Через весь мир

Скотт идет домой пешком, просто потому, что ехать не на чем. Миссис Мартин забрала Лидию и увезла, Стайлз поехал с ними, потому что его джип издал странный звук и выдохнул последнее прямо у клиники. Надо будет помолиться, чтобы эта колымага встала на колеса. Хотя, она никогда не подводила, даже после клинической смерти, устроенной ей Перришем. Ее починят, Скотт уверен, надо просто верить… верить и молиться. Помолиться не мешало бы, это точно. За всех. За Лидию, в голову которой через дырку влили раствор рябины. За Стайлза, который еле стоит на ногах из-за того, что две ночи к ряду придумывал план по спасению Мартин, а в следующую ночь приводил его в действие. За Малию, которая продолжает испуганно шарахаться от любой тени, представляя там свою мать. За Киру, которая больше похожа на бомбу замедленного действия. За Кори, который жив только благодаря Малии. За Джордана, который еле стоит на ногах, после того, как прикрыл собой Лидию. За всех, грубо говоря. И глубоко внутри, где-то в подсознании Скотт предчувствует, что свои молитвы ему придется выполнять самому. Именно ему придется держать Лидию за руку, когда она вдруг потеряет сознание или захочет закричать, потому что именно он ее Альфа. Именно ему придется укладывать Стайлза спать, потому что никого другого он не послушает и тайно выпьет еще одну таблетку аддерола. Именно ему придется помогать Малии, забирать боль у Кори, вытаскивать очередную палку из груди Перриша. Все именно ему. Почему? Потому что он главный. Потому что, черт возьми, именно он несет за всех них ответственность, и если с кем-нибудь из них что-то случится, винить МакКолл будет именно себя. Он не замечает, как на повороте выходит на середину дороги. Сигнал раздается прямо над головой, и его ослепляет светом фар. Машина резко поворачивает за несколько метров перед ним и несется дальше, забирая с собой матерящегося водителя. Ой. Извините. Скотт дергается и быстро переходит дорогу. Он устал. Чертовски сильно устал, хотя этого ему нельзя показывать. Все устали. Но он устал куда сильнее. Просто потому, что приходится говорить «Все получится. Все, черт возьми, получится! Да, Лиам, я знаю, что ВСЕ может пойти не так! Но все получится! И мы вытащим Лидию, просто верьте мне!» И как всегда, все держится на слепой вере. Слепой вере своему вожаку. Вот по этому Скотт МакКолл и устал. Потому что приходится тратить все силы, чтобы они верили не в пустоту. На то, чтобы устроить так, чтобы ВСЕ не пошло не так. И это чертовски тяжело. Парень замечает столб перед собой только после того, как врезается в него. Больно… Всю оставшуюся дорогу он старается ни о чем не думать. Не получается. Мысли копошатся роем и все сводится к «Мы все умрем». И Скотт понимает, что единственное, что ему остается - оттянуть этот момент настолько, насколько это вообще возможно. Сложная задача, не считая того, что иногда он сам удивляется, как до сих пор не сдох. Мама встречает на кухне с остывшей чашкой кофе. Она сильно его обнимает. - Я боялась позвонить, вдруг помешаю. Звонила Шерифу, но он сказал, что ничего не знает. Боже, я так волновалась. Умоляю, скажи, что никто не пострадал. Что все в порядке. «Ну… Перришу воткнули в грудь металлическую палку, Кори прожгли насквозь, Лидии продырявили голову, я избил Лиама, а так…» - Все нормально. Все в порядке. Очередная ложь, которую оправдывает МакКолл лишь тем, что все оклемались. Всем хреново, все еле стоят на ногах, но стоят же. Остальное – ненужные подробности. - Я так волновалась... Меллиса только сильнее обнимает сына. - Тебе сделать чаю? В Англии этим решают все проблемы. «Было бы круто… - думает Скотт. – Если бы все мои проблемы я мог решить с помощью чашки чая». - Давай, вдруг подействует. Чай с ромашкой в 2 часа ночи успокаивает, но проблемы не решает. И на этом спасибо. Парень целует мать в висок, пытаясь показать этим больше, чем может, и поднимается наверх. В доме так спокойно. В доме не могут происходить все эти ужасы. Скотту по-детски кажется, что деревянная дверь защитит его и всех в этом доме от любых монстров, обитающих