаюсь вперед и хватаю незнакомца за грудки, поднимаясь на ноги. Он не успевает ничего сказать, карие глаза широко распахиваются, а я шиплю и почти брызжу слюной в его бледное, необычно-красивое лицо. - Смотри куда идешь, ублюдок! - Простите, - длинные, белые прядки рассыпаются по плечам, невольно завораживают мой взгляд. Такой роскошной шевелюры я еще ни у одной бабы, пожалуй, не видел. Белая меховая куртка, обернутый вокруг шеи шарф, румяные на морозе щеки - мужчина чуть смущенно разглядывает мое небритое лицо в ответ на мое пристальное внимание. Я уже готов извиниться и признать, что вспылил зазря - если честно, вперед я не смотрел совсем, слишком занятый своим раздражением - но тут вдруг из-за плеча доносится счастливый окрик старой швабры, и на губах незнакомца растекается невероятная улыбка. - Джууширо! - Мама, - шепчет он, и пока я стою, соображая, что к чему, выворачивается из моей хватки и ускоряет шаг по направлению к женщине. Черт бы меня побрал. Это что… и есть мой новоиспеченный сводный брат? Тьфу ты, черт, язык даже не поворачивается его таковым назвать. Перефразирую. Это и есть тот засранец, с кем я буду вынужден делить свое личное пространство? Слишком тонкие пальцы, хотя они не кажутся хрупкими, кинжалы за поясом высоких сапог, ослепительная улыбка - Джууширо смеется, заключая свою мать в объятия, а любознательные близнецы уже тянут его за штанину, зовя мужчину поиграть вместе с ними. Отец пожимает ему руку, Карин пока держится поодаль - она вообще у нас замкнутая девочка - а потом, после многозначительного кивка отца, он вдруг поворачивается обратно ко мне, вероятно, чтобы поприветствовать и мою персону. Ерошит свои длинные прядки, уголки его губ ползут вверх, но я намеренно корчу гримасу отвращения и спешно ухожу. Не собираюсь принимать участия в этом глупом сборище. Театр просто, а не семья. Холод быстро пробирается под одежду, ноги утопают в снегу, и даже плотная завеса елей не спасает меня от леденящих порывов ветра. Думаю, после заката температура понизится еще больше, так что волей-неволей придется вернуться домой. Очень надеюсь, что этот белобрысый выскочка не станет полыхать крайним дружелюбием и вообще оставит меня в покое. Хватит с меня того, что придется терпеть его присутствие по ночам. Надеюсь, он не храпит. На дворе уже совсем темно, когда я добираюсь до крыльца. В доме приветливо горят огни, а в маленьком окошке видно, как скачет на лавочке ребятня в ожидании ужина. Время от времени мелькает стройный женский силуэт, силуэт отца, и я замираю в тени, не в силах сдвинуться ни на шаг. Горечь медленно расползается по груди - скоро в этом доме для меня совсем не будет места. Малышня вырастет, займется собственной жизнью, отец будет обхаживать свою швабру, ну а я… куда мне. Снова до умопомрачения трахать баб - лишь бы забыть о том, что жизнь не имеет смысла? Иногда кажется, что мне вообще не стоило появляться на этот свет. Холодно. Так холодно, что я уже почти не чувствую ни ног, ни рук. Вот так замерзнуть бы и… - Вот ты где, - раздается за плечом бодрый голос, Джууширо выныривает откуда-то из-за угла дома, и я готов его пристукнуть за то, что он разбил эту давящую тишину своей невыносимой жизнерадостностью. Даже в темноте его лицо светится счастьем и довольствием, и когда он предсказуемо кладет ладонь на мое плечо, я тут же ее скидываю, сверкая на него прищуренными глазами. - Что тебе нужно? - Ты всегда такой колючий? - неодобрительно качает головой мужчина, но потом снова улыбается и осторожно тянет меня за рукав куртки ко входу в дом, - Пойдем, а то малыши все съедят. - Иди к черту, - отвечаю я, но внутрь все-таки захожу, иначе точно превращусь в ледяную скульптуру, которую наутро тут же снесут близнецы, посчитав это своим непременным долгом. Я швыряю верх в прихожей, скидываю сапоги, пропускаю мимо ушей окрик отца и скрываюсь на лестнице, краем глаза заметив, как Джууширо с тяжелым вздохом вешает за меня мою куртку на свободный крючок. Судя по тому, что он не особо удивляется моему грубому поведению, наверно, отец уже успел промыть ему мозги о том, какой я бываю невежа. В злости я впиваюсь ногтями в ладони, скидываю промерзшую одежду в кучу на пол - мне абсолютно плевать, споткнется ли Джууширо об нее или нет, ведь это мой дом - и заваливаюсь на кушетку. Укрываюсь одеялом, наслаждаясь теплом от прогретой печки, и поворачиваюсь лицом к стене. Пошли они все далеко и надолго, не буду ужинать. Пусть отец хоть чуть-чуть помучается совестью за то, что принял такое важное решение, даже не спросив моего мнения, хотя я далеко уже не мальчик. Конечно, то, что я веду себя, словно подросток, мне отнюдь чести не делает, но я все равно не могу подавить желания бунтовать. Моя жизнь и так - полнейшее дерьмо, зачем нужно было усугублять ее новыми людьми и неизбежными проблемами? Зачем нужно было тащить эту женщину и ее отпрыска в дом и махать у меня под носом сценами яркого, неземного, семейного счастья? Наверно, я жалок. Завидую, а сам… совершенно не ведаю, что такое любовь. Я почти засыпаю, когда Джууширо поднимается наверх, в темноте ловко переступает через груду моей одежды и вдруг ставит что-то на широкий табурет - единственный предмет мебели, что разделяет теперь наши кушетки. - Может, все-таки поешь? - тихо спрашивает он, но я делаю вид, что сплю, иначе не сдержусь и точно вмажу ему по чересчур заботливой морде. Так и не дождавшись ответа, мужчина благоразумно молчит и, аккуратно стянув с себя одежду и разложив ее поверх крышки своего сундука в изножье кушетки, тоже ложиться спать. Одно утешение. Ночью я слушаю лишь вой метели. Мужчина не храпит. *** Я встаю спозаранку. Сегодня моя очередь дежурить на одной из сторожевых башен - высматривать несуществующих врагов и, что гораздо важнее, голодные стаи хищников. Джууширо спит беспробудным сном, завернувшись в одеяло почти с головой, и я довольно хмыкаю, сообразив, что мужчине холодно. Насколько я знаю, раньше они с матерью обитали где-то на западе, а там климат гораздо мягче, чем у нас. Пройдет еще немало времени, прежде чем он сможет привыкнуть к нашим продолжительным зимам, скоротечным летним сезонам и безумно холодным ночам. Я бы мог, конечно, пожертвовать ему свое одеяло, раз уж все равно ухожу, но из вредности даже не собираюсь этого делать. Натягиваю свитер, застегиваю штаны, достаю из-под кушетки ножны с мечами, лук и колчан со стрелами и спускаюсь по лестнице. Ночью без оружия в лес лучше не ходить. Волки и другие твари только и ждут удобного момента, чтобы наполнить свои прожорливые, пустые желудки человечиной. Я надеваю меховую куртку и перчатки, пристегиваю ножны так, чтобы в случае чего было удобно быстро вынуть клинки, и снимаю с крючка серый, меховой плащ с капюшоном, который накидываю поверх плеч. Без него точно окоченею, пока добираюсь до башни. Я немного опаздываю, за что мне непременно влетит от начальника, если я не успею прийти до его появления, но сегодня я хотя бы дежурю вместе со Старрком, и это радует. Беседы с этой донельзя ленивой мордой всегда поднимают мне настроение. Не сказать, что мы лучшие друзья, но все же Старрк мне ближе остальных. Наверно, это потому что когда-то мы оба едва не погибли в лапах разъяренных волков. Мы тогда были еще наивными мальчишками и, прослышав про то, что первая на деревне красавица - которая сейчас, кстати, превратилась в настоящую жирную корову с тремя детьми - подарит свой поцелуй тому, кто принесет ей букет из цветов, растущих в глубине леса, мы, два дурака, естественно, рванули искать волшебные цветочки. Забрели мы, правда, в итоге не на красочную поляну, а практически в волчье логово, где самка только-только родила волчат. Представьте себе гнев стаи и желание матери защитить своих детенышей. В общем, мы едва унесли ноги и, с тех пор, вспоминая об этом, всегда дико ржем - особенно когда наклюкаемся до умопомрачения в нашей таверне. Хотя, конечно, после того как родители Старрка слегли от чахотки, невольно оставив на его попечение малютку-сестренку Лилинетт, мужчина стал куда более серьезным и собранным. Но тут уж ничего не поделать, и я его прекрасно понимаю, учитывая, что у меня у самого долгое время в доме дети находились под моим строгим контролем, пока отец пытался прийти в себя после потери дочери. Я тоже тосковал, но, учитывая его характер, для него это был огромный удар. Сперва жена, потом дочь. Мне бы на самом деле радоваться сейчас, что он наконец-то нашел кого-то, кто хоть чуть-чуть греет его сердце, а я бунтую, как последняя сволочь. В лесу невероятно тихо, за ночь намело еще больше снега, утопив протоптанные дорожки, и я ориентируюсь среди угрюмых елей и сосен только по памяти. Старрк уже ждет меня на двухъярусной башне, верхняя часть которой возвышается высоко над