Реквием

- Снова ты? Молчит. Он всегда молчит. Пустой взгляд скользит по грязной поверхности пола. Сгорбленные плечи едва заметно дрожат - в те первые дни, когда я только встретил его, я думал, он до чертиков меня боится. Но нет. Это ненависть к себе заставляет его худые пальцы нервно вздрагивать, спину сутулиться, а глаза - прятать, куда придется. Но, как и у многих других, у него просто нет выбора. Тяжело, когда ответственность за кого-то еще лежит на твоих плечах. Быть лишенным права даже на смерть - неутешительный исход. - Что ж… раздевайся. Бледные пальцы принимаются судорожно выпутывать пуговицы невзрачной рубашки из петель. Это уже не первый раз, когда передо мной предстает подобная картина. Честно говоря, я даже сбился со счета. Сколько времени уже утекло с тех пор, как он впервые пришел ко мне? Два года или три? В пучине опасных дел и смертельных забот один день за другим превращается в бесконечную борьбу за выживание. Я слишком часто прохожу по лезвию, чтобы помнить об утекающем времени. Но таков нынешний мир. - Что стоишь? Ты знаешь, с чего начать. Глубоко вздохнув, подходит ко мне и опускается на колени. До ужаса холодными пальцами принимается расстегивать ремень моих джинсов. Сосредоточенно кусает губы, избегая моего жесткого взгляда. Невольно тянет время, раздражая меня. Придвигаюсь на кушетке чуть ближе к краю, одной рукой зарываясь в ворох растрепанных седых волос, и грубо притягиваю его лицо ближе к паху. Я не люблю ждать. - Не испытывай мое терпение. У меня и так куча дел. Вздрогнув в последний раз, он тут же решительно тянет молнию джинсов вниз и выпутывает мой член. Белье я давно не ношу - еще не хватало мне напрасных трат на тряпки. К тому же, на запретных территориях, если приспичит быстро отлить, гораздо удобней просто расстегнуть застежку, чем стягивать на задницу и джинсы и белье. Если блядские стелсы засекут тебя в подобный момент, будет хоть шанс унести ноги и не запутаться при этом в одежде. - Ну же, соси сильнее, в какой раз ты уже это делаешь? Давно уже должен быть профи. Он почти давится, стремясь мне угодить. Помню, первые несколько раз слезы текли по его щекам. Кажется, тогда я настолько рассвирепел, что даже бил его по лицу. Не хочу показаться жестоким человеком, хотя, возможно, я такой и есть. Но взамен на секс, который он, между прочим, сам предложил - хотя, конечно, что еще он мог мне предложить? - я и так даю ему слишком много. - Хороший мальчик, - выдыхаю я. Наконец-то становится приятно. Вообще я давно запретил себе терять голову в каких бы то ни было аспектах жизни, поэтому даже возбуждение не приходит так легко. Я постоянно начеку, иначе давно был бы уже мертв. Стелсы - это постоянная угроза, но и помимо них слишком многие хотели бы засадить мне пулю в лоб. Завистники, обиженные и обделенные, конкуренты, постоянно норовящие разграбить мои склады. Казалось бы, вот она, люди, общая угроза, зачем же вы до сих пор дерете друг друга, словно собаки? Увы, дерем. Жаль, что людскую природу сложно побороть. - Хватит, снимай штаны. Он послушно отстраняется, выпуская из губ мой член. Обнажается до конца и заползает на койку, становясь на четвереньки. На его лице мелькает облегчение. Он странный. Сам акт для него гораздо легче морально перенести, чем минет. Однако меня мало волнуют его переживания. Я не заставлял его - он сам ко мне пришел. Выдавливаю на пальцы остатки крема из тюбика - досадно, конечно, тратить крем на простую еблю, но я же не изверг трахать мужчину всухую. - Расслабься. Последнее напутствие. Усмехнувшись, пристраиваюсь сзади и толкаюсь внутрь в тугое колечко мышц. Вхожу до основания. Черт подери, сколько раз я уже имел его, а он до сих пор такой тугой. Впрочем, он приходит раз в две или три недели, если предположить, что больше он ни под кого не стелется, то не стоит и удивляться. И правда, я ведь никогда не замечал на его бледной коже чужих засосов или отметин. Получается, я слишком щедро плачу ему за эти не столь уж нужные мне ночи? Наверно, я раздобрел. - Да, так хорошо, - шепчу я, когда он расставляет колени еще шире. Насаживаю его на себя, впиваясь в бедра жесткой хваткой. Наутро там расцветут синяки. Он слишком худой и чувствительный, хоть и выносливый. Один раз, примерно год назад, когда он пожаловал ко мне, я был вусмерть пьян. За несколько дней до этого я потерял половину своих людей из-за неожиданно сменившегося патруля стелсов в восточной ноу-степ зоне. Вся моя жизнь едва не канула в Лету, и я был очень зол. Я сполна отыгрался на мужчине. В ту ночь я уж точно не заботился о том, чтобы не порвать его и не усеять тело синяками, но он не проронил ни звука. Ушел от меня едва живой, и, хоть наутро я, терзаясь виной и похмельем, и отсыпал ему провизии и медикаментов гораздо больше обычного, я еще долго себя корил. Даже думал, что он не вернется. - Черт, - рычу я, вбивая безвольное тело в постель. Он по-прежнему молчит, цепляясь до боли сжатыми пальцами в простыни. Раньше я бы никогда и подумать не мог, что мне сможет доставить удовольствие мужское тело. Будучи юнцом, я менял девчонок как перчатки. И продолжал бы дальше, если бы в одночасье весь привычный мир не изменился до неузнаваемости. Не стоило человечеству придумывать и создавать ИИ. Нас довольно быстро расценили как угрозу, которая подлежит незамедлительному устранению. С военных баз взметнулись беспилотники, повылезали секретные военные разработки, а потом ИИ и вовсе поставил на производство так называемые стелсы - боевые машины различных видов, призванные выискивать и убивать человечество. Лишившись поддержки компьютеров и техники, нам нечего было противопоставить столь брутальной силе. Кто выжил - ушел в бега. Забросив всю технику, помимо стандартных автоматов и допотопных машин, остатки людей нашли спасение среди дикой природы - в глубоких лесах, пещерах и гротах. Вот только чтобы добыть пропитание и жизненно важные медикаменты приходится постоянно возвращаться в полуразрушенные города, по которым тут и там бродят патрули стелсов. Города и пригород - это запретные, ноу-степ зоны. Туда суются только те, кого с долей юмора еще в первые годы хаоса