Девяносто четыре

      Вместо пролога.       Мокро.       Чертов подвал. Херовы стены, уродливая кирпичная кладка, дебильная, душащая тишина, от которой вот-вот мозг взорвется — он мог материть все, кроме Люциуса — отца — сказать слово в его сторону язык не повернется. Гребанный, долбанный страх сдавливает глотку, и сорваться может слово. Редко. Максимум предложение, но оно - односложное.       Драко вздохнул и прислонил голову к стене, возле которой сидел.       Он был наказан. В очередной раз. Наказан за то, что увидел нескольких приспешников Волан-де-Морта, хоть и понятия не имел об этом тогда. Старший же Малфой, не став долго думать, бросил сына в темницу под Мэнором. Словно шавку. Да он и был шавкой обыкновенной, если разобраться. Никто. Просто никто.       И от этого знания в голове было пусто, а безликие стены казались давящими. Он был настолько ничтожен, что даже темницы под поместьем недостоин.       Такое чувство было… пустоты. Черноты, что так глубоко внутри, будто на генном уровне. А гены не поменять. С этим жить. Существовать. Дышать…       «О да, Драко, ты же все отдашь за то, что бы вдохнуть херового кислорода» — подумать об этом и сжать зубы. Все отдаст… конечно, только вот что у него есть?       Ничего. И он сам никто. Ничто.       Парнишка вздрогнул, когда со скрипом дверь отворилась, и кромешную тьму прорезал луч света — совсем блеклого, но он казался таким ярким на контрасте.       — Нам надо успеть на вокзал, — холодно проговорил отец, — и желательно тебе привести себя в тот вид, который не будет вызывать отвращения, и который можно назвать соответствующим для Малфоя.       И ушел. Так просто. Неважно, что сын уже второй день без воды и еды. Все по черту. Абсолютно.       — Приведу, отец, — вглубь коридора просипел Драко и, пошатываясь, встал.       ***Последний курс Хогвартса***       Этот год… как бы сильно она хотела, чтобы он был обычным. Но он не был таким. И не будет.       Гермиона передернула плечами и, уткнувшись в теплый гриффиндорский шарф, продолжила наблюдать за тренировкой Гарри. В последнее время всем требовалось отойти от той резни, что была пару месяцев назад. Ей самой так хотелось забыть о том, что больше нет Волан-де-Морта - и его ведь нет, а в головах людей он до сих пор жив. И это так до жути раздражало. Девушка желала, чтобы все забыли о том, что сделал Гарри. И это было непростительно.       Пожалуй, Гермиона была бы не собой, если бы не проклинала себя за намеки на такие мысли.       — Рон! Квоффл! — закричал кто-то, и она словно очнулась. Вновь начала упорно следить за мячами и быстрыми перемещениями сокурсников.       Это… успокаивало.       Гарри странно дернулся и молнией помчался в неизвестном направлении. Кажется, он заметил снитч и все хорошо, но что-то заставило тревожно сжаться сердце, а ладони, всегда привычно холодные, вспотеть.       Карие глаза неистово начали метаться в стороны, разыскивая угрозу.       Секунда. Еще. Еще. Еще.       Взгляд зацепился за компанию слизеринцев, и девушка заторможено отметила, что там Малфой. И это, черт подери, не придало ей уверенности или спокойствия. Наоборот, все внутри словно завязалось тугим узлом и, когда она присмотрелась, заметив, что Драко одними губами шепчет «Круцио», ухнуло вниз.       — Подонок… — прошептала Грейнджер, вскакивая с трибуны и несясь в его сторону.       Палочка так привычно легла в правую руку, словно была ее продолжением.       — Малфой! — крикнула она, останавливаясь в паре шагов.       Тяжело дыша.       С палочкой наизготовку.       С заклятьями, готовыми сорваться с языка.       