лесом, а нижняя - наоборот - расположена практически на земле, чтобы можно было наблюдать как за тем, что происходит на горизонте, так и за живностью, которая постоянно снует под лесным покровом. До строительства этих башен дозор велся лишь в переделах деревянной ограды самого селения, но теперь нам и соседним поселкам выпала честь стать частью пограничных войск королевства. Нашего согласия, как, вероятно, и полагается в столице, никто не спрашивал, но поскольку угрозы нападения в северной части границ ждать просто-напросто не от кого, мы и не особо горюем по этому поводу. Дежурим на башнях сутками или по двенадцать часов, как и было изначально приказано, и коротаем время, соревнуясь друг с другом в стрельбе из лука и беседуя о том, о сем. Едва я забираюсь по вертикальной лестнице на второй ярус, как Старрк цокает и хлопает меня по плечу. - Шунсуи, ты представь, он все-таки сдался. Я моргаю, не сразу соображая, о чем идет речь. Но потом вспоминаю наш с мужчиной последний разговор и фыркаю, откладывая в сторону лук и мечи. Нечего весь день таскать на себе эту тяжесть. Хорошо хоть сегодня смена всего на полдня. И дурак я, что так и не поел вчера. Воду-то я всегда ношу с собой во фляге, прицепленной к поясу, а вот брать с собой еду я так и не привык. Это же надо еще себе приготовить заранее… Так что обычно на дежурстве я голодаю. Поэтому суточные смены ненавижу всей душой. - Да неужто? - любопытствую я, потягиваясь. Холодные порывы ветра залетают внутрь, несмотря на высокое, сплошное ограждение, и день сулит быть воистину долгим. - Ага, - усмехается Старрк, усаживается вразвалку на свой притащенный мешок - небось, опять Лилинетт ему с собой вещей на смену упаковала, хорошая девочка растет - и добавляет, - Я думал, Мадараме еще хотя бы полгодика продержится. - Ммм, - задумчиво тяну я, глядя вдаль на занимающийся рассвет, - Может, мы все не такие уж и сильные и неприступные, какими хотим казаться? Старрк в удивлении оборачивается на меня и долго молчит, рассматривая мой профиль. Потом переводит взгляд на свои руки, обтянутые теплыми, заплатанными в некоторых местах, перчатками. - Шунсуи, ты в порядке? Мне казалось, новость о том, что два мужика завели роман, вызовет у тебя гораздо большую реакцию. Я помню еще, как ты смеялся, когда услышал, что Юмичика вознамерился соблазнить нашего лысого берсерка. Да, хохотал я тогда, пожалуй, долго. Просто потому что Аясегава, несмотря на свое небольшое помешательство на собственной внешности, до недавнего времени совершенно не испытывал интереса к мужской половине общества. А потом вдруг как взял, да и припер бедного Иккаку к стенке - да еще у всех на глазах, без разговоров и предупреждений. - Все в порядке, Старрк. Ну, сдался Мадараме, наконец, и флаг им в руки, пока меня к себе третьим не зовут, - отшучиваюсь я, усаживаясь рядом с мужчиной на часть его необъятного мешка. Старрк по-прежнему косится на меня с недоверием, но больше ничего не говорит. Наверно, понимает, что настроение у меня не то. Да что со мной и правда? Почему тот факт, что не только отец, но даже такой неотесанный мужик, как Мадараме, смог найти свое счастье, а я, притом, что никогда об этом даже не задумывался, вдруг погружаюсь с головой в тяжелые думы о собственном одиночестве. Вроде еще не настолько стар, чтобы это меня волновало… Смена тянется. Старрк вовсю зевает, я зорко слежу за снующей по снегу живностью, и даже ожидаемый визит Яма-джи - сурового старика, стоящего во главе деревенской стражи - не прибавляет мне бодрости. День близится к обеду, когда тишину леса вдруг разрывают отчетливые шаги по хрустящему снегу. Я высовываюсь из-за ограждения, и лицо тотчас невольно сводит от отвращения. Потому что к башне, любопытно оглядываясь по сторонам, подходит Джууширо. В руках он несет подозрительно закутанный в тряпки сверток. - Хрена ли приперся? - презрительно кидаю я мужчине, когда тот замирает рядом с башней, и до этого дремавший Старрк выгибает бровь, кидая взгляд вниз на незнакомого ему человека. Я нехотя спускаюсь. Закутанный в белую меховую накидку, без шапки, Джууширо почти сливается со снежным покровом и выглядит чуть ли не ангелом, сошедшим с небес. Я буквально чувствую, как внутри закипает кровь. Что ему нужно? - Ну, не сердись, - дружелюбно улыбается Джууширо и протягивает мне навстречу загадочный сверток, - Мы с мамой заметили, что ты не взял с собой ничего перекусить в дозор и… Я разражаюсь громким хохотом, выхватываю сверток из рук мужчины и швыряю, по-видимому, еще теплую еду, в ближайшие кусты. Где-то сверху тут же закашливается Старрк, вероятно, думая, что я совсем слетел с катушек. Улыбка сходит с лица Джууширо, но ни злости, ни ярости, ни хотя бы возмущения, которых я так жаждал получить в ответ на свою выходку, я так и не дожидаюсь. Джууширо лишь поворачивается ко мне спиной и уходит также неспешно, как и появился, обратной тропой. Я сжимаю зубы, понимая, что вспыхнувшее раздражение мне теперь выместить просто-напросто не на ком. Что ж, ублюдок, этот раунд за тобой. - Шунсуи, что это было? - любопытствует Старрк, когда я забираюсь обратно на вышку, но я лишь передергиваю плечами, хватаю лук и, прицелившись, резко пускаю стрелу в одну из верхушек дальних деревьев. Я не настроен болтать. Трачу одну стрелу за другой, пытаясь забыть, как теплые искорки в карих глазах вдруг погасли, сменившись искренним сожалением. Я не знаю, почему меня так волнует этот его взгляд, но поздним вечером, когда моя смена подходит к концу, а живот непрестанно и укоризненно урчит, я все-таки поднимаю с земли эту чертову деревянную посудину, из которой пролился, наверняка, вкусный суп, и несу ее домой. Все уже спят, но на кухне в надежной подставке горит свеча, а на обеденном столе меня дожидается все еще теплый ужин. Я бросаю лук у скамьи, устало отстегиваю ножны и плюхаюсь на лавку, схватив ложку в ладонь. Горблюсь, зачерпывая картошку из глубокой тарелки. Я такой голодный, что, поглощая еду, не думаю ни о чем. Быть может, это Джууширо снова проявил совершенно ненужную мне заботу? Даже если так - сейчас мне плевать. Тем более что когда я поднимаюсь в комнату, мужчина уже спит, завернувшись с головой в одеяло. В липких объятиях мрака лишь тускло поблескивает медный браслет на тонком запястье, расслабленно покоящемся на подушке - отчего-то ублюдок никогда не снимает его с руки. Пошел он к черту. Пусть лучше меня не трогает. *** Жизнь снова входит в своеобразную колею, хотя я ни с кем, кроме ребятни, не общаюсь. Отец день за днем все пытается вызвать меня на разговор, но я его начисто игнорирую. Джууширо больше меня не беспокоит, но каждый раз, возвращаясь со смены, я неизменно обнаруживаю дожидающуюся меня еду. И каждый раз я не могу устоять перед соблазном наполнить свой недовольный желудок, поэтому убеждаю себя в том, что этими замечательными поздними ужинами я обязан Таире, а не ее сыночку. По-крайней мере принять подобный жест доброй воли от женщины кажется мне наименьшим из зол. Ежели вся семья в сборе, кушаю я всегда отдельно или ухожу на прогулку. Хотя на дворе уже лютует зима, и глубокие снега день за днем потихоньку окружают деревню со всех сторон. Если так пойдет и дальше - дежурить мы будем уже не на башнях, а на подходах к деревне, где стоят специальные, невысокие укрепления в виде башенок, потому что при такой погоде пробраться в лес будет просто невозможно. Как-то утром, собираясь на дежурство, я с удивлением обнаруживаю, что кушетка Джууширо пуста. Морщусь, ожидая, что встречу мужчину на кухне, но, добравшись до лестницы, замечаю его силуэт в прихожей. Он спешно натягивает на плечи меховую куртку и плащ и выходит прочь. Я колеблюсь лишь секунду, но любопытство берет надо мной верх и, наплевав на то, что могу получить от Яма-джи суровую взбучку за опоздание, я быстро одеваюсь и осторожно крадусь за мужчиной по пятам. Он идет вглубь деревни, то и дело пряча нос в теплом шарфе. Я доподлинно знаю, что Джууширо по-прежнему мерзнет по ночам, и сейчас губы невольно растягиваются в ухмылке. Хотя, надо отдать мужчине должное, он не жалуется и не встает во мраке ночи, чтобы накинуть сверху покрывало или еще какую-нибудь тряпку. Но если бы он потревожил мой сон, я бы точно слетел с катушек и устроил посреди ночи нехилую разборку. Так что пусть лучше мерзнет по-тихому. Джууширо наконец-то замирает рядом с одной из самых больших построек в нашем селении, и мои брови второй раз с утра пораньше ползут в удивлении вверх. Что он забыл в лекарских палатах? Что-то я не замечал, чтобы мужчина был чем-то болен. Тем не менее, Джууширо распахивает дверь, ныряет внутрь, но я не следую за ним. Повертев головой, нахожу окно, осторожно заглядываю в подмерзшее стекло и наблюдаю за тем, как главный лекарь придвигает к