назвали Пасторами. Я один из них - смертник, который вместе с группой людей раз за разом рыщет по городским развалинам в поисках провизии и лекарств. Конечно, теперь деньги имеют малое значение - зато на добытые товары можно обменять у других Пасторов воистину нужные для выживания вещи. - Блять. Я уже близок к развязке. Пот струится по спине, вспышки удовольствия волнами окутывают тело, заставляя меня убыстрить толчки и безжалостно мять худые ягодицы мужчины. Делая свою работу, я почти забыл, что такое секс. Большинство женской половины населения погибло в первые же дни прихода к власти ИИ. Мало того, что женщины по природе своей слабы и не готовы к моральным потрясениям подобного масштаба, не тренированы телом, так еще и ИИ выбрал тактику, в которой властвовал приоритет уничтожения женских особей. Ведь логично: если истребить самок - не будет потомства. Те женщины, что остались в живых, теперь хранились под зорким оком шишек куда крупнее, нежели я. А с теми шлюхами, которых все же можно было найти, я предпочел не водиться - да и кто захочет трахнуть старую или больную женщину? Идиоты находились, конечно же, но я таким слыть не захотел. - Да, детка, вот так, сожми меня, - шепчу я мужчине, склонившись к его уху и врываясь в податливое тело по инерции. Внутри него так хорошо и горячо. Не выдержав, выплескиваю семя прямо внутрь, глотая стоны. Он молчит, даже когда я наваливаюсь на него сверху, восстанавливая собственное дыхание. Не помешал бы презерватив, ну да ладно, не в первый раз, жить будет. Сделав над собой усилие, выхожу из него и укладываюсь рядом, закинув руку за голову. В полумраке смотрю, как дрожащее худое тело устало поднимается с постели и шарит по полу в поисках своей одежды. Кажется, он совсем измотан. Прячет лицо в прядках длинных волос, но я видел отчетливые синяки под его глазами, когда еще он только постучался в дверь, а я открыл. Над нами снаружи сейчас наверняка уже бушует буран - перед закатом тучи плотно сгрудились на небе. Да и в комнате заметно похолодало - разгоряченный сексом, я этого не замечал. Теперь же тело норовили облепить сквозняки. - До утра останься, - ловлю его за локоть к тому моменту, как он уже натянул рубашку на плечи. Честно говоря, сам удивляю себя подобным предложением. Он тоже хмурится, замирая на постели. Но я не привык идти на попятную. Дотягиваюсь в изножье койки до одеяла и настойчиво тяну мужчину с собой под теплую ткань. Он оборачивается на меня в растерянности, но подчиняется. Возможно, думает, что если не согласится, то я не заплачу ему. Я не настолько безжалостен, мне просто не хочется, чтобы он возвращался к себе в такую погоду. В моем логове обитаем только я и мои ребята-смертники, тут же находятся и склады. Те, кто приходят выменивать товары, преодолевают немалый путь. Более того, наше логово затерялось в глуби лесной, горной местности - вокруг не только полно хищников, но и постоянно кружат воздушные стелсы. А уж в зимний сезон может и лавина сойти. У нас есть несколько потрепанных машин, но их мы бережно храним для вылазок в далекие города, поэтому торговцам и нуждающимся приходится путешествовать самостоятельно. - Спи, утром рассчитаюсь, - на всякий случай заверяю я мужчину, и он заметно расслабляется, устраивая голову на подушке. Минуты две спустя он уже спит. Я поправляю одеяло, сползшее с его плеча, и тут же отдергиваю руку. Что за черт, мне нельзя ни к кому привязываться. Это может стать фатальным поступком. Меня не должен никто сдерживать. Я должен быть предельно сосредоточен и внимателен. Малейшая ошибка, и все мое предприятие рухнет к чертям собачьим. Нужно выпроводить мужчину и сказать ему, чтобы больше не возвращался. Однако наутро, глядя на то, как осторожно он сжимает мешок с едой и пакет с лекарствами и шприцами, я не могу вымолвить ни слова. Только гляжу ему вслед. *** Ржавые петли на двери скрипят, пропуская его внутрь. Отставляю железную чашку с водой на стол, медленно поворачиваюсь на табурете. Минул уже месяц с тех пор, как я видел его. Я отчаянно не хотел себе признаваться в том, что всю последнюю неделю беспокойно расхаживал у входа в логово в ожидании того, как на белоснежном горизонте замаячит хрупкий силуэт. Теперь же в груди отчетливо разливается странное спокойствие, и внутренне я чертыхаюсь, понимая, что от себя не убежишь. В животе всполохами вспыхивает неясная боль. Бледный. Слишком бледный. Смотрит в никуда - глаза пустые. Волосы грязные, прядки спутались в одно сплошное серое месиво. Снимает куртку, чтобы скинуть с плеч потертый рюкзак. Руки его не слушаются, а я, глотая засевший в горле ком, никак не могу отвести взгляда от кровавых пятен на его заплатанной кое-как рубашке. Живой труп. - Я пришел сказать спасибо, - выдавливает он из себя шепот, а я уже и забыл, как притягательно звучит его голос. Завороженно смотрю на искусанные до мяса, ссохшиеся губы - разве может быть так, что захочешь целовать человека, который отталкивает одним своим видом? Я, должно быть, совсем слетел с катушек. - Вот, мне уже не нужны… возможно, кому-то другому понадобятся… Выныриваю из омута мыслей, когда он вываливает на столик содержимое рюкзака - остатки таблеток, ампул и шприцов, которые я выдал ему в прошлый раз. Куча вопросов крутится на языке, но озвучить хоть один кажется сейчас непосильной задачей. Кто я ему? Никто. Зачем он пришел? Не мое дело. Зачем возвращает то, за что расплатился? Да мне бы радоваться, что лишнего товара прибыло. - Больше я не приду. Злость и досада бурлят в груди. Так лучше - думаю я и давлю позыв сжать худые плечи в своих руках. Наши взгляды пересекаются в последний раз, и я невольно теряюсь. Он редко когда на меня смотрел так открыто. Впервые, когда он появился на моем пороге, его карие глаза умоляли о помощи. Потом он прятал их, стыдясь себя. Сейчас, перебивая пустоту, мелькает абсурдная благодарность. Он улыбается - еле-еле, краешком губ - и закрывает за собой дверь. Вскакиваю с табурета. Пять шагов влево, шесть в обратную сторону - вот и вся комнатушка. Чувствую себя загнанной в конуру собакой, которую лишили вкусной косточки. Швыряю кружку о ближайшую стену. Мне