напомни мне, что я одинок не смотря ни на что.

Он его любит. Вот так вот просто, хотя нет, не просто, очень сильно, до боли где-то под правой лопаткой. Еще иногда больно сердцу, но он пытается не обращать на это внимание, потому что слишком шаблонно и грустно для осознания. Он безответен, смешно не правда ли, а все равно любит и, кажется, готов вылизывать ему пятки, если тот собьет их об асфальт, сбегая от очередного «у меня с ним навсегда». Сынюн любит Тэхена. Вот так просто, хотя нет, не просто, очень сильно скрипя зубами, туша боль в себе, когда тот плачет у него на груди из-за очередного «навсегда», хватаясь худыми холодными пальцами за майку того, кто, действительно, «навсегда и это не оспоримо». Сынюн встретил его случайно, оказавшись на шумной вечеринке своего старого друга. Тэхен упал на него, буквально с неба, летя со второго этажа, резко перекинувшись через перила. Их сблизила сломанная правая лопатка, когда они сидели в больнице и ждали врача. Тэхен старался прийти в себя, чтобы сказать слова «прости, пожалуйста», но вместо этого выблевывал за углом все содержимое своей души в мусорное ведро, полное использованных бахил. Кан смеялся, через боль в лопатке, потому что попытка Тэхена что-то промямлить, действительно, была очень забавной. Затем Нам стал его правой рукой. Как-то переехал к Сынюну на съемный чердак, как-то пытался убирать, играть на гитаре аккорды, которые говорил Кан, пока записывал новую песню, навеянную, не знаю, красиво летящей пылинкой. И им было так классно, будто так было всегда и можно лежать вот так тоже всегда. Все было идеально, и песни рождались новые, пробирающие до мурашек, заставляющие тело Тэхена сотрясаться от слез, которые он, оказывается, душил столько лет в себе. Но все было до поры. До той самой, когда Сынюн смог полноценно подтянуться на турнике за домом, обжигая руки январским холодом. Он думал, что Тэхен будет рад. Он Нам был рад не так, как хотелось. Он ослепительно улыбался, хлопал в ладоши и спешил на тот пыльный чердак с таким неосторожным «я свободен, ура!». Все это было каторгой, не особо приятно осознавать, но зато родилась еще одна песня, из-за которой теперь сотрясалось тело Сынюна. И идея пойти туда, где Тэхен, упасть, сломать себе все кости, а потом прикатиться к его ноге и сказать «это все ты виноват», была не такой уж идиотской. Лишь бы вернулся и снова с ним валялся на матрасе, перебирал аккорды и радовался тому, что что-то умнеет и, наверное, станет лучше Кана. Благо, ломать ничего не пришлось, он вернулся сам. Весь мокрый до одури, то ли от дождя за окном, то ли от собственной истерики. Тэхен упал на него, также как в первый раз, только все закончилось не больницей и блевотиной на бахилы, а каким-то глухим стуком головы о пол, нежными вздохами и холодными пальцами в области запрета. Кажется, Тэхен был чуть худее, чем раньше, потому что Сынюн легко пересчитал все его косточки своим языком. А еще, кажется, Тэхен был чуть пустым, чего раньше, как раз таки, не было. Но сейчас то все. Паззлы собрались, и завтра можно пойти погулять в парк, скушать мороженное, покататься на велосипеде, и плевать, что только чуть-чуть наступил март, и солнца все нет. Никогда не мечтать Сынюн решил через пару часов, после «прости, я случайно» и хлопка двери. Да сколько можно случайностей, после которых Кан будет зажимать край одеяла в зубах, чтобы заглушить первый приступ боли под правой лопаткой. Так случалось, дай бог, каждый месяц или полтора. Тэхен приходил, выливал ушат дерьма, наслаждался тем, что его отпускало и уходил снова, хлопнув дверью. И так, вроде бы и надо, только Сынюн уже вздернуться готов от этого «надо» или случайно провести бритвой чуть ниже. Но нет, как он уйдет вот так, кому же плакать будет Тэхен. Он же совсем один, а Сынюн потерпит, не в первый и не в последний раз. Потом Тэхен сказал, что нашел. Нашел того, кого любит и кто, ура, любит его. У них столько общего, столько одинакового, что сложно было представить, существует ли такой человек. Кан усмехается болезненной улыбкой с желанием орать «да, ты с ним жил, трахался и на гитаре играл». Но в голове все пульсирует «любишь – отпусти» и он целует Тэхена в губы, дабы поставить печать прощания и навсегда сменить место жительства. Поцелуй чуть затягивается, переходит в легкие касания, затем в объятия, но все обрывается, когда Тэхен шипит от боли и ежится. Сынюн не обращает внимания на слезные просьбы Нама не прикасаться и не стягивать с себя одежду, но Кану уже снесло крышу от гнева. Все становится лишь хуже, когда он видит черные, как дыры в космосе, гематомы на теле своего Тэхена. Это его Тэхен и никто не имеет права. Но, оказывается, это Сынюн не имеет никаких прав и у Тэхена своя жизнь, куда Сынюну лезть не разрешали. И он ушел. Теперь, кажется, навсегда к своему «навсегда». И отлично, хорошо, наконец, все закончилось. Сынюн собирает вещи, платит последние монеты за чердак. Но даже то, что он сменил место своего существования, ничего не изменило. Все также он оставляет дверь открытой, вдруг Тэхен придет и будет плакать. И плевать, что тот не в курсе, где он и что с ним. А когда Тэхен звонит ему, Сынюн говорит ему лишь: «напомни мне, что я одинок несмотря ни на что». И фраза эта бессмысленная, вроде, но в то же время несущая в себе всю боль этой гребанной правой лопатки. «Даже несмотря на то, что я нуждаюсь в тебе?» «Да». У Тэхена своя жизнь и пора это осознать именно Тэхену, ведь до Сынюна это дошло сразу же, после первой же фразы. Он его любит. Вот так просто, а нет, не просто, очень сильно ненавидя тот факт, что он снова упал на него с лестницы, потому что запнулся о собственные ноги. И снова ломается эта пресловутая лопатка. Оказалось все просто. Когда ты очень сильно хочешь сбежать от чего-то, ты в итоге к этому приходишь. «Привет, сосед» «Закрой рот»