мужчине целый набор каких-то банок, доверху наполненных то ли иссушенной травой, то ли еще чем. - Эээй, бабник! – звенит за спиной веселый голос, и я резко поворачиваюсь, быстро накрывая рот нежданной гостьи ладонью. Но, слава Богам, вой ветра, должно быть, заглушил этот чересчур громкий вопль, потому что ни Джууширо, ни престарелый лекарь – старичок, уже давно не разлучающийся со своей тростью – так и не отрываются от своего занятия. - Йоруичи, тебя-то какими чертями сюда занесло? – хмурюсь я, а женщина тем временем ловко выкручивает мою руку, чтобы мне неповадно было хватать ее за лицо, и я позволяю ей это сделать. Лет десять назад, когда у меня стояло чуть ли не каждую особу женского пола, и я желал трахать буквально все, что движется, Йоруичи с ее лихой улыбкой и подтянутым телом не повезло стать одной из моих целей. Вернее, мне не повезло, что она попала в мой личный список баб, которых я так отчаянно хотел завалить. Ух, и получил я тогда по морде за то, что сумел практически облапать девушку с головы до пят. Ну, то по-пьяни дело было, конечно, ничего серьезного так и не случилось, но с тех пор она едва ли позволяет мне приблизиться к ней даже с дружеским жестом. Хотя, несмотря на все, более надежного друга среди женской половины населения, пожалуй, вряд ли можно найти. - Вообще-то я пришла за травами или что мне там впихнут в этот раз. Простудилась в дозоре, Шунсуи, температура вчера была, не хочу усугублять и снова подыхать от скуки на койке пару недель, - отвечает Йоруичи, и я понятливо киваю и потираю вывихнутую руку. Йоруичи – единственная в селении баба, которая возжелала стоять в дозоре, а не заниматься готовкой, шитьем, воспитанием детей и прочими домашними и общественными делами, и я ее за это безмерно уважаю. - Слушай, - тут же спохватываюсь я, сообразив, что женщина сейчас пойдет внутрь, и незаметно тычу пальцем в стекло, - Можешь для меня кое-что разузнать? Видишь вон того белобрысого ублюдка? Просто узнай, пожалуйста, что он там забыл. Только не говори ему, что я спрашивал. Йоруичи долго выдерживает мой взгляд, задумчиво склоняет голову набок, потом по ее губам ползет странная улыбка, и она без лишних слов скрывается за входной дверью. Я не решаюсь наблюдать за происходящим внутри через окно. Терпеливо жду снаружи, сложив руки на груди. Я уже прилично опаздываю в дозор и надеюсь, что Старрк не отправится на мои поиски, подумав, что меня по дороге сожрали волки. Не хватало еще ему от Яма-джи схлопотать из-за моего чрезмерного любопытства. Как бы то ни было, Йоруичи не заставляет себя ждать. Выходит наружу минут пять спустя, сжимая в ладони связку каких-то трав и пергамент, на котором, вероятно, написан рецепт, как их правильно отваривать, и на секунду замирает напротив меня. - Не знаю, что ты имеешь против парня, Шунсуи, но он очень приветлив и, кажется, далеко не глуп, - загадочно улыбается женщина, а я скриплю зубами, когда она нагло поворачивается ко мне спиной. - Йоруичи, я же просил! - Ой, да расслабься, идиот. Работает он там, работает, - вздыхает женщина, пожимая плечами, - Я так поняла, что он в своем прежнем селении ходил в учениках у лекаря, а теперь вот будет здесь помогать. Йоруичи машет мне на прощание, а я глупо моргаю и стою посреди деревни, словно врос в землю. Как-то я не ожидал, что Джууширо вовсе не собирается подтверждать статус нахлебника, который я так ловко ему навязал с самого начала его прибытия и время от времени даже кидал в лицо, когда в порыве гнева и раздражения срывался на мужчину. Меня гложет вопрос, почему он так и не сказал мне об этом, ведь тем самым он бы лишил меня одного из аргументов, оправдывающих, на самом деле, беспричинную по отношению к нему злобу. Впрочем, вряд ли это бы изменило что-то. Я трясу головой и, матерясь, спешу обратно к краю деревни в поисках укрытой снегом тропы в лес. Уже начинает светать и, когда я добираюсь до башни, то все внутри обмирает - разъярённое лицо Яма-джи выделяется отчетливо-ярко посреди белоснежного, зимнего леса. Да, нагоняй я получаю неслабый. В наказание мне предстоит дежурить вторые сутки подряд, и Старрк сочувствующе хлопает меня по плечу, когда старик, истерзав свое горло до хрипоты, отправляется восвояси. Черт подери, целых двое суток на этой проклятой башне, да чтоб этому Джууширо уикалось! Время течет слишком медленно. Старрка сменяет Хисаги – тот еще молчаливый малец – но он, в отличие от сжалившегося надо мной Старрка, не дает мне вздремнуть ни секунды. Постоянно будит, тряся за плечо, если меня вырубает, и каждый раз я в злости проклинаю того, кто вбил в башку пацана все эти ненужные правила о неусыпном бдении на дежурстве обоих напарников. Когда двое суток истекают, я еле добираюсь до дома, где у подножия лестницы наталкиваюсь на Джууширо. Превосходно! Замечательное начало дня. Но сейчас сил препираться с ним нету. Я скидываю сапоги, отшвыриваю промерзшую насквозь верхнюю одежду и молча заползаю наверх в свою каморку. Ах, извините, уже не только в свою - в нашу с ним общую каморку! Джууширо смотрит мне вслед, но ничего не говорит. И правильно, а то в этот раз я точно не сдержусь. Я падаю на кушетку. Желудок призывно урчит, но я игнорирую его начисто. Все равно усну раньше, чем найду, что можно пожевать. Тем более, мне так холодно, что я не смогу заставить себя сдвинуться с места. Наверху воздух прогрет – не то, что снаружи.... Я уже почти сплю, когда кушетка слегка пригибается сбоку. Чьи-то теплые руки стягивают с меня свитер через голову, одна ладонь настырно заставляет меня сесть, упираясь между лопаток, и я размыкаю веки. Но сил послать нахрен зачем-то пожаловавшего Джууширо по-прежнему нет. Особенно когда он подносит к моим губам дымящуюся кружку с куриным бульоном. Я лишь жадно пью, запрокидывая назад голову. Потом он все также молчаливо толкает меня на подушку, закутывает меня в одеяло и вдобавок накидывает сверху еще и свое. Чертов ублюдок, зачем он это делает? Ведь я же его совершенно ни во что не ставлю. Я закрываю глаза – не могу больше сопротивляться накатывающему волнами сну. Джууширо уходит – я еще слышу его тихие шаги перед тем, как провалиться в забытье. Я не знаю, почему вдруг становится так уютно. Я не знаю и знать не хочу. Я сплю. *** Далекий волчий вой обрывается на заунывной ноте. Я даже рад, что за последнюю неделю снегу намело столько, что Яма-джи запретил всем выходить за стены деревни дальше, чем на несколько метров. Лес утонул под белым покровом - северные, зимние ветра дуют, почти не стихая, принося с собой невообразимые метели и холод. Зато дежурить на невысоких дозорных башенках, опоясывающих деревню, гораздо проще. Лилинетт так вообще каждые полчаса-час вприпрыжку забегает к Старрку, приносит божественно-горячий чай. Насупившись, иногда и мне протягивает кружку. Не знаю уж, за что девочка меня так невзлюбила, ведь с детьми я всегда приветлив. Впрочем, Старрк, усмехаясь, убеждает меня в том, что сестренка ревнует его абсолютно ко всем - от мала до велика. Смена подходит к концу - уже стемнело. Я досадливо морщусь, потому что пора домой. Если бы на дворе бушевало лето, я бы смог мотнуть в соседнее селение и найти себе подружку на ночь, но чертова зима никак не позволяет снять все копящееся и копящееся в теле напряжение. Опять терпеть присутствие Джууширо рядом. Опять смотреть исподтишка на бледное лицо, а в середине ночи слушать шорох чужих простыней. В последние дни ему, видимо, не спится - даже мне холодновато по ночам, а уж этому неженке с запада… Я так и не отблагодарил его за тот день. Я бы мог, наверно, и слечь с лихорадкой, если бы он не напоил меня супом. Двое суток в дозоре, зимой, без еды, почти без сна - я смутно помню, как тащился, едва переставляя ноги, до дома. Организм ослаб, меня била дрожь, заболеть при таком раскладе совсем несложно. Кстати и тот чай, что он заваривал для всей семьи вечером и любезно оставил мне порцию в чайнике, подозрительно пах какими-то лесными травами. Может, мне и стоило бы выразить свою благодарность, но сделать это - значит признать свою неправоту по отношению к мужчине, а я не собираюсь сдаваться так легко. Этот гаденыш у меня еще попляшет. Дома странно тихо. Обычно в этот час отец восседает во главе стола на кухне, пока Таира готовит ужин, а Джууширо веселит малявок. Не имею понятия, чем мужчина так нравится ребятне, но даже Карин стала чаще улыбаться. Хреновый, наверно, из меня дядька - с сорванцами времени я провожу мало - особенно с момента появления Таиры и ее сыночка. Но я не хочу, чтобы мое недовольство ненароком и их задело. Мне просто хочется побыть одному, а в доме, переполненном людьми, это, увы, невозможно. Как обычно, одинокая тарелка с ужином дожидается меня на столе, но сегодня я не чувствую голода, поэтому я оставляю