нельзя идти за ним - повторяю себе раз за разом. Нельзя, нельзя! Это лишний риск, да, даже догнав его, что я ему скажу? Я ничего о нем не знаю. А он ненавидел спать со мной - только дурак не заметил бы, как тяжело дался ему такой выбор. Тик-так, тик-так - насмехаются надо мной воображаемые часы. Сажусь на койку, складывая ладони в замок. Долго рассматриваю сетку тонких шрамов, тянущихся под одеждой к локтям. На спине у меня шрамы куда похуже - да, меня прозвали везучим, но даже я, бывало, почти проигрывал схватки с безжалостной смертью… Ох, блять, ебись оно все конем! Вскакиваю на ноги, хватаю теплую куртку с крючка. Ребята на входе в логово хорошо вымуштрованы - лишних вопросов не задают. Показывают, в какую сторону ушел мой частый гость, и я, накинув капюшон, срываюсь с места. Ботинки тут же увязают в снегу, ветер нещадно хлещет по лицу. Через пару часов, скорее всего, поднимется буран. Нужно успеть вернуться до этого времени. Плохо, что мужчина направился в горы - не могу представить, что он там забыл. В этих горах нет ни поселений, ни проходимых троп - одни камни, да бесконечные ели. Туда если идти, то только за смертью… Дьявол. Неужели?.. Ускоряю шаг, чувствуя, как внутри разгорается сумятица. Минуло уже минут пятьдесят - за это время могло случиться что угодно. Сумасшествие какое-то. Мне доводилось оставлять позади раненых ребят, чтобы спасти свою шкуру и шкуру еще дееспособной команды. Некоторых бедолаг я даже самолично пристреливал, чтобы избавить их от лишних мучений. А сейчас я одиноко бреду среди заснеженного горного лабиринта из елей с риском быть обнаруженным стелсами и попасть в яростную снежную бурю в поисках человека, чьего имени я так ни разу и не спросил. В конце концов, я нахожу его. Едва не прохожу мимо, но ветер приносит мне под ноги клочок мятой, посеревшей бумаги. Обрывок фотографии. Уже темнеет, так что я едва могу рассмотреть счастливые лица мелких сорванцов, повисших на плечах знакомого мне мужчины. На обороте корявым детским подчерком растекаются разводы гелиевых чернил: «Старшему братику на память! С Днем Рожденья! И не забудь в следующий раз купить нам не пирожных, а огромный-преогромный торт!» Красивый… хотя прядки волос такие же седые. Но в глазах светится жизнь, а широкая улыбка украшает заманчивые губы. Поднимаю взгляд от истерзанной временем и непогодой фотографии. Смертельно усталый, он спит, прислонившись спиной к камню. Холод уже сковал щеки инеем и витиеватыми снежинками. На секунду я даже завидую ему. Уйти, чтобы никогда не вернуться из царства снов. Увы, я слишком твердолоб и упрям, чтобы поддаться соблазну. Поднимаю его на руки, словно ребенка. Он совсем нетяжелый. Ел ли он хоть что-то из тех запасов, что я выдавал ему? Глупый вопрос - с самого начала я видел, что он ломал себя не ради того, чтобы спасти собственную шкуру. И хоть я так ни разу и не спросил его ни о чем, его решимость говорила сама за себя. Стараясь не сбавлять ход, я вышагиваю по белоснежному настилу обратно к логову. Прости, красава, но я с детства жуткий эгоист - не хочу, чтобы сегодня ты умер. Внутрь я захожу молча. Ребята снова ни о чем не спрашивают. Возможно, думают, что я желаю заполучить мужчину в нашу команду, ведь каждого смертника я вербую строго сам. Сам нахожу тех, кого ни с кем не связывают крепкие узы. Среди моих парней нету идеалистов и верующих, семьянинов и влюбленных юнцов, амбициозных деятелей и радужных оптимистов. Все мои парни ходят в шрамах, дерутся до последнего вздоха и ни о чем не мечтают. Все они не боятся смерти - просто не хотят пока еще умирать. В моей комнате гораздо теплее, чем снаружи. Я снимаю с мужчины сапоги, куртку, окровавленное тряпье - раздеваю его догола. Морщусь, осторожно опуская его голову на подушки - грязные прядки рассыпаются по чистой наволочке. А ведь я, черт подери, только позавчера постирал постельное белье. Укрыв мужчину парой одеял, выключаю лампочку, болтающуюся на проводе под потолком. Вообще я предпочитаю темноту, так как тратить энергию генератора на собственные нужды - чересчур расточительно. Но сейчас мне не хочется, чтобы мужчина вдруг очнулся в темноте. Поэтому зажигаю свечу, кое-как поместив ее в пустой банке из-под консервов. Убедившись, что она не завалится на бок, сажусь на койку с краешку. Остается только ждать. Огонек свечи лениво разгоняет мрак, время тянется. Снаружи то и дело доносится заунывный вой снежной бури. Я представляю, как мощные порывы ветра треплют хвойный лес, облепивший горы. Интересно, планета вздохнула с облегчением, когда замерли практически все заводы и фабрики, нефтяные вышки и верфи, энергетические и атомные станции? ИИ, чтобы поддержать свое существование, превратил несколько десятков крупных городов по всему миру в компьютеризированные, подчиняющиеся только ему царства. Там строятся и чинятся стелсы - оказывается, зажравшееся человечество оставило после себя настолько много складов и ресурсов, которые можно переработать, что ИИ даже не требуются новые месторождения полезных ископаемых, металлов или залежей нефти и газа. Матушка Земля, должно быть, довольна - ее оставили в покое. Люди даже поговаривают, что некоторые выжившие ученые без устали твердят о том, что воздух стал чище, вода прозрачней, погода устойчивей, популяции животных и растений восстанавливаются, и даже движения земной коры замедлились. Планета наконец-то засыпает, убаюканная долгожданной тишиной. - Зачем? - мертвый шепот выдергивает меня из дремы. Он лежит на боку, безучастно глядя на трепыхающийся огонек свечи, даже не моргает. Лицо бесстрастное - словно сделано из воска. Тени тяжелыми лапами топчутся по его плечу и щекам. Запускаю ладонь в его грязную шевелюру волос, прохожусь пальцами по тонкой шее и оставляю ее лежать на затылке, обдумывая свой ответ. По сути - мне нечего ему сказать. Просто… это мой каприз. - Расплатишься со мной до конца - отпущу. Я даю ему ровно тот ответ, который он сможет принять. Некоторые ребята из моей команды сперва тоже не хотели жить - я либо справлялся с этим, либо прощался с ними. Не счесть скольких я провожал в последний путь. Но сейчас я не хочу и не