Origami

Я видел его несколько раз в неделю. 4, кажется. И почему-то у меня каждый раз до безумия тяжелела голова. Впервые я встретил его около двух месяцев назад в самом углу парка. Мне стало почему-то невероятно интересно что же делает такой невероятно красивый парень в самой глуши, а не, например, с девушкой в каком-нибудь суши-баре. Приблизившись, я заметил что в его руках было что-то из фарфорово- голубой бумаги, напоминающее оригами. Пытаясь удовлетворить свое любопытство и узнать что же все-таки у него в рука, я и не заметил, как подобрался совсем близко. Он одарил меня безмятежным взглядом синильно-голубых глаз и продолжил причудливо сгибать уголки бумаги. Совсем осмелев, я уселся рядом с ним по-турецки, не отрываясь наблюдая за умелыми, тонкими и изящными пальцами. Мы просидели в тишине недолго, но кажется, что это была целая вечность. Вечность среди изумрудной травы, шелеста листьев и далекого гула человеческих голосов. Я не любил людей, они порою были мне совершенно омерзительны в своих поступках. Но с этим парнем кажется все было иначе. Его синильно-голубые глаза взглянули на меня же пару раз и на третий он протянул мне фарфорово-голубую фигурку лебедки. Я озадаченно взглянул на него, невольно подмечая его губы, напоминающие лепестки английской розы, но все же забрал лебедку, нечаянно коснувшись холодных пальцев. Сразу же после он ушел. Еще несколько встреч я наблюдал за тем, как он создает крохотные бумажные шедевры, раз за разом отдавая их мне. Кажется у меня уже была целая коллекция. И все это время он молчал. Однажды, чисто случайно, я уронил на траву каплю растаявшего ягодно-розового пломбира. Он тотчас поднял голову, смотря на такое свежее сочетание зелени и розового, а после задумчиво произнес: — Почему хлорофилл зеленый? Я остолбенел. Во-первых, я банально не знал ответа на его вопрос, а во-вторых, я впервые услышал его голос. Это напомнило мне тягучесть меда и сладость яблока с легкой кислинкой. Его голос был мягок, достаточно заинтересован и по-волшебному чудесен. — Я…Не знаю. Так должно быть. Трава зеленая, небо голубое, солнце желтое. Так всегда было. — Это примитивно. — возразил он, наблюдая за розовым пятном. — Есть еще множество оттенков. — Но ведь основные цвета — это те, что присутствуют в радуге… — я внимательно оглядел его, как всегда подмечая и наслаждаясь сочетанием золотисто-солнечных кудрей и ярко выраженных скул. — Чушь. — он презрительно фыркнул, слишком сильно согнув мятный листок. — Даже в радуге миллиарды оттенков. — Тогда какой должна быть трава? — не знаю почему, но мне было жизненно необходимо узнать его ответ. — Например…Цвета вишневого мусса. — он довольно огляделся. — Это было бы слишком ярко, я полагаю… — Верно. Настолько ярко, что люди бы отвыкли бы от запыленных оттенков. — с этими словами он вручил мне мятного слоника и как всегда ушел. После этого мы частенько разговаривали. Я невероятно привязался к нему. Меня покоряли его синильно-голубые глаза, золотисто-солнечные слишком идеальные волосы и вечно холодные пальцы. На нашу десятую встречу я пошутил, что у нас годовщина, а я все еще не знаю ничего о моем личном Прекрасном принце. Тогда он чуть улыбнулся, одарив снисходительным взглядом, после рассказав, что ему всего 21. Это поразило меня почему-то до глубины души. Он выглядел очень молодо, словно морозная лаванда, но в глазах царила мудрость дымчатого имперского пурпура с мантии короля Англии в N-ом веке. На другой встрече мы оба были с картонными кружками, где плескался кофе. — Что ты пьешь? — поинтересовался я, нагло косясь на тонкие запястья с серебристым браслетом. — Очевидно же, это латте. — Он сделал крохотный глоток, от наслаждения прикрывая глаза. — Почему латте? — я покосился на свой капучино. Я знал, что у него на любой поступок есть объяснение. -Потому что латте — это легкость, мечтательность. Эта мягкая пенка и никакой жизненной горечи. — Вероятно ты прав. Что же капучино по-твоему? — Наверное…Симпатия. -Почему же? — я удивленно и совсем невоспитанно уставился на него. — Потому что это всегда сладость, а после горечь жизни. Но корица и немного отличная от других пленка помогают прочувствовать