ее нетронутой, забирая с собой светильник, в котором извивается огонек свечи, чтобы не навернуться на лестнице. Осторожно заглядываю в комнату к детям - все трое дружно дрыхнут, завернувшись в одеяла. Рано они сегодня - нагулялись, что ли, днем? Дверь в комнату отца и Таиры закрыта наглухо, и я фыркаю, отправляясь наверх. Кажется, не только мне недостает уединения. Джууширо сидит на своей кушетке в длинной рубахе и, прикусив от усердия губу, штопает штаны. От представшего передо мной зрелища я даже на секунду замираю на месте. С одного плеча рубаха сползает, белые прядки скользят по гладкой коже, и в полумраке его сгорбившаяся фигурка и обнаженные бедра чересчур уж смахивают на девчачьи. В горле пересыхает. Похоже, я немного тронулся без секса. Мужчина спокойно поднимает голову, бросает на меня короткий взгляд, но тут же возвращается к своему занятию. И правильно. Разговаривать с ним я не намерен. Однако странные мысли так и копошатся в сознании, и, чтобы отбросить их прочь, я просто не могу не съязвить. Сажусь на свою кушетку, усмехаюсь, сверлю глазами затылок мужчины. - Готовка, лекарство, нянченье с детьми… теперь и шитье? Сплошные бабские штучки, Джууширо, - нагло заявляю я, вскидывая подбородок. Губы мужчины на секунду ползут вширь. Он, что, ублюдок, прячет улыбку? - Что-то ты не жаловался, когда две недели назад нацепил зашитые штаны, - сдержанно отвечает Джууширо, не отрываясь от шитья. По толстой иголке лениво скользят блики света. Я и правда пару недель назад умудрился в темноте зацепиться бедром за упертый сук дерева, когда возвращался из дозора. Но я думал, что над одеждой покорпела Таира, хотя я и сам мог бы зашить. Просто все руки не доходили… ненавижу всю эту бабскую фигню. Вот так. Шах и мат. Даже и сказать-то в ответ нечего. Я тут же закипаю, вскакиваю с кушетки и хватаю засранца за грудки, поднимая его на ноги. Иголка, штаны и катушка с нитками остаются лежать поверх одеяла. Во взгляде Джууширо светится упрямство и холод - он не боится меня, и это меня несказанно бесит. А то, что его едва прикрытые рубахой, нагие бедра в результате моего гневного выпада почти касаются моих бедер, вообще заставляет меня сжать зубы и дышать через нос. Да что со мной, черт подери? - Знал бы ты лучше свое место, - выплевываю я ему в лицо, - Ты здесь никто, попал сюда по прихоти своей мамаши… - Не смей оскорблять мою мать! - о, кажется, я нашел больную тему. Ладонь Джууширо ловит мое запястье и с поразительной для столь хрупкого тела силой отдергивает мои руки прочь. Приходится отступить на шаг назад, ноги предсказуемо упираются в кушетку. - А не то что? - гаденько улыбаюсь я, радуясь, что наконец-то хоть что-то проняло столь неприступного ублюдка. - Слушай, - тяжело вздыхает Джууширо, накрывая лицо рукой, - Я и так стараюсь тебя не трогать. Вечно сижу внизу, чтобы не мешать тебе своим существованием. Я не лезу в твои дела, помогаю всем, чем могу. Господи, ну в чем я провинился? За что ты меня так невзлюбил? Если я тебя обидел чем, прошу, скажи, я тебя совсем не понимаю. Еще бы я сам себя понимал. Да, я злюсь на весь мир, но почему именно Джууширо не посчастливилось стать тем, на кого я в последнее время сбрасываю все свои эмоции не особо понятно и мне самому. По крайней мере, не до конца. Он же и правда старается - я прекрасно заметил, что в комнату он заходит, только когда я уже лягу или вообще усну. Всегда оставляет мне еду и чай. Штаны, оказывается, еще штопает, и те случаи… а я, скотина, все вымещаю и вымещаю на нем свою злость. Досада на себя неприятно ворочается в груди, но я не отступлю. Извиниться перед Джууширо значит унизиться, а подобное - не для меня. - Просто я тебя ненавижу, - пожимаю я плечами, и Джууширо, резко отвернувшись, забирает с кушетки одежду, иголку и нитки, хватает светильник и уходит прочь. Я довольно падаю на простыни, оставшись в одиночестве. Но застывшая улыбка потихоньку сама сходит с губ. Вроде надо бы радоваться, что снова выбил себе личное пространство, а мужчину заставил капитулировать, но… как-то мне невесело. Сегодня снаружи дико холодно. Он там не замерзнет на кухне? У детей в комнате прогретая печка, у отца и Таиры тоже. Здесь, наверху, тепло идет от трубы, так что сейчас самые морозные места это прихожая и кухня. Там вечно бродят сквозняки. Не раздеваясь, я задуваю светильник и заползаю под одеяло. Пытаюсь уснуть, но сон как назло не идет. На мелкое окошко налегает вьюга, еще больше облепливает стекло снегом. Проходит час, еще, и еще. Джууширо там совсем ополоумел? Ушел же вниз босиком и в легкой рубахе. Если он заболеет, все тумаки как пить дать посыплются на меня. В середине ночи я все-таки не выдерживаю - с рыком поднимаюсь с кушетки и в темноте неспешно спускаюсь вниз. Дом спит, окутанный царством снов и настырным морозом. Заглядываю на кухню. Ну, так и есть. Полулежит на столе - ладно хоть зашитые штаны нацепил. Неудобно, наверно… на деревянном табурете-то. Толстая свеча еле теплится - еще чуть-чуть, и кухня совсем погрузится во мрак. Ну и… что теперь делать? Сжимаю зубы и подхожу ближе. Осторожно кладу руку на дрожащее плечо - то самое, с которого сползает рубаха. Его, что, от холода трясет уже? Кожа на ощупь ледяная. Пффт, действительно неженка… Усиливаю хватку. - Просыпайся, окоченеешь же, - шепчу я, пытаясь не шуметь и не разбудить домочадцев. А то потом близнецы под покровом ночи прибегут к отцу в слезах и станут истошно рассказывать, что на кухне творит хаос злой призрак. Бывало уже такое пару раз. Правда, я тогда шумел, ибо был в стельку пьяный… Джууширо приходит в себя моментально. Поднимается и идет наверх впереди меня. Но упорно молчит, только передергивает от холода плечами. Без слов забирается под свое одеяло, поворачиваясь спиной ко мне. Мне хочется фыркнуть. Впрочем, чего я хотел, вряд ли стоит ждать благодарности. Это же я выгнал его из комнаты. И по моей вине он, даже забравшись на кушетку, вот уже минут двадцать безнадежно стучит зубами. Волна раздражения хлещет через край, я хватаю свое покрывало, одним шагом пересекаю разделяющее нас пространство, и Джууширо от неожиданности вздрагивает, когда я телом приникаю к его ровной спине. Я устраиваюсь удобней, накидывая сверху нас второе одеяло, пока мужчина, видимо, находясь в ступоре, позволяет моей второй руке обвить его за талию. - Ты что делаешь? - неверующе спрашивает он, недоверчиво поворачивает ко мне голову, а я устраиваю свой подбородок поверх чужой подушки. От белых прядок приятно пахнет хвоей и еще чем-то. Он на самом деле замерз - куда ни прикоснись, словно ледышка. Я медленно вожу теплой ладонью поверх его рубахи, разгоняя кровь. - Отдаю долг, - неохотно отзываюсь я. Я лгу. Никакой долг я ему, конечно, не отдаю. Мне просто почему-то дико захотелось его согреть. Может, потому что я виноват? Только признавать это ну никак не хочу. В любом случае эта ночь ничего не изменит. С рассветом солнца все встанет на свои места, и наша холодная война продолжится. Но пока что тело в моих руках покорно сдается, прижимаясь ближе в поисках тепла, и впервые присутствие Джууширо рядом - совсем рядом - убаюкивает меня, и вскоре я проваливаюсь в сон. *** Бывают такие утра, когда вскакиваешь впопыхах, опаздывая на дежурство, потому что умудрился проспать рассвет. Обычно это происходит зимой, когда криков петухов, запертых в прогретых курятниках, вообще не слышно. Опасаясь гнева Яма-джи, реальность тут же врезается в сознание, и пять минут спустя, полураздетый, ты, на ходу пристегивая ножны, с пеной у рта уже несешься на вышку. Вот бывают вот такие вот лихорадочные деньки, но сегодняшнее утро точно не такое. Сегодняшнее утро, скорее, из разряда «заройся носом в растрепанные волосы любовницы и понежься подольше на простынях». Что я с радостью и делаю - забыв напрочь о том, где нахожусь и с кем нахожусь, поддавшись зову тела, запускаю ладонь, обнимавшую кого-то всю ночь, под мешающуюся одежду, глажу теплую кожу упругого живота. Губами нахожу чужую шею, оставляю влажные поцелуи и легкие укусы. Вжимаюсь бедрами в чужие ягодицы - блин, я так изголодался, что у меня уже стоит. Тело под моими прикосновениями едва заметно дрожит, и сонный вздох прорывается наружу. А потом я ладонью скольжу выше, понимаю что под пальцами совершенно плоская грудь, и окончательно и с ужасом распахиваю глаза. По закону подлости - одновременно с Джууширо. Черт подери, за что мне это все? Бледные щеки нещадно заливает краска, а я все не могу сдвинуться с места, словно меня парализовало. Мне бы действительно хотелось надеяться, что меня парализовало от ужаса, но, по правде говоря, что-то мой дружок не завял. Более того - я не понимаю, что со мной творится, но меня дико тянет залепить эти приоткрытые губы поцелуем. Даже рот наполняется слюной. Уже