Время

В саду цветут яблони. Где-то там у колодца, от которого неизмеримо веет благословенной прохладой, стоит корзинка с только что собранной с грядок клубникой. Жаркое солнце мелькает в кронах приземистых деревьев, лениво пытаясь разогнать спасительную тень, ластящуюся по земле. Перепрыгнув через забор, Шунсуи вытирает ладони о шорты. У него не так много времени. Хозяин, исчезнувший в своем уютном деревянном доме, может вернуться с минуты на минуту. Трава укоризненно задевает мальчика по босым ступням, но глупое упрямство, светящееся в его глазах, ничем не перебороть. Джуу любит яблоки, любит клубнику, Джуу вообще любит все, что есть на этой земле. Для Шунсуи, выросшего в угрюмом каменном дворце под присмотром равнодушной прислуги, Джуу - настоящее чудо, которое нужно хранить. Тем более когда он так болен. Шунсуи уверен - когда-нибудь он разобьет собственный сад, чтобы радовать своего лучшего друга каждый день, но пока остается лишь украдкой, игнорируя клокочущее чувство вины, подхватить наполненную доверху корзинку и на всех парах сигануть обратно через забор. Где уже ждет разозленный хозяин, у которого ох какая тяжелая рука. Позже Джуу, выглянув из-под толщи одеяла, подозрительно осматривает Шунсуи с ног до головы - синяки и ссадины на коленках, расцарапанные ладони, черную землю под ногтями. Но Шунсуи улыбается так широко, что слова застревают в горле, и Джуу послушно забирает из его рук стаканчик с красными ягодами, на которых сверкают прозрачные капли воды. Клубника сладкая. Такой вкусной маленький Джуу еще никогда не ел. *** До экзаменов остается не так много времени. Шунсуи сидит вразвалку на широком подоконнике, устремляя взгляд сквозь мутное стекло. Где-то вдалеке шелестят деревья, и этот загадочный шелест сливается с шорохом проливного дождя. Там за окном резвится свежесть, поит иссохшую за долгие летние месяцы благодарную землю, а Шунсуи сидит, запертый в душной Академии, скованный ненужными обещаниями и неизбежными мыслями о собственном будущем. Он хочет быть свободным. Хочет туда, под дождь. Бежать, смеяться, растрепать волосы, распугать прячущихся под навесом девчонок. Он не хочет думать о том, для чего день за днем тренирует свое тело, истязает свою душу. Он не хочет нести это бремя. Кажется, что Академия захлебывается от скопившегося внутри жара и духоты. В горле встаем ком. Руки липкие, по спине противно стекают капли пота. Пальцы сами сжимаются в кулаки. Разбить бы это отделяющее его от свободы стекло, но… Сила - это ответственность. И Шунсуи знает, что Джуу прав. Нехотя он возвращается в комнату. Замирает посреди разбросанных вещей и учебников, тетрадок и карандашей, мятого постельного белья и порванной униформы. Катана и вакизаши ждут его все там же, где он их и оставил. Ставни окна приоткрыты. Шепот дождя становится громче - впрочем, Шунсуи не совсем уверен, что слышит голос дождя. Страшно. Первый шаг всегда такой страшный. Мгновение. Что-то белое мелькает на поверхности стола. Шунсуи делает шаг вперед. «Поскольку ты как всегда разгильдяйничаешь, я взял на себя смелость сделать для тебя шпаргалки. Всего три дня, Шун. Не ленись». Кипа свернутых листов послушно трепещет в руках юноши. Страх уходит, а с губ вместо взбудораженного дыхания слетает смешок. Джуу неисправим. Дождь еще шумит, пока Шунсуи, развалившись на футоне, послушно читает приготовленные для него шпаргалки. Он больше ни о чем не думает. От смятых бумажных листов слишком сильно веет верой в завтрашний день. *** - Нет. - Почему? - Ты поймешь. Шунсуи до крови впивается ногтями в ладони. Он не ждал «нет». Разве ждет кто-то «нет»? Больно - так больно, что грудь просто рвет на части. Хочется схватить эти великолепные белоснежные прядки, притянуть Джууширо к себе и прорычать в его губы всю эту клокочущую, невообразимую злость. Не согласен - заставить. Дернется - вернуть обратно. Ударит - ударить в ответ. Ярость