Он отвлекся. Круциатус прекратил свое действие, и Гарри ровно сел на метлу. Она не могла его разглядеть. Но, раз он в воздухе — жив. Остальное можно пережить.       — Кто к нам прибежал? — издевательски потянул Малфой, — херова грязнокровка?       Крэб, Гойл и еще несколько кретинов рассмеялись, когда Драко лишь выдавил гадкую ухмылку.       «Получи, грязь», — удовлетворенно пропел внутренний голос.       — Это запрещенное заклинание, — прошипела Гермиона, стараясь сдержаться и не бросить в него что-то противное, что причинит боль, сломает…       — Уродливая заучка, что, побежишь к МакГонагалл? Так имей в виду, что твой Поттер к тому времени будет дохлым, — новый взрыв хохота слизеринцев не заставил себя ждать.       — Ублюдок… — прошептала она, и палочка в руке дрогнула.       Он не стал отвечать. Усмехнулся и взглянул на Поттера.       — Грейнджер, знаешь, я уже не считаю, что Азкабан — говно, — слова сорвались сами. Малфой даже не понял, что сделал.       Просто… сказал.       — Что? — тихо спросила, не понимая слов.       А его руки… они так быстро вычертили непростительный символ… а губы… так грязно произнесли два слова:       — Авада кедавра! — и палочка, направленная в Поттера.       Миг. Да, действительно мгновение и поле озарила зеленая вспышка.       Гермиона не заметила, как в один шаг загородила Малфою обзор, закрыв собой друга, и произнесла заклинание зеркального щита.       Авада отрикошетила. Назад.       Слизеринец дернулся и посмотрел на нее.       — Малфой! … — на периферии сознания. Кажется, грязнокровка кричала… ****       Мокро.       Голова разрывается.       Грудную клетку саднит. Сейчас кишки выплюнет.       Нет. Черт.       «Живи, сука, давай», — думает и пытается сделать вдох.       Получилось.       Дышит размеренно, спокойно, а боль в голове не унимается. Но, если не двигаться, отпускает. Медленно. Он не знает, сколько так просидел. Час, минуту — чувства времени нет. И, кажется, что его нет только здесь, а где это «здесь» не знает.       Рисковать не хочется, поэтому только ладонью проводит по каменному полу. Мокро. Как…       Глаза распахиваются мгновенно.       Тьма, запах, сырость — Мэнор. И боль отчего-то проходит, так что, он встает и оглядывается. Появляется столько гребанных вопросов.       Медленными шагами идет к двери, которая словно почувствовав это, отворяется, ударяя полоской света по глазам, привыкшим ко тьме, а мозг тут же подкидывает мысль о том, что это отец, пришедший сказать ему, чтобы привел себя в порядок…       Когда он видит Люциуса, понимает, что видимо, все-таки сдох. Сука Грейнджер, уродливая гриффиндорская шлюха со своей «зеркалкой». И мозг как-то заторможено отмечает, что Люциус, не найдя никакой реакции сына на свои слова вдруг ударяет его по лицу. Наотмашь. И Драко, вашу мать, чувствует боль. Значит, жив? Как?       Рука тут же задевает место удара, он кивает на слова старшего Малфоя и почти бежит в комнату, замечая, что шаги коротки, а кулаки не так массивны…       Минута — и он в своей обители.       Смотрит в зеркало и не может поверить.       Не укладывается в херовой голове.       Он, сука, на себя смотрит.       Первокурсника.       Слов даже нет.       Просто проводит ладонью по чуть покрасневшей щеке и приглушенно что-то шепчет.       А мысли, наконец, появляются. Как назло — столько, что не знаешь, за какую ухватиться.       