почти полгода я питаю к этому мужчине - незваному гостю, живущему в моем доме - искреннюю ненависть и раздражение, и вот теперь нате… какой расклад. Черт подери, нет, не могу сопротивляться. Обхватываю тонкое запястье, на котором привычно красуется медный браслет, и прижимаю руку Джууширо к подушке над головой, не давая ему сбежать. Он, сообразив, что я вознамерился сделать, пытается вырваться, но я ловко и быстро придавливаю его к постели. Практика-практика, господа. - Не на… - мужчина что-то пытается сказать, отчаянно отталкивая меня за плечо свободной рукой, но я губами пью все его дальнейшие слова. Кусаю его, чтобы прекратил рыпаться, скольжу языком внутрь - протестующе мычит он недолго. Ладонь, которая еще секунду назад отталкивала меня изо всех сил, внезапно цепляется за ткань одежды поверх спины. Джууширо отвечает на поцелуй, но я не сразу это понимаю, слишком увлеченный накатывающими ощущениями. А когда до меня доходит, я неохотно отстраняюсь, чтобы бросить взгляд на лицо мужчины. Волосы ворохом раскинулись по подушке, Джууширо лежит подо мной, веки сомкнуты, ловит воздух искусанными губами. Вжимаюсь в него бедрами сильнее, и он запрокидывает голову, сдерживая стон. Да уж, куда тут бежать - такой растрепанный и беззащитный, и у него тоже уже встало. Притворяться, что ему не нравится, он не стал - похвально. Значит, остается только один терзающий меня вопрос - мне-то почему все это нравится до чертиков, а? Я возвращаюсь к его губам, продолжая ритмично двигать бедрами, одной рукой сжимаю его ягодицу, чтобы усилить давление. Было бы наверно здорово избавиться от одежды, но происходящее настолько странно, что я, пожалуй, к этому не готов. На самом деле надо остановиться и пораскинуть мозгами, но один лишь вид мужчины подо мной не дает мне этого сделать. Хочу довести его и себя до пика, посмотреть как… - Шунсуи… - шепчет Джууширо, выгибается - ногти даже сквозь ткань рубашки больно врезаются в кожу - и его тело сотрясает неумолимая дрожь. Я замираю над ним. Боги, он красив, когда кончает - боюсь признаться, но мое собственное желание в эти секунды отходит на второй план. А потом карие глаза распахиваются - мутный, потерянный взгляд ищет меня, находит, бледная ладонь скользит прочь со спины, добирается до моей небритой щеки, завороженно касается губ. Я смотрю на него, и мне ведь надо что-то сказать. Объясниться. Но мне никак не подобрать слов, и тогда становится страшно. Если сейчас эти теплые искорки навсегда затопят карие омуты… что же я буду делать? Ведь это бред какой-то. Я не сплю с мужиками. Я же не Юмичика или Мадараме какой-нибудь. Я Шунсуи, я бабник, и я не собираюсь спать с собственным «сводным» братом. В горле пересыхает. - Говорил же, что ты баба, Джууширо. Тебе еще доказательства нужны? - выдавливаю из себя ядовитую усмешку. Глаза мужчины темнеют, он резко отдергивает руку от моего лица, и между нами стремительно холодает - будто в комнату кто-то впустил морозного воздуха. Я едва уворачиваюсь от оплеухи - с наигранным смехом вскакиваю с кушетки - Джууширо, сжимая кулаки, поднимается вслед за мной, и вот теперь в его взгляде воистину бушует злость. Хотя не только - обида? Он долго смотрит на меня, до боли сжимает зубы, видимо, едва сдерживаясь, чтобы не развязать драку, а потом покидает комнату. Я слышу его шаги на лестнице, возню в прихожей, взволнованный голос Таиры, копошащейся на кухне, и, наконец, звук захлопываемой входной двери. Выглядываю в окошко - уже рассвело, снаружи пасмурно, но снег не валит. Джууширо, закутавшись в свой белый меховой плащ, стремительно направляется в сторону выхода из деревни. Не знаю, куда он собрался, но скатертью дорожка. Я сохранил свое достоинство и ладно. Довольно потягиваясь, я спускаюсь вниз. Таира молчаливо наливает мне горячего чая, и я присаживаюсь за столом. С женщиной мы почти никогда не общаемся, кроме дежурных приветствий, поэтому я не удивляюсь, что она не присоединяется ко мне, а отходит к окну. В ее позе чувствуется волнение, и она то и дело кутается в шаль. Я не ожидаю, что Таира вообще откроет рот, поэтому с удивлением оборачиваюсь, когда слышу за спиной мягкий голос. - Прости, пожалуйста, за любопытство, Шунсуи, но… ты случайно не заметил ничего странного? - тихо спрашивает она, не отрываясь от созерцания сугробов за окном. - В плане? - искренне недоумеваю я. Я несколько шокирован тем, что Таира в кои-то веки посмела со мной заговорить. Впрочем, с ее присутствием я давно свыкся. Думаю, короткая беседа не повредит моим нервам. - Я о Джууширо. В последнее время он сам не свой. Я давно уже не видела его таким. С тех пор как… - женщина закусывает губу, по всей вероятности, не сразу решаясь, выдавать мне историю сыночка или же нет, но все-таки добавляет, - С тех пор как его предал его любимый человек. Он так долго не мог в себя прийти, хоть и не показывал этого, и я надеялась, что здесь он сможет начать новую жизнь, но… Опаньки. Я прячу глаза в чашке, натянуто пожимаю плечами и выдаю чистую правду: - Нет, мы мало общаемся. Таира тяжело вздыхает, покидая кухню. - Извини за беспокойство. Просто волнуюсь. Что это - материнский инстинкт? Как только Таира скрывается в комнате сорванцов, которые, наверняка, еще спят, я отставляю кружку прочь и тру ладонями лицо. Ну что со мной? Почему меня так сильно гложет совесть? Обидел я ублюдка и пофиг - вряд ли он мог в меня влюбиться за эти месяцы. Ну не мог же! Мы же постоянно на ножах. Вернее, я на него кидаюсь. Разве можно влюбиться в человека, если он постоянно тебя ни во что не ставит? Я возвращаюсь наверх, валяюсь на кушетке, закинув руки за голову. Сам себе не признаюсь, но жду возвращения Джууширо. Конечно, я не собираюсь ему ничего говорить. Извиняться тем более. Просто увижу, что он пришел домой - а то так стремительно выбежал наружу - и забуду про него. Вообще буду его игнорировать. Пусть штопает чужие штаны, если ему так неймется быть полезным. Время течет до одури медленно, несмотря на то, что зимний день безумно короток. Ни сегодня, ни завтра мне не надо на дежурство, и оттого, что мне совершенно нечем себя занять, я готов лезть на стенки. Помогаю сорванцам слепить на дворе снеговика, минут пятнадцать сижу на лавочке вместе с Карин, которая молчаливо болтает ногами в воздухе, даже умудряюсь дров для печки притащить и воды из колодца. В порыве ярости от наглой оккупации дома, я совсем перестал заниматься домашними делами, свалив эту ношу на отца и Джууширо. Я специально остаюсь обедать со всеми на кухне, потому что дико хочу увидеть реакцию мужчины. Я ожидаю, что он вернется к обеду, но нет. Его все нет. Моему присутствию удивлены и отец, и Таира, даже дети, отвыкшие пинать меня по коленкам за столом во время еды, но Джууширо так и не появляется даже к ужину, и я хмурюсь. Таира тоже волнуется, из чего я прихожу к выводу, что Джууширо вряд ли сегодня должен быть в лекарских палатах. Когда дети уже спят, я сажусь на одной из верхних ступенек лестницы и, окутанный полумраком, едва ли не грызу костяшки пальцев. Не хочу это признавать, но от правды никуда не деться - я нервничаю. Скоро начнется буран - перед тем, как стемнело, тучи плотно нависали над землей. Вдобавок Яма-джи не просто так запретил всем выходить из деревни - сейчас зимний период, и волки, обитающие в лесу, голодают как никогда. Летом им хватает дичи, и они нас не трогают, но зимой… Я не сомневаюсь, что Джууширо умеет обращаться со своими излюбленными кинжалами, но волки охотятся стаей, а если мужчина бродит там один, то у него не будет шансов. Таира беспокойно вышагивает по кухне и прихожей, вглядываясь в темноту окна. Отец пытается ее успокоить, но она отправляет его спать, заявив, что будет ждать до последнего. Я не показываюсь ей на глаза, но к этому моменту совесть раздирает меня настолько, что еще чуть-чуть, и я сам выбегу в ночь искать этого ослепительно-красивого ублюдка. Впрочем, двадцать минут спустя с облегчением слышу, как хлопает входная дверь. Сквозняк забирается в рукава свитера, пока я прислушиваюсь к разговору. - Боги, Джуу, где ты был? - в голосе Таиры почти слезы, судя по шороху одежды, она крепко обнимает сына, не давая ему возможности даже скинуть промерзлый плащ, - Губы синие, руки холодные как лед. Ты заболеть хочешь? - Прости, что заставил волноваться, мама. Я в порядке, - тихо отвечает Джууширо, голос настолько хриплый и усталый, что я ежусь, - Мне просто нужно было побыть одному. Они перебираются из прихожей на кухню. Судя по звуку льющейся в чайник воды, греют на печке чай. Я уж хочу подняться наверх и наконец-то лечь спать - достаточно я сегодня потрепал Джууширо нервов. Пожалуй, дам ему возможность спокойно улечься на свою кушетку и не буду беспокоить его своим бодрствованием. Но беседа матери и сына