полыхает, неизбежно накатывает как цунами - только первородного огня. Сжечь это «нет» и выжечь собственническое клеймо на бледной коже, к которой он так отчаянно грезил прикоснуться уже столь немалое количество лет. Рука самовольно ложится на тонкое плечо, хватка груба, и Джууширо вскидывает голову. Взгляд не безжалостен и не жалостлив. Это просто окончательное «нет», и Шунсуи знает, что, что бы он ни сделал, Джууширо не изменит своего решения. Горечь. Силы уходят, пальцы отпускают ткань гордого белого хаори. С губ срывается мученический смешок. Так вот какая она на вкус - пустота. Оказывается, таскать годами клубнику и потом полоть грядки, чтобы загладить свою вину, недостаточно, чтобы услышать заветное «да». Также как и сидеть ночами, слушать чужой пронзительный кашель и утирать кровь с искусанных губ. - Соберись. На это нет времени. Впереди бой. Шунсуи чувствует себя мертвее пустых, которые дохнут сегодня от лезвий его занпакто сотнями и тысячами. Их предсмертный вой и хрипы отдаются глубоко в его груди, и хотя Джууширо по-прежнему прикрывает ему спину, Шунсуи на секунду хочется, чтобы острые когти впились глубоко в его сердце и навсегда заставили его замолчать. Но Джууширо слишком внимателен и по-братски заботлив, чтобы допустить подобное, и Шунсуи остается выть наравне с пустыми. Ему придется жить с этим «нет», но, Дьявол, как много лет у него еще впереди? *** Еще одно утро. Солнечный свет скачет по комнате размытыми светлыми пятнами. Гомон певчих птиц лучше любого будильника. Повязка оседает тяжестью поверх лица. Шунсуи уже давно привык смотреть на мир одним глазом, за долгие годы он ко многому привык, но к тяжести черной ткани, скрывающей его пустую глазницу, все никак не приспособиться. А без повязки немудрено детишек в Академии напугать, поэтому он терпит, и вплоть до глубокой ночи, когда наконец можно забыть о неотложных делах и важных обязанностях, дурацкая повязка натирает его щеку. Тело привычно ломит, напоминая о том, сколько веков уже утекло. Но все позади. Все в мире правильно. Когда-то давно они справились со всеми напастями, и с тех пор вокруг царят мир и спокойствие. Стоять во главе похвально работающей системы хоть временами и обременительно, но не так уж страшно, как ему казалось много лет назад. Цветастое женское кимоно нетерпеливо скользит в руки. Шунсуи достает его лишь один раз в году, когда у него выходной. К сожалению, главнокомандующему положено выглядеть пристойно, и Шунсуи знает, что будь Яма-джи жив, он бы задницу ему надрал, если бы увидел, как Шунсуи, которому был передан столь высокий пост, разгуливает в непотребном виде. Впрочем, сегодня никому и в голову не придет сказать хоть слово поперек. Запах вишни и яблонь щекочет ноздри, ветерок колышет траву и зеленые листья, по небу лениво ползут облака. Джууширо уже ждет его. В белой, домашней юкате сидит под склонившимися яблонями, убирая ползущие на лицо надоедливые белоснежные прядки. Сейчас, при дневном свете, шрамы войны, навсегда оставившие свой след на его теле, едва заметны - разве только синяки все также остро выделяются под глазами, и видна на запястье побелевшая полоска шрама, осторожно выглядывающая из-под длинного рукава юкаты. Надо признать, несмотря на прошедшие годы, желание осыпать ворохом поцелуев это тонкое запястье никуда не ушло. Иногда Шунсуи завидует мужчине. Завидует тому, что болезнь позволила Джууширо покинуть свой пост и осуществить детскую мечту самого Шунсуи. Разбить чудесный сад, дышать свежим воздухом, коротать вечера, слушая шелест деревьев, журчание ручья и стрекотание цикад. Быть свободным. Но он также знает, насколько высока цена, которую Джууширо платит за эту роскошь и по сей день. Кажется, что время замирает, сбавляет свой ход. Солнечный день долог, исполнен тишиной и разговорами, улыбками и смехом, и Шунсуи, поднося очередную пиалу с саке ко рту, думает, что лучше дня и быть не