могу проиграть. Я не знаю, что мужчина вызывает во мне и почему это происходит, но я не готов его потерять. Иногда я превращаюсь в упрямого осла, и сейчас как раз такой случай. - Хорошо, - сдается он, закрывает глаза и отворачивается к стенке. Стягиваю штаны и неспешно задуваю свечу. Нужно отмыть его, но это завтра. Ложусь, притягивая безвольное тело к груди - он не сопротивляется. Не знаю, ждет ли он откровенных прикосновений, но теперь для меня это табу. Устало вздыхаю. Пожалуй, хватит на сегодня переживаний. Спать. *** Весна в горах радует отсутствием паводков. Снег украшает ели и сосны до последнего, а потом вдруг просыпаешься, выходишь наружу и видишь перед собой девственно чистый, зеленый лес. Хотя, конечно, наслаждаться им некогда - зимой совершать вылазки опасно из-за непогоды, так что все рейды проводятся в летний сезон, а осенью и весной ведется активная торговля и набор людей. В этом году к моей команде примкнули двое. Один из парней ловко обращается с ружьем, а второй когда-то получил образование механика. Оба - весьма ценное приобретение. Я раскладываю на столе карты, письменные сводки от разведчиков и вместе с аналитиком строю планы очередного рейда. Чутье подсказывает, что лучше не тянуть и провести его в июне. Я упорно чувствую, что июль и август покорятся дождям. Метеорологов у нас, конечно, теперь нет, но, сроднившись с землей, невольно начинаешь понимать ее повадки. Почему в этом году лисицы и зайцы роют норки выше по склону, а птицы выбирают для гнезд ветки крупнее? Почему все хищники тут и там охотятся с удвоенной активностью, а белки то и дело лихорадочно снуют по деревьям? Почему совсем не идут дожди в столь жаркий май месяц? Почему кусты и трава отчаянно тянутся к безжалостно палящему солнцу? Уж не для того ли, чтобы насытиться, прежде чем грянет буря? Хмыкаю, выпрямляясь и потирая поясницу. Годы и постоянные нервотрепки меня не жалуют, хотя мне еще ведь только перевалило за сорок. Кажется, все готово. Можно собирать вещи и выдвигаться в путь. Волнует лишь одно - не сделает ли мужчина в мое отсутствие что-нибудь с собой. Впрочем, он ни разу и не пытался. За всю зиму он не проронил ни слова. Покорно выполнял все команды - ел, спал, мылся, вытирал пол, грел мне безвкусный чай и стирал мои манатки. Ребята даже начали подтрунивать, что я нашел себе домохозяйку. Я улыбался в ответ, а потом хмурился, потому что лицо мужчины, хоть и приобрело более живой оттенок, по-прежнему было оковано льдом равнодушия. Он не желал жить, похоронил все эмоции где-то глубоко внутри, и мне никак не удавалось вытащить их на свет. А я не хотел и не хочу куклу - я хочу вновь увидеть в нем человека. Того самого - что улыбался с фотографии, которую я еще в ту далекую ночь запрятал в недра ящика в столе. Невзирая на твердое решение вырвать мужчину из цепкой хватки смерти и ни в коем случае не ломать его постелью, мое тело хотело его постоянно. Словно привыкло за прошедшие годы и теперь издевалось надо мной всякий раз, как я прикасался к бледной коже. Я бы мог выделить мужчине отдельную комнату, но боялся оставлять его надолго без присмотра и, как результат, сам изводил себя по ночам, каждый раз отчаянно борясь с бушующим внутри огнем. Он не был слеп - иногда сам принимался раздеваться, вероятно, желая отплатить свой «долг» и получить вожделенную свободу, но я всегда останавливал его и уходил в ночь остужать свой пыл. Что ж. Так или иначе, пришло время рейда, и мне больше некогда уделять внимание мужчине. Пора в путь, из которого я могу и не вернуться. Целую неделю идут приготовления, ребята мечутся туда-сюда, брань и ругань сыпется со всех сторон, скрежет машин и автоматов и звон патронов и карабинов сплетаются в единую мелодию - уснувшее за зиму логово оживает в предвкушении славной охоты. Все эти дни настолько исполнены заботами, что под вечер я заваливаюсь на койку совершенно измотанный. Все что успеваю сделать - зарыться носом во взлохмаченные прядки седых волос - а потом забываюсь Морфеем. Солнце клонится к горизонту, когда мы выдвигаемся в дорогу. Под покровом ночи путешествовать безопасней. И, хотя у нас и есть радары, способные засечь стелсов на несколько десятков километров вперед, вовремя спрятать машины и людей - довольно непростая задача. Что воздушные, что наземные - стелсы способны передвигаться очень быстро. Глубоко вздыхаю, покидая логово. На страже складов остаются человек тридцать из ста. Я, конечно, попросил приглядеть за мужчиной и приказал обложить его посильной работой, но все равно волнуюсь. Оборачиваюсь напоследок, с удивлением обнаруживая объект моих мыслей стоящим под козырьком входа. Хоть на дворе и жаркое лето, он отчаянно кутается в рукава потрепанного малинового свитера, безучастно глядя на участок земли под ногами. Чаще, когда нет насущных дел, он просто лежит часами на койке, не шелохнувшись. Подхожу к нему, кладу ладонь на бледную щеку - он пятится назад, словно обжигается от моего прикосновения, но глаза все также мертвы. Прикасаюсь губами к его лбу и отступаю назад. - Я вернусь, - зачем-то даю самое ужасное из обещаний, которые существуют на свете, но он все равно молчит в ответ. Ухожу. Дни сплетаются в однообразную вереницу, отличающуюся разве что красотами мелькающих мест. Несколько раз мы едва успеваем залечь в укрытие перед прибытием стелсов. Уже на подходе к городу нам встречается шайка безмозглых бандитов, с которыми приходится устроить заварушку. Одного из моих парней задевают ножом по плечу, зато мы, не стесняясь, сворачиваем шеи каждому до последнего ублюдку. Таких любителей грабить мирные укрытия и странствующих торговцев, на самом деле много - я с самого начала отдал приказ не жалеть никого. А дальше все проходит по четко разработанному плану. Не зря меня зовут везунчиком. Сочетание везения, работы аналитиков и разведчиков, отсутствие страха, а также четкое руководство приносят свои плоды. Нет, неприятности все равно случаются. Но вся команда настолько сработана, что потери сводятся к минимуму, а количество добытых трофеев превышает даже установленную планку. Однако на пути назад никто не смеет радоваться раньше времени. Всем