снаружи. Дверь спасет. Ведь дом – это святыня. Место его детства, да и всей жизни. Место, где он стал тем, кем является сейчас. Тут не может произойти ничего плохого. Скотт МакКолл наивно в это верит. Устал. Хочет спать. Он не соображает, что происходит уже несколько часов. Просто мозг перегрузился и не особо воспринимает действительность. Поэтому, когда он падает на кровать и чувствует что-то мягкое рядом, автоматически сгребает это в объятья и зарывается носов в мягкие волосы, ни о чем не думая. - Прости, я опоздал. Он засыпает прежде, чем понимает что произошло. Он засыпает прежде, чем понимает, что это обыденная фраза, которую он говорил на протяжении нескольких месяцев, взорвала ночной воздух, просто потому, что стала рефлексом. Он засыпает прежде, чем понимает, что не говорил эту фразу больше года. Он засыпает прежде, чем чувствует, что человек рядом начинает плакать. Беспокойство подкрадывается где-то во сне. Обычное темное месиво пустоты, ибо Скотту никогда ничего не снится, начинает дребезжать. Как воздух над костром. В пустоте появляется рябь, которая ударной волной начинает бить Скотта в грудь. Бьет. Снова и снова. Снова и снова, пока он не выдерживает и не падает на колени. В этот момент пустота трескается, как простое зеркало, куски падают куда-то вниз. МакКолл просыпается. Часы показывают 4:35 утра. Он какое-то время смотрит в потолок. Рядом никого нет. Да и не должно быть. Ведь на этой кровати кроме него никто не лежал больше года, с тех пор как… Запах дыма просачивается через ноздри, достигает мозга, и все мгновенно встает на место. Скотт садится на кровати и смотрит на окно. Распахнув его и свесив одну ногу на улицу, Айзек сидит на подоконнике и курит. Глаза у него немного красные. Затягивается он глубоко и спокойно, что означает, что курит он давно. Где-то уже… год. Он смотрит на луну, не поворачиваясь на движения Скотта. А тот долго на него смотрит. Год. Гребанный год его не было. Где он был, никто не знал. Почему не брал трубку, никто не знал. Жив ли он, никто не знал. Сам Скотт знал, только три вещи: 1. У Лейхи случился нервный срыв. 2. Врач сказал, что ему нужно сменить обстановку. 3. Айзек поцеловал его в дверях его дома со словами «Я не надолго, ты и не заметишь» и ушел. Он просто ушел… В гребанную ночь, испарясь в ней на целый год. Скотт звонил, Скотт писал, Скотт даже был готов поехать, если бы знал куда. И на самом деле, он знал, что у Айзека Лейхи не было причин уезжать. Не было, мать вашу, потому что человек, который любил его, был рядом. Зачем куда-то уезжать? Но Айзек уехал. МакКолл смирился. Решил, что так надо. Так действительно было надо. Просто… Просто он надеялся, что это будет не так надолго. Просто… месяц назад он перестал ждать. Айзек молча курит на подоконнике. Сюрприз, не у него одного появились вредные привычки. Скотт достает из под кроватной тумбочки пачку, и свесив голову чиркает спичками. На секунду его лицо освещает свет. Он спокоен, лишь руки немного трясутся. Вот так они и сидят. Один на подоконнике, другой на кровати. Иногда тишина прерывается звуком затяжки, или стряхивания пепла в пепельницу, в случае Лейхи, просто во двор. Скотт не обижен, он не зол. Как можно злиться на того, кого любишь. Просто… сложно начать разговор с человеком, который неожиданно исчезнув из его жизни, так же неожиданно через год появляется в ней у него на кровати. Есть такие моменты, когда тебе нечего сказать человеку, просто потому, что накопилось слишком много. Слишком много вещей, который он не знает, которые прошли без него. Слишком много всего. Так много, что превращается в ничего. Ты понимаешь, что и сказать человеку нечего. А так хочется. Хочется услышать родной голос, родной смех. Но слышишь лишь звук вздоха и выдоха. Это чертовски больно. Больно, когда понимаешь, что человек в метре от тебя, но, на самом деле, он даже не на другом континенте. Он вообще не на одной с тобой планете. Луна медленно катится по небу. Через час начнет светать. Скотт затягивается второй сигаретой и у него мелькает мысль, что Айзек сейчас возьмет свое сумку, которая