Обмен

      Памела Фримантл чуть не лишилась сознания, когда увидела на пороге родительского дома в Палм-Дезерт, куда она на время переехала, будучи не в силах оставаться в Мендота-Хайтс, свою младшую дочь. Свою мертвую младшую дочь.       Как будто и не было ванны с безжизненным телом на дне, полностью скрытым водой, и кровавого следа на полу гостиной-кухни. Пэм не приезжала в маленькую квартирку Илзе, просто не смогла себя заставить. Это и не требовалось. Полицейские Провиденса расписали случившееся с такой беспощадной точностью, что когда она закрывала глаза, то сразу видела следующую картину: утонувшую Илли почти невозможно узнать, соленое покрывало с каждым мигом делается розовее из-за струек крови из разбитой головы, в толще воды похожих на распускающиеся цветы; кровяная дорожка, протянутая через коридор, выглядит зловеще – словно на дочку напал дикий зверь, убил ее одним ударом, а после поволок в берлогу; брошенные пачки из-под соли, опустошенные и пугающе будничные, смотрятся чужеродно, их не должно быть здесь.       Она уже почти ненавидела это зрелище. Она многое сейчас ненавидела.       Эдгара – если бы не он, всех этих несчастий не случилось бы. «И как, интересно, он умудрялся шпионить за мной после развода, не покидая своего острова? Зачем ему нужно было знать, во что я одета?»       Его проклятые рисунки – если бы не чертова выставка, они никогда бы не встретились с Мэри Айр. «Да и с чего он вообще возомнил себя Сальвадором Дали, с чего заставил приехать во Флориду и хвалить этот кошмар: розы, ракушки, корабль с прогнившими парусами?»       Себя. В последнем разговоре с бывшим она не сомневалась в своей правоте и была абсолютно в себе уверена, выкрикивая в телефонную трубку, что для всех было бы лучше, если бы Эдгар не пережил встречи со строительным краном.       Однако после этого у нее было достаточно времени, чтобы подумать о своей доле вины. Нет, Пэм, конечно, не верила в глупую мистику, о которой говорил муж, она воспринимала слова о полотнах, несущих зло, примерно как его речевые ошибки во время восстановительного периода – как бред, бессмыслицу, но все же…       Когда голос твоего ребенка по телефону кажется усталым, ты не придаешь этому значения, а на следующий день ребенок мертв, невольно начинаешь задумываться – что, если бы?       Что, если бы она тогда забеспокоилась? Что, если бы перезвонила Илли снова, попыталась ее растормошить, расспросила, что так вымотало дочь, посоветовала встретиться с друзьями, не оставаться вечером дома, может, даже переночевать у подруги? Изменилось бы что-нибудь в этом случае?       Впрочем, сейчас это «если бы» не имело значения. Все уже изменилось, пусть Пэм и не представляла, каким образом. «Может быть, я просто сошла с ума, и никакой Илзе тут на самом деле нет?»       Она метнулась к дочери, желая ее обнять, почти готовая к тому, что руки пройдут насквозь, будто встретившись с пеленой морского тумана, но коснувшиеся кожи Илзе ладони ощутили тепло. Пэм обрадовалась бы этому куда больше, если бы Илли повела себя нормально: улыбнулась, поздоровалась, объяснила свое появление («Как, ну как можно его объяснить?»), но дочь никак не отреагировала на объятие: ее глаза все еще оставались потухшими, она бормотала что-то, уставившись в пол веранды и словно желая отыскать там что-то важное:       – Я вся из песка, я рассыпаюсь… Песок вьется вокруг, все зыбко, солоно и течет. Я пытаюсь остаться прежней, но не могу – она владеет мной, она приказывает! – Илзе нервно облизнула губы, словно убирая неприятный привкус.       Пэм обвила правой рукой худые плечи дочки, второй украдкой дотрагиваясь до волос на затылке. «Что же случилось с тобой, Илли?»       