момент. -Удивительно…- мне и в голову никогда не приходило нечто подобное. После двух выпитых кружек кофе, он протянул мне бледно-кораллового фламинго и привычно скрылся за деревьями. Я еще долго думал об этом разговоре. На следующей встрече я узнал его имя, что на двадцать восьмую встречу было до меня невероятным счастьем. Это случилось тогда, когда я читал любимую «Алису в Стране чудес», а он мастерил очередную фигурку, которой сегодня оказалась устрично-бежевая кошечка. — Это твоя любимая книга, верно? — его голос напоминал свежий ласковый ветерок в июльскую жару. — Да. Как ты узнал? — я даже оторвался от увлекательного момента первой встречи Алисы и Червовой королевы. — Страницы в пятнах от кофе, погнуты и хрустят, как свежий багет. — Верно.Любишь читать? Есть любимая? — Я предпочитаю сказки. — Что плохого во взрослых книгах? — Они ничтожны перед сказками. Сказки формируют детей, учат их большему, чем могут родители. В них та же жизнь, те же принципы, мораль и поступки, что и во взрослых книгах. Разве что без этих вычурно-заумных терминов. Они как обертка, под которой крошечная конфетка — слов много, а смысла толком нет. — в его глазах светилась истинная одержимость этой темой.  — А мне нравятся имена героев взрослых рассказов. Такие длинные и необыкновенные… Как экзотические перья павлинов… — Как насчет «Тристан»? — Невероятно. И откуда он?  — Из книги, в которой я живу и чьим главным героем являюсь. — Это твое имя? — я шокировано выдохнул. Это имя ему невероятно подходило. Это звучало так же идеально, как и восхитительно правильное количество сахара в кружке с чаем. И привычно вручив мне кошечку, он удалился с яркой улыбкой на гвоздично-розовых губах. Узнал их вкус я случайно, подсознательно желая этого с самого нашего знакомства. Это было до возмутительности нелепо и совершенно невоспитанно, но я нагло подсел ближе и за подбородок притянул его к себе. Он шокировано хлопал глазами, от неожиданности выронив терракотового песика. Его губы оказались такими же идеальными, как он сам. Это была сладость морозной вишни и горчинка кофе, который он вероятно выпил незадолго до нашей встречи. Большим шоком для меня оказались холодные руки, обнимающие за шею и неловкие до очарования ответы. Не знаю сколько это продолжалось, но это оказался первый раз за долгое время, когда мы не проронили ни слова, занятые друг другом. На прощание в моих руках оказалась незаконченная собачка. Над головой послышались встревоженные голоса и топот. Открыв глаза, я увидел перед собой обеспокоенные лица мамы и моего психолога. — Что случилось? — устало пробормотал я, борясь с желанием уснуть. Навсегда, желательно. — Ты потерял сознание, Брэдли — миссис Клерн сунула отвратительно пахнущую ватку мне под нос. Поморщившись, я убрал ее руку от своего лица, подмечая, что сознание прояснилось. — Мы так волновались, милый… — мама подала стакан воды. — Нет, не стоило, все отлично. Я виделся с Тристаном. И я поцеловал его! — кажется радостное возбуждение было слишком заметно. Женщины переглянулись. — Брэдли, ты же знаешь, что болен…Тристана не существует…Ты придумал его у себя в голове… — грустно улыбнувшись, миссис Клерн так опрометчиво положила ножницы слишком близко. Слезы застилали глаза, но я протянул руку, схватив холодный металл. Мама закричала, когда лезвие вспороло кожу на запястье и кровь хлынула на кипельно-белый пол. — Он не плод моего воображения…И я люблю его больше жизни… — слабо прохрипел я. Мне уже ничего не был нужно. Если нет его, то нет и меня. Такой же порез на другой руке и тело словно стало легче. Сознание затуманилось и я закрыл глаза, чувствуя, как душа покинула слабое тело, устремляясь на вечные поиски первого и единственного моего возлюбленного Тристана. В этот момент в небольшой квартирке только что проснулся 21-летний Тристан Оливер Ванс Эванс III, взъерошивший золотисто-солнечные кудри и устремив взгляд синильно-голубых глаз на полку с оригами, где не хватало ровно 32 фигурок, в том числе и фарворово-голубой лебедки, мятного слоника, бледно-кораллового фламинго, устрично-бежевой кошечки и терракотового песика. Мотнув головой, парень отправился на кухню, готовить свой любимый латте с пенкой.