известно, что самый ответственный этап - это унести ноги. Толку-то добыть товар и потерять его на полпути? Мы предельно осторожны, что немного замедляет наше движение, но лучше перестраховаться. Июль уже вступил в свои права, каждый день моросит противный дождь, что только подтверждает мои догадки о грядущей погоде. Я бесконечно счастлив, когда кроны знакомых елей смыкаются над головой. Почти дома. Неприятно сжимает грудь бинтовая повязка. Уматывая на всех парах от стелсов в черте города, я неудачно приземлился на покореженный асфальт, в результате чего сломал целых два ребра. Будь прокляты эти гребаные машины. Бывало, конечно, я получал ранения и похуже, но все равно неприятно. Хочется умыться, похавать чего-нибудь и завалиться спать. Впрочем… За прошедший месяц я почти не вспоминал о нем. Запретил себе думать о мужчине. Я бы точно сдох, если бы отвлекся на мысли о худых, холодных пальцах, сквозь которые так отчетливо проглядывали синие венки, и безжизненных карих глазах, отказывавшихся пролить хоть чуточку слез. Наверно, увидев его, я не выдержу - завалю его на койку и трахну ко всем чертям собачьим, и будь что будет. Я слишком долго сдерживался, а он вряд ли откажет, ведомый желанием заплатить за свою свободу. Ребята, кто оставался на страже логова в течение всего рейда, не тратят времени на пустую болтовню, хоть и рады видеть товарищей. Первым делом принимаются помогать затаскивать ящики и мешки с добычей внутрь складов. Я довольно киваю головой усталой команде. Улов хороший, потери незначительные, теперь можно как следует поохотиться, да пособирать травы и ягоды в близлежащих лесах, и зиму мы переживем. А если чего-то хватать не будет - всегда можно поторговаться с другими Пасторами. Свалив все мелкие дела на Койоте - своего зама - я неспешно ныряю в полумрак логова. Лет десять назад, спасаясь от стелсов, я случайно набрел на вход в заброшенный бункер. Тогда я еще не знал, что этому месту предстоит стать моим домом, но теперь, спускаясь вниз по узкой бетонной лестнице, я с усмешкой и толикой ностальгии провожу рукой по пыльной, холодной стене. Мой дом, мое спасение, моя тюрьма. Узкие коридоры, объемные склады, мелкие комнатушки, освещаемые редкими лампочками. Если замереть и не шаркать ногами по железным лестницам и застеленным картонками полам, то можно даже услышать звук кряхтящего в самом дальнем помещении генератора. Миную вскидывающих в приветствии руки людей. Свет в моей комнате горит. Осторожно распахиваю дверь. Нацепив на себя одну из моих более-менее приличных черных рубашек, мое наваждение сидит, сгорбившись, за столом, запустив ладони в до ужаса растрепанные волосы. И, хотя я не могу видеть его лица, я тут же понимаю, что что-то не так. Его плечи дрожат. Подхожу ближе, нависаю над ним - взгляд тут же выхватывает лежащую на столе смятую фотографию. - Я почти забыл их лица, - внезапно говорит он, и в его хриплом голосе столько горечи, что мне хочется крепко сжать его в объятиях, - Как я мог? Как? Они были такими смелыми, ничего не боялись. Все эти годы слушались меня во всем. Но, Боже, так несправедливо… Я смог укрыть их от машин, а от болезни… Я молчу. Позволяю себе лишь скользнуть ладонью по плечу мужчины. Мне сложно его понять. Я с детства был один, не знал ни матери, ни отца, есть ли у меня братья или родня. Вырос я в детском доме и покинул его с диким желанием заработать денег. Что, впрочем, мне и удалось. Потом я кутил на полную - пока к власти не пришел ИИ. А теперь, глядя в зеркало, иногда сам себя не узнаю. - Я не хочу жить, - признается мужчина, вытирая слезы и отодвигая от себя фотографию на дальний конец стола. - Но ты будешь, - беспрекословно заявляю я и кладу обе руки на его плечи, словно хочу удержать на месте. Я не дам ему сбежать. Сердце гулко и требовательно ударяется о ноющие ребра - я стараюсь не думать о том, насколько смешон тот факт, что оно выбрало именно этого человека для того, чтобы напомнить о своем существовании. Глупо и немыслимо, но, Дьявол, я бессилен. - В чем смысл? Сейчас или потом, скажи? Все, кто был мне дорог, уже ушли, - устало шепчет он, и я хватаю его за ворот рубашки, грубо поднимая с табурета. - Потому что я так хочу, - рычу я, впиваюсь в его шею неласковыми поцелуями-укусами. Он не сопротивляется. Позволяет едва ли не порвать на себе одежду, не стонет, не шипит - молча запрокидывает голову, когда я опутываю жесткой хваткой его прядки волос. Покорно пятится к койке, не препятствуя мне бесчинствовать над его телом. Даже ноги раздвигает, когда приходит время, при этом не испытывая ни капельки удовольствия. Как это грязно и горько, черт подери, но, даже вбивая его тело в постель, я не способен до него дотянуться. И все равно не отпущу его. Потому что я сошел с ума. *** Это выедает меня изнутри. День за днем я прикасаюсь к его телу, не в силах устоять. Так надеюсь, что хоть раз он прикажет мне убрать мои мерзкие, похотливые руки прочь, но он молчит, позволяя ебать себя, как мне захочется. Временами во время секса меня даже подташнивает, но я не могу себя остановить. Мне вовсе не нужна эта физическая разрядка, я просто не знаю, как до него достучаться, и это отчаянье заставляет меня быть грубым. Будто моя душа, о наличии которой я даже и не подозревал, гибнет в муках. Эмоций все меньше, пустота ширит свои границы, а ежедневные дела выматывают так, словно мне сто лет. А впереди осень и долгая зима. Безвылазное сидение в логове, хмурые лица ребят, томящихся от скуки, холод и мерзлота. Одиночество. Днем, несмотря на то, как сильно я выматываю его под покровом ночи, мужчина все также безропотно выполняет мои приказы, и с приближением сумерек я раздражаюсь все больше. Неужели в этом человеке не осталось ни искорки желания жить? Ни капли гордости? Может, я сам, поступая с ним так, наношу эти смертельные удары один за другим? Может, стоило сдержаться и сказать ему о тех чувствах, что засели глубоко внутри? Но я никогда не умел красиво говорить. Хотя, вернее, не так. Я всегда говорил красиво, но никогда еще мне не доводилось быть искренним. В конце октября дожди сменяются первыми снегопадами. Я едва чувствую