Прежде она обязательно стала бы переживать о всяких глупостях, например, о том, как объяснить соседям и друзьям возвращение дочери, мертвой и похороненной – едва ли кому-то из них приходилось делать такое. Теперь у Пэм и в мыслях не было подобного, главным сейчас было привести дочь в порядок и понять, действительно это она, или…       Ни одного нормального варианта «или» в голову не приходило: весь ее жизненный опыт подсказывал: такого не может быть, потому что сверхъестественного не существует.       Поэтому Пэм просто обняла Илли покрепче и зашептала:       – Понятия не имею, о ком ты говоришь, но знаю – тебе никто и никогда не мог приказывать. Ты сама всеми командовала, прежде всего отцом. Помнишь, какой у тебя был ник?       На нее посмотрели очень удивленные глаза:       – Помню, но зачем?..       – Назови мне его. Свой ник, – настойчиво повторила Пэм.       – If-So-Girl88, – тихо произнесла Илзе, и сердце Пэм забилось быстрее от радости: она хотела доказательства, что перед ней и правда ее дочь, а этот ответ вполне на подобное тянул.       – Правильно. Помнишь, как в детстве, когда тебя просили сделать что-то такое, что тебе не нравилось, ты всегда говорила: «Раз так, то я не буду ложиться сегодня до полуночи? Раз так, то вы позволите мне завести хомячка?»       Уголки губ Илли дрогнули, и сердце Пэм подпрыгнуло от ликования – это уже была та улыбка, которую она помнила.       – Никто не может тебе указывать, милая, – мягко сказала она. – Ты всегда можешь поставить перед тем, кто попытается, условие, и сама решить, подходит тебе то, что предлагается, или нет.       Пэм поймала себя на мысли, что ей ужасно хочется тоже назвать Илли не по имени, а по нику, как это всегда делал Эдгар. Она считала это дурацкой привычкой – к чему вспоминать детское прозвище Илзе, к чему называть ее исключительно так, что за ребячество? – однако со временем смирилась, даже стала воспринимать эту их манеру как нормальное общение отца и дочери. А вот с тем, что Илли всегда в большей степени принадлежала Эдгару, была в первую очередь папиной дочкой, и лишь во вторую – дочерью ее, Пэм, смириться не могла. Сейчас же у нее возникло ощущение, что она наконец-то поняла младшую не хуже бывшего, и захотелось подтвердить это еще и словесно.       – Теперь ты здесь, со мной, и я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Больше никогда. Пойдем в дом, а?       Она понимала, как странно выглядит происходящее, но сейчас ей не было дела до странностей: обычная, рациональная Пэм отошла в сторонку в тот момент, когда услышала неуверенный стук в дверь.       Существовало множество вариантов, что Илли могла бы на это ответить, но того, что она в итоге сказала, не было ни в одном из них.       – Со мной уже и не случится… Теперь я вспомнила – она пообещала мне это перед тем, как отпустить. Я не просто так ушла, мне сказали, что теперь я могу отправляться домой! – Тон, с каким это произносилось, не соответствовал смыслу слов: казалось, чем больше дочь вспоминает, тем сильнее боится. – Ты понимаешь, мама? Она сказала, что это папу я должна благодарить за то, что вернулась!       Уже сделавшая пару шагов в сторону входной двери, она остановилась и развернулась – на лице явственно читался ужас:       – Мам, где сейчас папа? На Дьюме? Давай позвоним ему или полетим туда?! Пожалуйста, скажи «да»! Мне нужно знать, вдруг с ним что-то произошло?!       Вести о бывшем Пэм в последний раз получала по электронной почте – Эдгар коротко уведомлял, что уезжает из Флориды, вновь перебираясь в коттедж на озере Фален. Когда же спустя некоторое время в новостях сказали, что на Дьюма-Ки налетел страшный ураган, разрушивший все жилые постройки, сначала она даже пожалела, что Эдгар успел покинуть остров до катастрофы, а потом очень переживала – было стыдно, что она позволила себе настолько черную мысль.       