валяется у стены, и уйдет, так ему ничего и не сказав. Он честно пытается начать разговор, но рот не открывается. Нет, не из-за гордости, какая к черту гордость, это же человек, которого он любит, ну или любил, по крайней мере. Просто… если он что-то скажет, он порвет все то расстояние, которое Айзек сохранил между ними, приехав обратно. Он все еще где-то там. И кажется, сохранять иллюзию его отсутствия не такая уж и плохая идея. Лучше лежать одному, проклинать его и чертовски сильно скучать. К этому МакКолл уже привык. А если он откроет рот, все изменится. Изменится абсолютно все. И МакКоллу страшно повторять историю. Ему страшно, что он опять уйдет. Уйдет, как тогда, без особо логичных разъяснений. Просто потому, что он так решил. Страшно, что он опять причинит Скотту боль, из-за которой он не будет спать по ночам. Ведь Айзек не знает, что человек чувствует, когда с каким-то безумным упорством продолжает звонить на один и тот же номер больше полугода, хотя знает, что никто не возьмет. Айзек не знает, что такое, не знать, жив ли… жива ли вторая часть тебя. Айзек вообще знает, что Скотту было больно? Но обо всем об этом Скотт думает, как-то подсознательно, обрывочно, не концентрируясь. Больше его волнует, огромный шрам на шее парня, уставшие глаза, дрожащие руки, прямо как у него, и напряженные плечи. Его волнует то, что пережил волчонок за этот год. За год, когда Скотта не было рядом. За год, когда он был совершенно один в совершенно не знакомом месте. И Скотт буквально видит ответ. Айзеку было плохо. Там, где-то там, где он был без МакКолла, ему было плохо. Мир побил его, так же как бил и здесь, до встречи со Скоттом. Парень понимает, спустя год понимает, что Айзек бежал куда-то, пытаясь найти самого себя. Пытаясь понять, кто он, как будто здесь он сделать этого не мог. Неужели ему показалось, что мир откроет ему его настоящего так, как не сможет Скотт? Неужели он решил, что Скотт не сможет ему помочь? Неужели решил, что они не смогут в этом разобраться? Неужели он думал, что если бы сказал «Поехали со мной», Скотт не бросил бы все и не поехал? Видимо решил, что тут слишком много важного для парня, чтобы он все оставил. Но Скотт может поклясться, что он был для него настолько важен, что если бы предложил, МакКолл поехал бы, не раздумывая. Это, кажется, называется безумной, сумасшедшей любовью? Так ведь? Конечно, он бы быстро с ним вернулся, дав понять Айзеку, что и тут есть все, что им нужно. С ним бы он это быстро понял. В одиночку ему потребовался год. С кучей преград и проблем, как мог понять МакКолл, а ведь он даже еще ни о чем не спрашивал. И чего он добился? Он узнал кто он? Он раскрыл самого себя? Или он все-таки понял, что здесь его место? Рядом с человеком, который умрет ради него. Неужели, чтобы понять это, ему потребовалось объехать полмира? Его место здесь, рядом с ним. И чтобы МакКолл не говорил. Как бы сильно не пытался на него злиться, руки тряслись от осознания того, что он только что прижимал его к себе и что сможет снова его коснуться. От мысли, что вот он, смысл всей его жизни здесь. В метре от него. От того, что он дождался… Начало светать. МакКолл встал. Они все обсудили. Без слов, без лишних движений, просто молча куря в метре друг от друга и смотря на медленно двигающуюся луну. Они все решили. Скотт затушил сигарету, Айзек сделал то же самое. Надеюсь, они пришли к одинаковому исходу. Айзек повернулся и спустил обе ноги в комнату, когда Скотт подошел к нему, обхватил его спину руками и обнял так сильно, как только мог. До хруста костей, так, чтобы вдавить свои кости в него и стать одним человеком, и чтобы не было больше возможности куда-то уйти. Он уткнулся ему куда-то в солнечное сплетение и заплакал. Заплакал, потому что он наконец нашел себя. Себя в другом человеке. В человеке, от кого-то пришлось убежать, чтобы понять как сильно тот ему нужен. Айзек плакал, потому что наконец-то все кончилось. Скотт обхватил его шею руками и снова уткнулся в волосы. - Ну и зачем ты уезжал, дебил? Айзек еще сильнее стиснул руки. - Не делай так больше, ладно?