себя живым. Даже ребята начинают что-то замечать, и каждый день на меня сыпется множество вопросов о самочувствии. Я долго сижу, скрывшись ото всех между грудами ящиков на складе, а потом прихожу к выводу, что больше я так не могу. Что бы я теперь ни сделал, это не спасет его. Это больно, но я должен его отпустить. Извечные романтики, наверно, на моем месте захотели бы провести с любовником одну последнюю ночь, но эта близость невыносима. Я просто распахиваю дверь, дожидаюсь, пока он поднимет на меня пустой взгляд, и равнодушно говорю. - Ты свободен. Можешь идти, куда хочешь. Он также молча встает, снимает с крюка куртку, кутается в нее, забирает со стола фотографию братишек и выходит в ночь. Совсем скоро его силуэт исчезает между плотным слоем елей - он даже не оборачивается на прощание. Я долго вдыхаю морозный воздух и возвращаюсь к себе, чувствуя, как меня бьет озноб. Вот и все. Все. Нужно поспать. Внутри так пусто, что хочется выть. Пару дней я еще держусь, заставляю себя заниматься какими-то мелкими делами и запихивать в себя скупые порции еды, а на третье утро плюю и, закутавшись в одеяло, вовсе не встаю с койки. Я слабак и размазня, но мне плевать. Не знаю, сколько времени я провожу в бреду. В какой-то момент ощущаю, как на мой лоб ложится холодная тряпка - значит, кто-то наконец прознал, что я мечусь в лихорадке. Перед глазами плывут загадочные круги, воспоминания мечутся неясными картинками, мысли путаются, сплетаются в хаотичный бред. Я то сплю, то просыпаюсь, хватая ртом воздух, будто тону. Чаще над собой я вижу толщу воды, на которой таинственно играют блики солнца. Потом бездна темноты снова сжирает меня, и забываюсь. Мне все никак не выплыть, да и хочу ли я приходить в себя? - Шунсуи. Голос. Такой знакомый голос зовет назад. Единственный, наверно, которому я не могу перечить. Он ни разу не произносил моего имени. Да и мне это не нужно было. Тогда. А сейчас… - Шунсуи. Кончики белых прядок скользят по плечу, вызывая воинственную стайку мурашек. В теле жуткая слабость, кости ноют - словно меня только что собрали по кусочкам после мясорубки. В глазах муть. Хватаю ртом воздух, игнорируя, как сильно раскалывается голова при малейшем движении. Моргаю, хоть свет от лампы неимоверно режет глаза. Так сложно прийти в себя - как, черт подери, я позволил себе опуститься до такого жалкого состояния? - Шунсуи, посмотри на меня. Сжимаю зубы, заставляя себя принять сидячее положение. Тонкие пальцы помогают мне, подкладывают под спину подушку. На мне рубашка, взмокшая от пота. Ох, кажется все это время меня нереально колбасило. Интересно, сколько это продолжалось, и почему… Мысли обрываются, когда владелец голоса - мое ушедшее из логова наваждение собственной персоной - склоняется ко мне, заглядывая в глаза. Я замираю, но он всего лишь трогает мой лоб и заглядывает в зрачки. - Жить будет. За спиной мужчины принимаются радостно галдеть десятки голосов. Поворачиваю голову в удивлении - вся моя команда от мала до велика прыгают и пританцовывают от радости, словно свора бродячих детей, получивших в свое распоряжение грузовик с мороженым. Что за дерьмовая ассоциация и что вообще, Дьявол, происходит?! Досадливо морщусь, глядя на то, как даже самый матерый из моих парней, похлопывая кого-то по плечу, улыбается, словно чеширский кот, внезапно обожравшийся сметаной. - Так все, пацаны, на выход. Кепу положен отдых и здоровый сон! Отчетливо различаю знакомые стальные нотки голоса моего зама. Спасибо, Койоте, услужил. Один за другим ребята освобождают комнату и коридор, не преминув пожелать мне напоследок скорейшего выздоровления. Я растил их расчетливыми, самостоятельными ублюдками, так какого хрена они тут по мне сопли развели? Как только встану на ноги, выебу всех и каждого по отдельности, распоясались, блять! Боль в голове немного стихает, как только комната снова погружается в тишину. Мужчина, все это время спокойно сидевший на табурете, медленно встает и зажигает толстую свечу, затем выключает свет, позволяя комнате окунуться в полумрак, а моим ноющим глазам заныть от облегчения. Он присаживается на краешке постели, натягивая на мои плечи одеяло. В темноте я не могу видеть выражения его лица, поэтому рассеянно скольжу взглядом по седым прядкам и фигуре мужчины. Он вернулся. Но зачем? - Я хотел уснуть - там, среди снегов, чтобы больше никогда не проснуться, - словно прочитав мои мысли, тихо говорит он, - Было так легко и спокойно, сидеть среди снега, под елью, вдыхать морозный воздух и запах хвои, и слушать, как трещат на ветру могучие ветки. Но потом… Улыбка - такая красивая на этом по-прежнему бледном лице - заставляет сердце больно сжаться. Наплевав на слабость, выискиваю среди складок одеяла тонкую ладонь. Он не отдергивает руку, позволяя прикосновению продлиться. А мне бы - вот бы до конца дней вот так сидеть, держа его пальцы в своих. Они все еще холодны - я бы согрел их, но сейчас едва ли чувствую в себе биение жизни. - Можешь ли ты представить… Вокруг тишина и спокойствие. На фотографии родные лица братишек, и все что остается - лишь уснуть. А потом - словно ураган - крики и ругань, какофония возгласов и взволнованных лиц. Я как увидел их, так и просидел в ступоре минут двадцать, наверное. Шунсуи, они… они прочесывали весь лес, каждое дерево и нору, чтобы найти меня. Я решил, что ты передумал, но, когда меня все же выудили из-под той ели… все они до последнего умоляли меня вернуться - кто-то даже падал, прямо там… на колени в снег. Не потому что я по образованию врач, хотя об этом вряд ли кто мог догадаться. А потому что все уже давно знали - все, кроме меня, пожалуй - что я значу для тебя. И тогда я понял… Он улыбается. Я завороженно слушаю, как горечь в его шепоте мягко сплетается с этой волшебной улыбкой, исполненной теплоты. - Я понял, что если не вернусь, то никогда себе не прощу - даже в смерти. Потому что семья - это превыше всего. Нет, не смотри на меня так. Я догадываюсь, что ты строил не семью, а команду, но… ты - хороший человек, Шунсуи. Хотел ты этого или нет, эти ребята жизни своей знать не хотят без тебя и друг друга. Он умолкает, а я, едва сдерживая