Несмотря на это, ложь сорвалась с губ удивительно легко:       – Твой отец в последнее время не очень хорошо себя чувствует. Нет, с ним ничего страшного, – ответила она на немой вопрос Илли, – но на всякий случай не стоит подвергать его потрясениям. Он сейчас в Калифорнии, в нашем коттедже на озере, мы только сегодня утром с ним говорили, и я пообещала заехать, завезти кое-какие бумаги, которые не отправишь по электронке, обязательно нужны оригиналы. Как раз собиралась выезжать, когда увидела тебя. Я осторожно расскажу о тебе, подготовлю папу к встрече, и мы приедем сюда вместе с ним. А ты пока отдохни, милая, ладно? Завтра мы будем.       Илли попыталась запротестовать, но Пэм уже сбегала вниз по ступенькам, нашаривая в кармане ключи от машины. Она была рада, что родители на пару дней уехали навестить друзей – после того, как отец перенес операцию по удалению опухоли, она старалась его беречь всеми силами, а столкновение с внучкой, у которой он даже был на похоронах, явно не вписывалось в понятие «беречь».       Разумеется, Пэм не собиралась сегодня гнать машину по шоссе, но после неожиданного появления Илли ее маска скептика треснула, и она готова была поверить сейчас во что угодно. В то, что в смерти доктора Кеймена был виноват не только лишний вес. В то, что в самоубийстве Тома и впрямь был замешан купленный рисунок. В то, что Эдгар взаправду поспособствовал возвращению дочери – если не он, то кто?       И если он в самом деле сделал что-то эдакое, лучше выяснить все один на один, без присутствия Илли.       Проезжая мимо озера, она заметила, что на берегу какая-то суета – мужчина в рыбацких сапогах потрясал вытянутым цилиндром, указывая собравшимся то на него, то на воду. Пэм поразмышляла пару минут о том, что могло бы его так удивить, но когда озеро осталось позади, выбросила это из головы. Какое ей дело?       Открыв двери коттеджа комплектом ключей, который она обнаружила дома уже после развода, Пэм брезгливо поморщилась: на первом этаже царил ужасный беспорядок. Она несколько раз мысленно обругала бывшего, представила, какой скандал устроила бы ему, живи они до сих пор вместе, а позже, вспомнив, что без помощника ему с одной рукой сложно поддерживать чистоту, осадила себя. С того момента, когда Эдгар попытался ее задушить, она перестала воспринимать его однорукость как оправдание, за что сейчас почувствовала стыд.       Она позвала Эдгара несколько раз, а когда никто не откликнулся, открыла дверь в гостиную. То, что предстало перед ней, заставило Пэм в удивлении приоткрыть рот.       Все вокруг было в художественных принадлежностях, сваленных кое-как – будто их притаскивали в спешке, – а рядом валялись пакеты и чехлы со следами пыли: словно их хозяин сначала твердо решил засунуть все это подальше, а позже передумал.       А по центру комнаты возвышалась Картина с большой буквы «К». Она была больше других работ Эдгара и, казалось, занимала собой все пространство.       Первое, что бросилось Пэм в глаза, – очень знакомая беседка, которая была в родительском саду с момента покупки дома, а возле нее стояла Илли, нарисованная очень тщательно, в той же одежде, в которой была, когда возникла у родительского дома. «Возникла? Похоже на то».       Это открытие заставило внимательнее присмотреться и к другой части картины – той, где было нарисовано существо, которое обтекали струи воды… женщина в плаще с капюшоном, показавшаяся Пэм порождением кошмара. Нельзя было сказать, впрочем, что она уродлива, ее черты были фарфорово-правильными, но птичьи лапы вместо рук, три глаза – один по центру лба – и то, что впечатление она производила зловещее, обесценивали всю красоту. И было еще что-то, заставляющее при взгляде на картину думать: «Тут не все в порядке, что-то не так». Но что?       Когда Пэм поняла, то с трудом подавила крик и в это мгновение наконец поверила, поверила всему.       В одной из птичьих лап женщина-с-картины крепко сжимала крошечную фигурку – лицо человечка было искажено ужасом, он словно пытался вырваться, но не мог.       У него не было правой руки.