останавливает меня в последний момент. Знаю я, что любопытство кошку сгубило, но все-таки. - Ты опять его вспомнил? - Таира первой разрывает напряженную тишину, окутавшую обычно уютную кухоньку. - Что? - похоже, Джууширо не сразу соображает, кого женщина имеет в виду, зато я с содроганием понимаю, что речь, кажется, пойдет вовсе не о девушке. Если это так, то, черт подери, наверно, я реально наломал дров. - Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, Джуу. Уже пять лет прошло, а ты все еще носишь его браслет, - укоризненно шепчет Таира, делает паузу и, нехотя, но упрямо продолжает, - Он был скотиной, Джуу, неблагодарной, эгоистичной скотиной. Пользовался тобой, как хотел. Я приняла ваши отношения, потому что люблю тебя, но я не жалею, что ему вынесли смертный приговор. Он был вором и убийцей, Джуу, и он это заслужил. - Я пойду наверх, - вымученно отвечает Джууширо, и я тороплюсь смыться с лестницы и улечься на кушетку. Притворяюсь спящим, пока мысли лихорадочно крутятся в голове. Интересно, каково это? Влюбиться в человека, который на самом деле оказался бесчувственным уродом, не чтящим ни один закон, который запросто мог отнять человеческую жизнь, а потом лично присутствовать на его казни… А я не думаю, что Джууширо не пришел бы на казнь. Не такого он склада человек. Но как же это? Смотреть как кровь того, кого ты любишь всем сердцем, заливает помост. Можно ли такое вообще пережить? Грудь сдавливает. Джууширо неторопливо переодевается в темноте. Снова стучит зубами. Я бы мог его согреть, но в свете утренних событий не стоит даже рыпаться. Что же я такое натворил? Получается, что, ответив на поцелуй, которого он вовсе не просил, он доверился мне, а я, воспользовавшись его реакцией, унизил его без зазрения совести. Поигрался, чтобы спасти свою шкуру и выйти победителем из дурацкой, совершенно бессмысленной войны. А ведь он прошептал мое имя, не чужое, и я так его подвел. Воспользовался им также, как этот его сученыш. Но вот как раз тот гад-то мертв, а мне с этим жить дальше. Черт. Тошнота подкатывает к горлу. Оставить все, как есть? Боги, я не умею извиняться, никогда не умел и вряд ли научусь. Да и можно ли такое простить? Темнота давит на плечи, но сдвинуться с места я так и не решаюсь. Джууширо мерзнет в одиночестве на соседней кушетке. Звон медного браслета в темноте едва ли различим. И тогда я с досадой понимаю - с этой ночи я вряд ли буду спать хорошо. Вся деревня, словно сумасшедшая, готовится к празднику весны, хотя до прихода теплых дней еще ой как далеко. Пройдет еще месяца два, прежде чем снег начнет таить и затапливать окружающий мир. Да, буранов по ночам стало меньше, сугробы заметно похудели, и дежурство снова перенесли в башни в лесу, но температура воздуха, если и повысилась, то лишь на самую малость. Я не высыпаюсь. Кажется, я здорово потрепал свою совесть. В темноте ночей лежу, смотрю на сгорбленную спину мужчины, дремлющего напротив. Он тоже плохо спит - крутится с одного бока на другой, теребит свой браслет и встает рано, пропадая на работе допоздна и возвращаясь домой с настоящими синяками под глазами. Но, как ни странно, в те дни, когда я прихожу с дежурства, ужин все равно ждет меня на столе. И в каждый такой вечер я долго не могу заставить себя взять в руки ложку, и от злости на себя мне хочется что-нибудь разбить. Если я нахожусь дома, теперь я обедаю и ужинаю вместе со всеми. Отец доволен, Таира тоже улыбается украдкой, но сам я не сразу понимаю, что сижу за общим столом для того, чтобы Джууширо осознал, что я вовсе не против, если он станет частью моей семьи. Хотя он ею уже стал. Ни Карин, ни сорванцы без него уже не смогут. Да и я, наверно, не смогу. Вот только сомневаюсь, что одного моего присутствия на кухне достаточно, чтобы исправить все то, что я соизволил натворить. Более того, с каждым днем меня все больше влечет к Джууширо, и я ничего не могу с собой поделать. Я хочу его - не только его тело, но и его улыбку, и ту доброту и заботу, которую он проявляет к людям - даже к таким полнейшим ублюдкам, как я. Старрк уже устал, стоя со мной в дозоре на башне, смотреть на то, как я неожиданно начинаю рычать и рвать на себе волосы в такт надоевшим мыслям. Близится вечер, близится настоящее празднество, огромный костер посреди деревни, дикие танцы и куча бесплатной выпивки. Мы любим встречать весну. Весну мы всегда встречаем шикарно. С этим праздником можно сравнить разве что праздник урожая. Летом на веселье слетаются и соседние деревни, поэтому размах загула значительно грандиозней. Но, в любом случае, вот незадача - сейчас мне совершенно не хочется веселиться. Когда начинаются гуляния, Старрк силком тащит меня поближе к пылающему до небес костру и впихивает кружку эля. Смех и пьяные движения окружают меня со всех сторон, и я пожимаю плечами. Почему бы и правда не напиться? Забыть хоть на время обо всех невзгодах. Пьяно посмеяться над глупыми шутками, а на следующий день думать лишь о чудовищном похмелье? Так и сделаю. После пятой или шестой кружки кислая мина сходит с лица, и мне уже даже хочется танцевать. Только не одному. Потоптавшись под музыку гуслей и бубенцов пару кругов с внушительными формами настолько же пьяной подругой детства Рангику, я, сам того не ведая, выискиваю глазами Джууширо. Вот он - сидит с детьми, с виду жизнерадостный, но я же вижу этот тоскливый блеск в его глазах. Сейчас мы это исправим. Глотаю еще эля, запрокидывая голову назад. Вытираю подбородок, по которому потекло бухло, рукой. Ну, это я, пожалуй, для смелости перебрал. Больше не колеблясь, стараюсь не поскальзываться на подтаявшем снегу, иду прямо к мужчине. Без слов хватаю его за рукав, и он непонимающе вскидывает голову. Тяну его за собой, пока он не понял что к чему. Вокруг все уже настолько пьяные, что танцуют не только бабы с мужиками, но и старухи и бабы с бабами и мужики с мужиками. Назавтра никто и ничего и не удумает плохого. А даже если кто что и удумает, то мне пофиг. Прижимаю Джууширо к себе, кружу в танце - Таира звонко смеется нам вслед. Иногда мне кажется, что она о чем-то догадывается - на самом деле, очень проницательная у Джууширо мать, хотя, быть может, это просто игра моего воспаленного воображения. Талия в моих руках, кажется, стала еще тоньше - Джууширо действительно осунулся, но я и не думал, что он похудел настолько. Чертова зима - скрывает все под толщей теплой одежды. Сдавшись, мужчина кладет руку на мое плечо, но вот смотреть мне в глаза не хочет - послушно позволяет вести себя в свободном танце, куда мне ни заблагорассудится, и я пользуюсь этим, на поворотах прижимая его к себе еще ближе. - Ты слишком хмурый, тебе нужно выпить, - хохочу я, приближаясь к столам и бочонкам с элем, но, почти добравшись до заветной цели, я внезапно останавливаюсь и хватаю его запястье, - А еще избавиться от этого. - Да как ты смеешь? - тут же сердится Джууширо, но мне быстро и ловко удается снять с его руки проклятый браслет, - Отдай сейчас же! - А что мне за это будет? - пьяно улыбаюсь я, пока мужчина, побледнев, пытается добраться до медной побрякушки, сверкающей меж моих пальцев. Бесполезно. Даже навеселе я могу прекрасно координировать свои движения. Если хочу. - Шунсуи, Боги, пожалуйста… - у него, что, губы дрожат? Такой вид, будто сейчас расплачется. Я морщусь от досады. Как он вообще может так унижаться? Просить меня вернуть какую-то дешевую фигню дерьмового бывшего любовника. Разозлившись, я замахиваюсь, и браслет тут же летит в россыпь пламени костра. Джууширо вырывается из моих объятий, отчаянно смотрит, как его драгоценную вещицу поглощает прожорливый огонь, но остается на месте. Конечно, медь вряд ли расплавится - завтра с утра, покопавшись на пепелище, он вполне может отыскать свой браслет, но сейчас у него такой вид, будто я его мать задушил. Он оборачивается так резко, что я не успеваю среагировать, и кулаком попадает прямо по моему лицу. Чертыхаясь, я хватаюсь за саднящую губу и подбородок, но Джууширо не дожидается ответного выпада - уходит прочь почти бегом. Люди вокруг провожают нас удивленными взглядами, но для них продолжающее празднество гораздо интересней, чем разборки двух подвыпивших мужиков. Отец и Таира сидят по ту сторону костра и благополучно пропускают разыгрывающуюся драму. Глотнув еще эля, я шиплю от боли, когда выпивка проходится по губе, и бросаюсь вдогонку за Джууширо. Он, что, думает, что можно просто так дать мне по морде и безнаказанно уйти? - Стой! - кричу я, когда мы добираемся практически до ограды деревни. Вокруг пустынно, музыка гуляния здесь едва ли слышна, хоть отблески костра смутно, но пляшут тенями по снежному покрову. Белый снег под ногами жалобно хрустит. Холод тут же норовит пробраться под одежду. - Оставь меня в покое, Шунсуи! - внезапно