может. Неумолимый закат расплывается на небе с толикой неожиданности. Беседа обо всем и ни о чем обрывается сама собой. Природа вокруг засыпает, готовится ко сну. Что же. Пора и честь знать. Занемевшие колени протестующе ноют, когда Шунсуи поднимается на ноги. Он не ждет, что Джууширо поднимется вслед за ним. - В этот раз ты не спросил, впервые за три века, - мягко улыбается Джууширо, пока его бледная ладонь находит пальцы Шунсуи, - Почему? - Будто ты не понимаешь, - мотает головой Шунсуи, хоть мурашки и бегут настойчиво вверх по руке, - Спрошу я в очередной раз или нет никогда не имело значения, верно? Я знаю твой ответ, но знаю и то, что буду ждать тебя до самой смерти. Я смирился. Если вдуматься, все не так уж плохо. Ты только живи. Шунсуи впервые видит, как на лицо Джууширо набегает тень. С удивлением он чувствует, как чужие пальцы обхватывают его ладонь крепче, а с дрожащих губ вырывается судорожный вздох. Джууширо делает шаг вперед, прячет лицо у него на груди, и впервые на памяти Шунсуи гордая осанка мужчины исчезает в небытие. Руки сами сжимают сгорбленные плечи в объятиях. - Джуу, ты что? Джууширо хрипло смеется сквозь слезы, цепляется за его кимоно, Шунсуи в волнении проводит рукой по затылку мужчины. Стрекот цикад внезапно обрывается. А, быть может, это Шунсуи просто оглох от того, что загадочной ересью срывается с губ Джууширо. - Сколько лет уже прошло с тех пор, как ты в последний раз звал меня «Джуу»… Шунсуи, прости меня, я эгоист. Так хотел, чтобы ты был только моим, что заставил ждать нас обоих, - надрывный шепот обессиленно стихает, Джууширо вскидывает голову, и в его карих глазах бушует такая дикая тоска, что Шунсуи едва не отшатывается назад, - Но ждать... я не могу больше, не могу. Шунсуи не отвечает на поцелуй. Не потому что не хочет. Дьявол, он очень хочет, даже слишком. А потому что у него просто нет слов. - Ты! - рычит он, гневно встряхивая растрепанного Джууширо за плечи, хохочет ему в губы, - Ты идиот! Когда-то давно Шунсуи думал, что если Джууширо все же ответит ему «да», то волна желания захлестнет его, и он сожмет мужчину так крепко, что тот не сможет больше сбежать, распнет Джууширо под собой, заклеймит, и тогда они разделят вечность. - Ты идиот, - повторяет Шунсуи уже мягче и обхватывает бледное лицо ладонями так осторожно, будто Джууширо сделан из фарфора. Долго целует податливые губы и щеки, лоб и виски и просто взъерошенные прядки волос, слушает сбитое, хриплое дыхание, а потом мягко обнимает дрожащие плечи и прижимает Джуу к себе. Он действительно больше никогда не отпустит от себя Джууширо, но юношеский пыл давно минул. Осталась любовь. Наверно, Джууширо, говоря ему «нет», был все же прав. Они бы расстались, когда Шунсуи пресытился бы этими выворачивающими наизнанку эмоциями, убежал искать новые приключения и восхищаться своими победами и глупыми завоеваниями. И что бы осталось от них? В конце концов, разве можно поймать ветер? Наверно, ветер можно только дождаться. - Пойдем в дом, ты дрожишь, - шепчет Шунсуи, немного виновато, но понимая, что вряд ли тогда, много лет назад, он смог бы себя переделать. Джууширо вымученно кивает, но не дает им обоим сдвинуться с места. Его ладонь скользит вверх, очень медленно он стягивает повязку с пустой глазницы, позволяя ткани упасть на землю, потом пальцами снимает кимоно с плеч Шунсуи. И лишь поверх белого хаори руки Джууширо замирают, и он нерешительно поднимает свой взгляд. Шунсуи усмехается, выпутываясь из униформы, аккуратно складывает мягкую ткань и опускает ее поверх кимоно. Пожалуй, Кучики уже заждался. Время так или иначе благосклонно к молодым. Джуу ведет его в дом, и Шунсуи никак не может отвести глаз от бледной кожи. Сегодня его мечты станут явью. Вот так вот запросто. Туеву кучу веков спустя самым обычным летним днем. Но нет ни горечи, ни сожалений, ни обиды. Есть только он и Джуу. И так будет до конца их дней.