истерический хохот, сползаю по подушке вниз. Мне хочется рвать и метать и выть тоже. Ну что за идиоты. Черт подери, что за идиоты. Матерного слова на них даже не подобрать. В конце концов, я устаю от той бури эмоций, что рвет меня изнутри, и, завернувшись в одеяло, отворачиваюсь к стенке. Я бесконечно устал. - Ты останешься? Мой голос не дрожит. Я слишком вымотался, чтобы звучать искренне заинтересованным, хотя невидимая струна в моей груди натягивается до предела. - Разве у меня есть выбор? Это не то, что я хотел бы услышать, но, когда его худое тело прижимается к моей спине, мне остается лишь облегченно вздохнуть. Пусть горько, больно, но хотя бы так. *** - Скажи хоть свое имя. Я проклял тот день, когда все-таки озвучил эту просьбу. Желание знать терзало меня изнутри все остатки ноября и весь морозный декабрь, поэтому, в канун нового года - который мы, кстати, обычно празднуем, разве что позволяя себе откупорить несколько заныканных бутылок пива или вина - я принял стопку на душу, решительно ворвался в выделенную мужчине отдельную комнатушку и задал этот гребаный вопрос. Он непонимающе оглядел свороченный в процессе моего появления табурет, на котором до этого аккуратными стопками лежали бинты и шприцы, и нахмурился. В последнее время мужчина повадился брать на себя роль местного врача и психолога. Пару лет назад врач у нас был, однако погиб при неудачном рейде, и с тех пор нам приходилось довольствоваться своими собственными навыками оказания первой помощи. В общем, после моего чудесного «возвращения к жизни из пучин пневмонии», как торжественно окрестил события идиотского ноября мой зам, мужчина прижился и обрел уважение в глазах поголовно всех ребят. Они теперь не стеснялись ходить к нему изливать душу и жаловаться на жизнь, что меня несказанно бесило. Бесило в основном потому, что когда я сам захаживал к мужчине, то никак не мог найти нужных слов, чтобы завязать разговор. Стоял на пороге как последний придурок и молчал так долго, что его вопросительному взгляду впору было прожечь на моем лице огромную дыру. Тогда я просто разворачивался и с яростью захлопывал за собой дверь. А потом еще долго бродил по логову, ероша шевелюру и заламывая в раздражении руки, чувствуя себя до жути глупым мальчишкой. Так что этой решительной просьбе, озвученной в канун древнего праздника, суждено было стать первыми связными словами, сказанными мужчине. Он отвернулся, неспешно поднял разбежавшиеся по полу, чистые бинты, повязки и шприцы, затем выпрямил спину и, не глядя на мою напрягшуюся фигуру, пожал плечами. - Джууширо. Джууширо. Джууширо. Джууширо… Я поспешил исчезнуть во мраке логова, и хотя меня чуть позже выудили со склада полупьяные ребята, в голове назойливо крутилось лишь его имя. Джууширо. С тех пор оно преследует меня повсюду - наяву, в мыслях и во сне, а я, несмотря на дикий январский холод, предсказуемо пробравшийся внутрь бункера, невольно преследую мужчину. Встаю раньше всех, незаметно следую по его пятам, ловлю его отражения в редких зеркалах и отчетливо-ярко вспоминаю, как в ту ночь, когда я очнулся после болезни, его худое тело прижималось к моей спине. Я знаю, что он остался рядом не потому что хотел, а потому что это было нужно мне. И я безмерно благодарен, но как совладать с собственными чувствами, чтобы не разрушить его покой, мне неизвестно. Я бы не назвал эти чувства любовью - понятия не имею, что такое любовь - но я зависим от Джууширо. Он - мой наркотик, который я сам себе придумал… наверно, так. Январь заваливает подходы к бункеру немалыми сугробами. Опасаясь, как бы непрекращающиеся бураны не забили вентиляционные шахты, каждый день нам приходится выгребать снег. Добровольцев, желающих орудовать лопатами на диком морозе, находится не так много. Я мог бы отдать приказ и заставить работать в поте лица всех, но вместо этого берусь за лопату сам. Мне нужно куда-то выплеснуть эти бешеные эмоции, вызванные присутствием Джууширо и неизвестностью будущего. Что мне делать? Как мне себя вести? Вряд ли я могу надеяться хоть на что-то, верно?.. Потерявшись в мыслях, игнорирую царящий вокруг мороз и предрассветный мрак, и как результат - налегаю на лопату сильнее, чем следовало бы, при этом даже не заметив, что уже расчистил порог до обледенелого бетона. Коварная скользкая поверхность тут же заставляет меня потерять равновесие. Не желая разбить лицо, я изворачиваюсь, чтобы налететь плечом на распахнутую железную дверь, совсем позабыв о выпирающих железных балках. Матерюсь, восстанавливая равновесие, и запускаю ладонь под куртку, чтобы ощупать плечо. Вот дерьмо. Ткань куртки разорвана напрочь, а на пальцах застывает кровь. И ведь самому не заштопать. С надеждой оборачиваюсь на Койоте, но тот лишь гадко ухмыляется, принимаясь с удвоенной силой разгребать соседствующие сугробы. Даже не дает мне рта открыть, поганец. - А ты Джууширо разбуди. Он по этой части спец, если ты еще не в курсе. Ренджи вон ногу распорол на складе, так он его минут за пять подлатал… Скриплю зубами, отбрасывая лопату к чертовой матери. А вот пойду и разбужу всем чертям назло! Торопливо, пока собственная решимость не канула в Лету, спускаюсь в поисках комнаты мужчины. На самом деле, я просто хочу его увидеть. Вот и законный повод, наконец, появился. Замираю у закрытой двери, делая вдох. Черт подери, такое ощущение, будто я не рану штопать пришел просить, а на свидание звать. Блять. Сжав руку в кулак, стучу по двери, пока не передумал. Да и кровью не хотелось бы истечь. На целую минуту воцаряется тишина, и я замираю в томительном ожидании, пока до ушей не доносится едва слышимый шелест ткани. Джууширо приоткрывает дверь, заспанный и растрепанный, в одной лишь рубашке - кстати говоря, моей рубашке - которая прикрывает его бедра, открывая мне взор на его обнаженные ноги и босые ступни. Он все еще слишком худой, хотя в последнее время и выглядит лучше. Из комнаты ощутимо тянет теплом - наверняка, перед сном снова брал обогреватель. Мало кто в зимнее время не грешит потратить драгоценное топливо генератора на обогрев. Сообразив, куда упал мой взгляд, мужчина рассеянно пытается натянуть края