шипит Джууширо, рубанув по деревянной преграде кулаком и пряча лицо в руках, - Что тебе еще нужно? Ты унизил меня, растоптал, заставил во второй раз в жизни пожалеть, что я вообще появился на этот свет. Ты добился своего - я уеду, как только начнется оттепель. Что еще ты хочешь услышать? Я замираю как вкопанный. Уедет? Как это уедет? С какого это перепугу? - Никуда ты не поедешь, ты не оставишь мать, - уверенно заявляю я, но Джууширо упрямо мотает головой. - У нее все будет хорошо. Она любит твоего отца, и дети в ней души не чают. Только я здесь лишний, Шунсуи. Для меня здесь… - Джууширо прикусывает губу, наконец-то отнимая ладони от лица и бросая на меня взгляд, переполненный непонятной тоски, - … ничего нет. Только холод. Я смотрю на Джууширо, на сгорбленные плечи, и внезапно понимаю, насколько сломлен этот человек, который еще совсем недавно мудро улыбался в ответ на мои идиотские потуги вернуть свое место под солнцем, которое, на самом деле, никто и не занимал. И ведь это я, черт подери, его доломал, но разве ведал я, чем это все обернется? Разве знал я, какую горечь носит в себе этот невероятно-добрый человек? Делаю шаг вперед и обнимаю его сзади за плечи - они сейчас кажутся такими хрупкими, что хочется взять их, сжать и больше никогда не отпускать. Не отпускать Джууширо. Понятия не имею, как я докатился до такой мысли, но потерять мужчину для меня, пожалуй, горче, чем сохранить свое мужское достоинство. Хотя о каком достоинстве может идти речь, если все это время я вел себя с ним как последняя скотина? - Я не умею извиняться, - шепчу я в растрепанные северным ветром белые прядки, делаю паузу, слова так и не идут, как бы сильно мне ни хотелось произнести их все вслух, - Но то утро… - Не надо, Шунсуи… - выдыхает мужчина, и в нотках его голоса мне чудится затравленный, одинокий вой. Я обнимаю его крепче. - …давай повторим? Дрожь в теле Джууширо сходит на нет, но он долго молчит. А потом вдруг поворачивается в моих руках и со вздохом утыкается лбом в мое плечо - то ли тихо смеется, то ли тихо плачет - мне не разобрать. Я просто держу его, укрывая от ветра и дожидаясь его решения. Впрочем, каким бы оно ни было, в одном я уверен точно - зима в его сердце скоро кончится. Да и в моем, пожалуй, тоже. Губу-то, оказывается, я раскатал неслабо. Праздник весны кончился - в ту ночь я все-таки упился до чертиков, даже случайно уронил Карин в сугроб, из-за чего племяшка дулась на меня всю следующую неделю. Джууширо не пошел со мной отплясывать под заводные мелодии полупьяных умельцев - вернулся на то место, откуда я его выдернул, но, когда наши взгляды встречались, он больше не отворачивался и не игнорировал меня - неуверенно улыбался, приглаживая растрепавшиеся белые прядки. Когда мы пришли с праздника домой, я был слишком пьян, чтобы попытаться продолжить разговор. Завалившись на кушетку, уснул почти сразу. Это была единственная ночь, в которую Джууширо под покровом темноты осторожно приник ко мне и позволил себе уснуть именно так. Мне было слишком лень поворачиваться, чтобы обнять его - тело налилось беспощадным свинцом - а утром мужчина ускользнул, и с тех пор потянулись серые будни. А я совершенно не представляю, должен ли я делать некий абстрактный первый шаг или все же нет. Может, ему нужно время? Может, он просто принял мое извинение тогда? Может, он и вовсе не понял, что меня к нему безудержно влечет? Странно. Раньше я не испытывал подобных проблем - подцепить красотку для меня было словно раз плюнуть. Десять минут флирта, вдумчивых комплиментов, и можно спокойно тащить бабу на сеновал со стопроцентной уверенностью, что она не откажет в самый последний момент. Но с Джууширо я не могу вести себя так. То ли дело в том, что он мужик, то ли в том, что для меня это важно - никак не пойму. Но все же видеть его улыбку за обедом и ужином и замечать, как забавно он хмурит брови, когда я вдруг надолго засмотрюсь на его красивое лицо, гораздо лучше, чем та почти безмолвная война, которую я ему навязал, длившаяся всю осень и зиму. А весна тем временем минует неспешно, словно давая возможность ранам затянуться. Я мучаюсь от неопределенности, но мучаюсь, наверно, поделом. А еще почему-то безумно жду лето. Словно лето, наконец, должно расставить все по своим местам. Интуиция редко меня подводит. Жаль, что чаще я ее совсем не слушаю. Снег сходит неохотно, земля сохнет безумно долго - дети то и дело пачкают одежду в раскинувшихся вокруг дома лужах. Когда я привожу сорванцов с прогулки, Таира лишь устало упирает руки в бока, понимая, что придется перестирать еще кучу вещей. В лесу тоже царит настоящее болото, но Яма-джи остервенело загоняет нас на башни, объясняя это тем, что за зиму мы напрочь распоясались, отъев пузо и пригревшись в протопленных домах. Как-то поздно вечером, возвращаясь с дежурства, я умудряюсь подвернуть ногу в притаившейся подо мхом коряге и из-за этого чуть ли не окунаюсь с головы до пят в хлюпающую землю. Обреченно тащусь домой, понимая, что с ходу завалиться спать не получится. Чтобы вымыться капитально, единственную на селении баню нужно топить, да и никто не даст мне от нее ключи в такой поздний час. Придется греть воду и умываться во дворе. Оказывается, что Джууширо еще не спит. Сидит на ступеньках крыльца и при виде меня едва сдерживает смех, прикладывая ладонь ко рту. Я гневно смотрю на него в ответ, но глотаю злые, готовые сорваться с губ слова. А что это он тут делает снаружи? Уж не меня ли ждет? Несмотря на общее хреновое состояние и дискомфорт от мокрой одежды, в груди странно разливается тепло. - Ты похож на кикимора. Или на водяного, - Джууширо поднимается на ноги, широко улыбаясь, - Я согрею воды. - Еще скажи на русала, только хвост по дороге потерял, - бурчу я ему вслед. Мужчина скрывается в доме, а я устало валюсь на ступеньки, стягиваю с себя накидку и рубашку, отцепляю ножны. Что в мокрой одежде, что без нее - одинаково холодно. Впрочем, долго ждать не приходится. Джууширо возвращается с кувшином теплой воды и тряпками, садится рядом, собирает мои растрепавшиеся за день волосы обратно в хвост. Хорошо хоть их не намочил. - Вымотался? - заботливо интересуется Джууширо, пока я потираю лицо и, наверняка, покрасневшие глаза. - Да, весна же. Вся живность из нор выползает, волки на охоту выходят, вот и держим ухо востро, - зачем-то поясняю я, но мне нравится сидеть с мужчиной вот так, говорить о каких-то общеизвестных фактах и чувствовать, как осторожно его руки скользят по моим плечам, оттирая меня от пахнущей землей и мхом воды. Его прикосновения так приятны, что я прикрываю глаза, слегка откидываясь назад. Однако, добравшись до пояса, Джууширо оставляет меня наедине с кувшином, забирая грязную одежду, и я немного разочарованно хмыкаю. Было бы классно ощутить эти бледные ладони на своих бедрах. Но я не буду наглеть. Я и так уже достаточно натворил. Замотавшись в тряпку, я неожиданно сталкиваюсь с Джууширо у лестницы наверх. Если честно, я думал, что он уже лег, но теперь мы оба стоим и смотрим друг на друга в темноте. Со стороны может показаться, что один не хочет уступать другому дорогу, но это не так. Я слишком заворожен карими глазами - я знаю - мы оба не хотим разрушить это чудное мгновение. Не отворачиваясь, Джууширо становится на первую ступеньку. Теперь он выше, и у меня перехватывает дыхание, когда тонкие пальцы обвивают меня за шею, а мужчина склоняется ближе ко мне, накрывая мои губы своими. Этот долгожданный поцелуй поднимает во мне настоящую бурю. Я думал, я первым не выдержу, но и здесь Джууширо меня опередил. Да что ж такое-то а. Это я должен покорять чужие сердца, а не быть готовым отдать свое лишь чтобы снова почувствовать манящий вкус его волшебных губ. Со мной еще никогда не бывало такого, чтобы стон рвался из груди от одного неожиданного поцелуя. Чтобы едва заметно дрожали руки, самовольно скользнувшие на пояс мужчины, теперь обнимающие его в ответ. Шорох в соседней комнате заставляет нас оторваться друг от друга, и Джууширо судорожно глотает воздух, в последний раз завороженно прикасаясь пальцами к моему лицу, словно не в силах оторваться. Потом он тихо идет наверх, пока я пытаюсь прийти в себя. Этому влечению невозможно сопротивляться - я специально выжидаю время и не поднимаюсь в комнату. Не хочу наброситься на мужчину и снова испортить все своей горячностью. Хотя, мне кажется, если кто и сможет усмирить бушующий во мне огонь - то это только он. К приходу лета я снова начинаю звереть. Быть может, если бы дело хоть как-то, хоть малюсенькими шажками или намеками, двигалось с места, я бы не шастал туда-сюда сейчас с таким лицом, будто меня за задницу покусала стая волков. Я гоню от себя чувство, будто обо мне забыли или меня кинули, но Джууширо, по-прежнему