У самого синего моря

      У самого синего моря пахнет солью. Воздух тяжёл, он смешан с водой и сбит в тяжёлые облака, нависающие над землёй. Он может раненой птицей рухнуть вниз, раздавливая, подминая под себя, разрывая на лоскуты, от головы до пят, — но вместе с умирающим солнцем лишь тихо нырнёт за горизонт. И море, огромное, мятежное, тут же потеряет свою синеву — наверное, именно таков был плащ Святой Октавии, расшитый осторожными руками девочки-послушницы, — и всё вокруг прыснет кровью: кровью дня, гранатов, ветра — невидимой на тёмном полотне. Леонард закрывает глаза, пытаясь вдохнуть солёный воздух.       Не получается: Леонард давится, закашливаясь, закрывая рот рукой, а в памяти таким же багрянцем вспыхивают осенние клёны. Резные, огромные листья горели, трепетали, рассыпаясь осенним пеплом в руках. Леонард, давно, настолько нестерпимо давно, что почти забылось, забирался на верх, цепляясь за раскидистые ветви, сдирая кожу с ладоней, испуганно озираясь, подтягивался, наступая на неровные наросты на дереве, чтобы увидеть, как всё полыхало в вихре осеннего увядания. Но у самого синего моря всё застывает.       У самого синего моря пролегла граница миров. Это — переплетение дорог, времён и судеб. Огромная рана, прочерченная невидимым ножом. Сплав чувств, эмоций — и уже не найти, где какая и чья.       Песок заглушает чужие шаги, он прячет в своих недрах жемчужины-слёзы, ржавые осколки, которые можно собирать, как чернику или смородину — огромные раскидистые кусты, Леонард срывал ягоды слишком быстро и неаккуратно, пачкая пальцы; шипы крыжовника и белых, мускатных роз, царапины, эссенция крови и сока — почему-то глаза у Рокэ такие же, как и самое синее море. — Не надоело ещё сидеть?       У самого синего моря огромные, прогретые солнцем каменные валуны. От них тоже пахнет солью, об них тщетно бились волны приливов, покорные луне, всё, чего никогда не было и уже никогда не будет.       У самого синего моря легко умереть, родившись заново. — Ты никогда не видел моря? — лёгкий поцелуй в шею. — Не смеши. — Такого — нет.       Синее-синее море, мятежное, всеобъемлющее. Жестокое.       Синее-синее, в недрах которого погребены наглецы, дерзнувшие попытаться постичь тайны. Леонард не смеет об этом даже думать. Он давно понимает, что вечного ничего не будет, краткие мгновения, ошмётками кленовых листьев останутся лишь в руках, и всё канет в небытие.       Синее-синее море весьма переменчиво, и Леонард благодарен за то, что есть — да и зачем мечтать о большем, если — пока — у тебя есть самый прекрасный журавль из всех?       Рокэ кидает круглый, избитый плетями ветров и волн камешек, тот подскакивает четырежды, ударяя гладь, синее море стонет, пуская круги, маленький, больше, больше, волны наслаиваются друг на друга, перемешиваются, затихают. Ещё камень.       Гранаты брызгают красными цветками, лепестки которых опадут — почти все — без пользы. Плеск. Дурман. Сон.       Леонард закрывает глаза и падает в объятия самого синего моря.       У самого синего моря пахнет солью и гранатами.