Вспыхивают образы Нарциссы — раздавленной, разбитой — той, которую он выдергивал из того дерьма, где она была на протяжении стольких лет жизни с Люциусом. Он вспоминает вечера с ней, когда рассказывал куски жизни, чтобы увидеть хоть какие-то эмоции, а не безразличный арктический холод взгляда. Он помнит, как из Министерства приходили, рыскали по Мэнору улики, забирали вещи Пожирателя после его смерти, жгли прилюдно, а он держал мать за руку. Она ревела. Выла. И так сильно впивалась в его ладонь ногтями, что иногда казалось, проткнет до крови. Но он вытащил ее из всего этого. Они прожили тот период, пережили его и больше не вспоминали. А сейчас… что с ней? С той, которая в будущем?       — Хреновый бред, — схватившись за волосы, прошептал Драко, — хреновый бред.       — Долго ты копаться будешь? — дверь отлетела в сторону неожиданно, и вошел Люциус.       — Минуту, — твердо ответил он и тут же осекся. Никогда нельзя допускать подобного тона с отцом.       Хотя, в этот раз казалось, пронесло, ведь Пожиратель даже не оторвался от «Пророка».       Драко тихонько выдохнул и, не теряя времени, быстро переоделся, приготовившись выходить.       «Ладно. Хорошо. Хогвартс. Школа. Первый курс», — повторил Малфой, шагая вслед за отцом.       Через пару часов он уже был на платформе 9¾. В голове до сих пор творился полный кавардак, но вопреки этому, думать получалось рационально.       Драко почти не заметил, как оказался в поезде, а отец, не прощаясь, повернул в противоположную сторону.       Парень брел по вагонам, стараясь совладать с собой.       Наверное, он, черт возьми, никогда не простит себе этого, но его мать…       Рискнуть.       Просто, блин, рискнуть.       Малфой делал спокойные размеренные шаги, все приближаясь к купе троицы. Гриффиндорцев, которых ненавидел всей душой.       Девяносто четыре шага.       Закушенная до крови губа.       И гребанный внутренний голос, шепчущий, что, Драко Малфой делает правильный выбор. Впервые в жизни.       Стук.       Поттер там. Уизли что-то жует.       Драко удерживается от того, чтобы сморщиться, а потом, напоминая себе о том, ради чего и кого это делает, неожиданно улыбается.       — Я Драко, — Уизли вздрагивает, поднимая глаза, — Драко Малфой.       — Гарри Поттер, — мальчик протягивает ему руку, которую слизеринец пожимает.       — Рон…       — Уизли. Догадался, — усмехается он, пожимает и его руку, а потом вальяжно устраивается на одной скамье с Роном.       Совершенно неожиданно в дверном проеме появляется Грейнджер, разыскивающая какую-то жабу.       А внутри весь яд, что всегда бурлил в жилах, ослабевает. ***       Семь лет вместе. Семь лет спустя.       Сейчас, когда Волан-де-Морта нет, когда нет отца, а есть Уизли, Поттер и Грейнджер, сидящая рядом на трибунах, как-то легко. Нет больше того дерьмового ощущения долбанной черноты и пустоты. Гнили. В. Нем. Этого. Нет.       И это пугает.       Охеренно пугает каждый гребанный день, потому что Драко понимает, что боится. Боится, черт, потерять все это.       Мать, которая знает, что такое любовь. Поттера, который почему-то стал… другом. Уизли, который всегда бесит, но заставляет постоянно убивать все, что когда-то строил в нем отец. Грейнджер, которая так охрененно любит читать херовы лекции и постоянно ворчит, вызывая смех, а не то раздражение.       — Эй, Драко, что с тобой? — она касается его руки, и он даже не отдергивается от грязнокровки, как это было вначале.       Он качает головой, улыбается, а потом, смотря на Поттера, полетевшего за снитчем, глухо, на выдохе, произносит:       — Грейнджер, сука, ты не представляешь, насколько я вас всех ненавижу…       Переводит на нее взгляд, и, видя ее растерянную, не понимающую, вдруг улыбается и тихо произносит, глядя прямо в карие глаза.       — Спасибо. За то, что однажды спасла.