оставаясь жизнерадостным и добрым ублюдком, день за днем доводит меня своим игнорированием до белого каления. Я не знаю, месть это или я совсем рехнулся, придумав себе тот давний поцелуй под покровом ночи, но от злости мне хочется что-нибудь разбить. Все чаще под вечер я выхожу во двор, раз за разом вскидываю топор и рублю дрова. За зиму запасы поредели, да и физический труд помогает хоть как-то отвлечься и выплеснуть часть наболевших эмоций. Солнце палит нещадно, дождей почти нет, ребятишки бегают купаться на речку - и все вокруг так безумно счастливы, что, будь моя воля, я бы без зазрения совести метнул бы в чью-нибудь довольную харю топор. Конечно, я этого не сделаю, но в груди царит непонятная тяжесть, которую совершенно некуда деть. Сегодня как раз один из таких дней. Я замираю, закидывая топор себе на плечо, поднимаю голову вверх. В небе разливается золотыми и желтыми пятнами теплый закат, верхушки елей еле заметно колышутся, в лесу уже стрекочут кузнечики и сверчки. Это будет тихая ночь. Я поворачиваюсь, когда Карин подходит со спины, сжимая в руках чистые тряпки. Она протягивает их мне, и я вопросительно склоняю голову набок. - Джуу-сан ушел на реку и забыл, - поясняет девочка, и я закатываю глаза. Думаю, Карин и сама могла бы отнести, но детям выходить в лес на закате и позже строго запрещено. Придется переться мне. Ладно, может быть, хоть искупнусь перед сном. Лениво шагаю по тропе в сторону реки, глотаю зевки. Руки и плечи немного ноют. Ветки кустов чиркают по обнаженной коже - я всегда снимаю рубашку, когда рублю дрова. Сквозь листву пробивается последняя закатная россыпь - яркие блики дружно пляшут по взволнованной глади воды. Я выхожу на берег, глазами скольжу по окрестностям, выискивая Джууширо, но его нет. Хотя он должен быть здесь - у кромки воды на камне лежит его одежда, так куда… Светлые брызги летят в стороны, когда он выныривает на поверхность. За месяц речка обмелела - там, где он стоит, вода достает ему по пояс, и я не могу отвести взгляда от ровной спины. От мокрых прядок волос, налипших на плечи. От капель, ручейками стекающих по бледной коже. Джууширо не оборачивается, но даже отсюда я чувствую его улыбку. - Подглядываешь? - громким, вызывающим шепотом спрашивает он, заводя одну прядку за ухо и рассматривая меня через плечо. - Да, - нагло выдыхаю я, слишком зачарованный представшей передо мной картиной, чтобы отвернуться. Кидаю тряпки на траву, расстегиваю пояс на штанах, избавляюсь от обуви. Джууширо не протестует, когда я неспешно захожу речку. Водная гладь ласково и бесшумно обволакивает меня до пояса. Кажется, что лес за спиной умолкает. Джууширо не шелохнется, а я все приближаюсь и приближаюсь к нему. В горле встает ком - я медленно вытягиваю вперед руку. Позволит ли он мне дотянуться до себя?.. Мои пальцы ложатся на бледное плечо. Я встаю совсем близко, дышу мужчине в затылок. Еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть… и между нами не будет преград. Парадоксально, но страх, что Джууширо снова ускользнет, никак не дает мне заключить мужчину в объятья, сделать последний шаг, хотя я безумно этого хочу. Сейчас я беспомощный кусок дерьма, который может только стоять вот так и завороженно скользить подушечками пальцев вдоль его плеча и локтя. Лес темнеет, солнце скрывается за горизонтом, и золотые лучи больше не прорываются сквозь обильную листву, но ночь сегодня ясная, и в небе, помимо серебряной россыпи звезд, скоро зажжётся яркая и круглая луна. По воде бегут круги, когда Джууширо сам поворачивается ко мне, а его руки скользят за мою спину. Он будто открывается передо мной для поцелуя, и больше я не могу сопротивляться своему желанию. Склоняю голову, встречаю его губы на полпути, а из груди рвется полу-стон полу-рык. Я слишком долго ждал. Сегодня ему не сбежать. Но, кажется, он этого и не хочет. Его прикосновения, вторя моим, все смелее и смелее, дыхание сбивается, застревает где-то в горле, а по телу разливается жар. Я догадываюсь, как это происходит между мужиками и, хотя я подобного еще не пробовал, Джууширо в моих руках настолько покорен, что волнение не приходит. Кстати, я никогда не занимался любовью на берегу реки, поэтому желание повалить Джууширо на мокрый песок усиливается троекратно. Что я вскоре и делаю. Прохладная вода не остужает пыл - напротив, ленивое течение, обволакивающее бедра, словно намекает толкаться в мужчину сильнее, хотя он подо мной уже и так еле сдерживает стоны, чтобы не шуметь на весь лес. Я целую его - припадаю к его губам раз за разом, пока он отчаянно цепляется за мои плечи - наслаждаюсь тем, что он отвечает на каждый мой поцелуй. Одной рукой я нахожу его ладонь, сплетаю с ним пальцы. Не могу поверить, что наконец-то - наконец-то мне позволено дотрагиваться до этой чудесной бледной кожи, отставлять собственнические отметки, целовать мужчину, куда придется, а еще - владеть им. Не только в мечтах, но и наяву. Это длится вечность, но заканчивается слишком быстро. Впрочем, горечи нет - Джууширо шепчет мое имя, и я знаю, что мы повторим эти волшебные мгновения. Еще много-много раз. По крайней мере, я на это очень надеюсь. Еще никогда и ни с кем мне не было так хорошо - словно внезапно жизнь приобрела смысл. Будто я нашел что-то, что потерял давным-давно, совсем в другой жизни. - У тебя все волосы в песке, - улыбаюсь я Джууширо, когда он приоткрывает усталые глаза. Мы все еще лежим на берегу, не в силах сдвинуться с места. Луна уже высоко в небе, лунная россыпь гуляет по воде. Лес вокруг потихоньку наполняется таинственными шорохами и шепотом. Наверно, на сегодня наше время уже прошло. - И чья же это вина? - тихо отвечает Джууширо, выпутываясь из моих объятий, чтобы исправить это небольшое недоразумение. Я тоже быстро окунаюсь, потом следую за мужчиной по пятам обратно домой, придерживая его за плечо. Кажется, то ли я перестарался, то ли секс настолько его вымотал, что его колени предательски подгибаются, но он не жалуется. В эту теплую ночь дома спят еще не все - близнецы отказываются ложиться, и отец с Таирой преследуют их по двору с диким желанием загнать мальчишек в постель. Я буквально вижу, как алеют щеки Джууширо, когда он едва успевает скрыться от взора матери внутри прихожей. Ну да, даже в темноте, только слепец не заметит, чем занимался мужчина - такой у него помятый и растрепанный вид. Мы быстро поднимаемся наверх. Джууширо падает на свою кушетку, поворачиваясь ко мне спиной. Я непонимающе склоняю голову на бок, присаживаясь рядом с ним. - Все в порядке, Джуу? - тихо спрашиваю я. Утекают долгие минуты, визг сорванцов снаружи стихает, какое-то время снизу доносятся приглушенные голоса и топот ног, а потом, наконец, дом погружается в тишину. Луна неуверенно заглядывает в окошко - тени на стенках чернеют в противовес бледному свету. - Любовь - это зверь, - шепчет Джууширо во мраке, - Голодный и беспощадный. Он никогда не насытится. Отнимет все, что только можно. Мне… страшно, Шунсуи… выходить на его тропу. Я хмыкаю. Ложусь за спиной мужчины, целую его в шею, двигаюсь выше - скольжу губами по подбородку, прикасаюсь к виску. Нахожу его ладони, чтобы поцеловать тонкие, но сильные пальцы. - Любовь - это горячий чай на столе, когда ты еле приползаешь со смены, и привкус трав на языке, когда думаешь, что вот-вот тебя настигнет болезнь. Любовь - это маленький огонек посреди холода. Это когда ты душу продашь, чтобы исправить свои ошибки. И отдашь всего себя, чтобы тот, кого ты любишь, был счастлив. Любовь - это ты, Джуу. И я отказываюсь верить, что существует еще какая-то другая любовь. Джууширо тихо смеется, поворачиваясь в моих руках. - Не знал, что ты романтик, - он прикусывает губу, пряча свои карие омуты, но голос не дрожит, когда он просит, - Останешься со мной до утра? Я фыркаю. - У меня вообще есть дельное предложение сдвинуть кушетки, чтобы не мучиться. Брови мужчины в возмущении ползут вверх. - Да ты что, я тогда матери в лицо смотреть не смогу. - Ой, да ладно тебе, недотрога, через месяц-два вся деревня знать будет, - заверяю его я, еле сдерживая смех, когда вижу, в какой неописуемый ужас его приводит этот факт. Но, увы, это правда. Слишком маленькая у нас деревня и, как ни старайся, рано или поздно кто-то что-то увидит или услышит, и слухи все равно поползут. Впрочем, теперь меня это не волнует. - Боги, какой же ты идиот, - вымученно стонет Джууширо, а я лишь согласно сжимаю его крепче в своих руках. - Этот идиот останется с тобой, Джуу. Навсегда. Если ты позволишь. Джууширо улыбается, зарываясь щекой в подушку, в его глазах пляшут счастливые искорки - я едва давлю желание его поцеловать. Конечно, я обязательно это сделаю - только чуть позже, сейчас важнее... - У тебя уже есть мой ответ, глупый. И я не собираюсь его менять.