рубашки еще ниже и трет глаза, окончательно прогоняя сон. Не хочу смущать его - отвожу взгляд и покорно стою на месте. Внутрь ведь меня еще не приглашали. Так невовремя зато вспоминается весь тот разврат, что я вытворял с его телом. - Что-то случилось? - хрипло спрашивает он, отвлекая меня от сладких и не очень воспоминаний. - Да так, плечо поранил, - невозмутимо отвечаю я, переминаясь с ноги на ногу. Я жду, что он отошлет меня восвояси, но Джууширо распахивает дверь, зажигает светильник на столе и подхватывает с табурета брюки. - Проходи. Послушно сажусь на табурет, пока он приводит себя в божеский вид. Не ожидаю того, что бледные пальцы сами стянут с моих плеч куртку. Снимаю майку через голову и отправляю ее валяться рядом с курткой. От осторожных прикосновений к спине мурашки бегут по телу, и я умиротворенно прикрываю глаза, не обращая внимания на боль от саднящей раны. - И как тебя угораздило… Посиди, воды согрею. Джууширо выходит, а я лениво скольжу взглядом по его комнате. Стопка старых газет и журналов примостилась у койки, на столе в треснувшей рамке поблескивает знакомая мне фотография, а на вбитых в стену крючках аккуратно развешена одежда. Волнение потихоньку уходит, когда я окончательно понимаю, что мужчина, кажется, преодолел желание расстаться с жизнью. Но это, конечно, далеко не повод, чтобы броситься в мои объятия. От этого немного досадно. Джууширо возвращается, заботливо промывает и обрабатывает рану, а затем, продев нитку в проспиртованную иглу, сшивает распоротую кожу. Я терплю боль, стискивая зубы. Только успокаивающие прикосновения к шее заставляют меня сидеть спокойно и не материться. Возможно, мужчина всего лишь придерживает мои забранные в хвост волосы, чтобы не мешались, а мне просто хочется думать иначе. Не знаю. Но мечтаю о том, чтобы эти чудные мгновения продлились. Боль уходит. Тепло окутывает усталое тело. Мысли разбегаются - я словно проваливаюсь в никуда. Чужие, почти ласковые прикосновения убаюкивают. Закрываю глаза, расслабляюсь. Чьи-то ладони ложатся на колени, скользят выше, замирают на моих щеках. Приятно. - ...унсуи? Шунсуи, ты что уснул? - шепот Джууширо доносится до сознания, смысл слов ускользает, но я подчиняюсь настойчивым рукам, которые заставляют меня подняться и сделать пару шагов вперед. Растягиваюсь на койке. Все те же заботливые руки стягивают с меня сапоги, нерешительно тянутся к брюкам, но под аккомпанемент тяжелого вздоха избавляют меня и от них. Зарываюсь носом в подушку. Ммм, так хорошо. Когда я прихожу в себя, в комнате царит мрак. Джууширо не спит - его ладонь осторожно перебирает мои прядки волос, разметавшиеся по подушке. Волна тоски и желания невыносимо сдавливает грудь. Медленно сажусь на постели, позволяя краю одеяла упасть на пояс. Джууширо отдергивает руку - но поздно - ловлю его ладонь в свою и подаюсь вперед. Почти зажимаю мужчину у стены. Я не могу видеть его лица - прожорливый мрак поглощает все. Слушаю лишь, как частит собственное сердце и то, как ритм дыхания Джууширо сбивается с такта. - Не надо, - отчаянной просьбой выдыхает он мне в губы. Целовал ли я его? Может, и целовал - только грубо, подчиняясь животной страсти. А, может, и вовсе нет - к чему такая нежность между деловыми партнерами, особенно когда валюта в сделке - постель? Под моими неторопливыми поцелуями он дрожит - всего лишь осторожные прикосновения губ к губам - он не отвечает, но и не отстраняется. Шепчу его имя, не могу остановиться - и чувствую вдруг, как он сжимает мою ладонь в ответ и тянется вперед. Голова кружится от этой бесконечной нежности. Нет во мне огня сейчас - я перегорел, я устал - все, чего мне хочется - это держать его ладонь и вот так целоваться, словно в первый раз, как будто мне снова с десяток годов. Просто чувствовать его близость, скользнуть пальцами по все еще хрупкому плечу, ощутить чужой, отчаянно бьющийся пульс. Он не выдерживает первым - резко подается назад, едва ли не ударяясь затылком о твердую поверхность стены за спиной, и хватает ртом воздух. Я тянусь к нему, но его пальцы опускаются на мои губы, и я покорно меняю цель - прижимаюсь лбом к его виску, слушаю его прерывистое дыхание. Все хорошо, я подожду - год, два, больше, сколько понадобится, да хоть целую жизнь - лишь бы он был рядом. Жить надеждой - по сути, не так уж и плохо, верно? - Шунсуи, - горько шепчет он, - Шунсуи, прости, я не знаю… смогу ли. - Молчи, - сдавленно рычу я и целую холодные пальцы. Он все хочет отдернуть руку, но я ему не даю. Если это все, что мне позволено, то я растяну эти моменты до бесконечности. Утром я непременно уйду, но сейчас - сейчас я сполна наслажусь ими, чтобы навсегда запомнить, чтобы видеть потом их во снах, чтобы продолжать улыбаться и жить вопреки всему. Чтобы не забыть, что я все еще живой. *** - Может, мне все-таки отправиться с вами? Отрицательно качаю головой. Теплый июль улыбается ясным, закатным небом, тихо шуршат ели и стрекочут кузнечики, спрятавшись в траве. Закидываю на плечи рюкзак, надеваю кепку козырьком назад и проверяю застежки на сапогах. Все, я готов. Перевожу взгляд на Джууширо. За зиму он поправился, но все тот же прошлогодний малиновый свитер заботливо обволакивает широкие плечи. Губы сами расползаются в стороны - Джууширо непонимающе оглядывает себя, хмурится, а потом, сообразив, закатывает глаза. - Врач нужнее здесь, чем там, красава. Времени латать раны на поле боя, сам знаешь, в обрез. Так что жди меня, я вернусь, - подмигиваю ему я и разворачиваюсь, чтобы скользнуть под покров елового леса и догнать уже ушедших вперед ребят, но ладонь Джууширо вдруг ловит меня за ворот куртки и резко тянет назад. Стою как вкопанный, неверующе глядя на то, как мужчина прижимается ко мне всем телом и накрывает мои губы своими. Я так поражен, что, черт подери, пропускаю весь поцелуй. - Уж будь добр, - улыбается мое наваждение и отступает назад, напоследок игриво стянув с меня кепку. Матерящийся голос Койоте эхом летит из-за елей и, досадливо поморщившись, я оставляю Джууширо стоять у входа в логово. Будь я проклят, но я обязательно вернусь. Мне просто не может не повезти. Жизнь, ты прекрасна!