* * *
Уилсон готов признать, что довольно долго и тупо шарахается по острову, не зная, с чего начать. Новая жилплощадь, кстати, в десятки раз меньше предыдущей, но учёный уверен, что попал на архипелаг. Его грызёт едкая обида за оставленный лагерь и нажитые честным трудом богатства. Это проходит; ему не впервой отстраиваться заново. Кремень, ветка, топор, кострище. Сценарий тот же. Теперь можно сесть у огня, погрызть кокос и подумать о загадочных планах демона, что швырнул его в экзотическую крайность. Максвелл не встретил его сегодня. Не сказал свою коронную фразу. Вот это — серьёзная перемена. Можно сказать, пугающая. Ведь общество демиурга — то немногое, что осталось у Хиггсбери. То, чем он со стиснутыми зубами научился дорожить. Однако теперь есть дела поважнее. Совсем рядом, под боком шумит новое лазоревое море, нежно ласкающее отполированный песок берега. Ещё недавно на его месте серые ледяные волны карабкались по земляному обрыву, будто силясь дотянуться и навредить. Хиггсбери кажется, что оно — тщательно наведённая галлюцинация, обман и вообще ложь. В его жизни не может быть такого моря. Солёная вода несёт его плот всё дальше от первого острова, поднимает на гребне волны, будто победителя. Впереди виднеются зелёные пятна новой земли, которые ещё предстоит изучить. Какие новые опасности они скрывают? К чему нужно готовиться? Уж явно не к зиме, саркастично думает Уилсон, погружая весло в течение; нежный ветер треплет его по чёрным волосам. Такая восхитительная ложь обязана скрывать кое-что похуже.* * *
Месяц ураганов, штормов и молний удалось пережить практически без потерь. Всего лишь немного больше воды и льда, что, конечно же, не критично, а громоотводы отлично справятся с небесным электричеством. Никто не спорит, что было мокро, холодно и тяжело, но всё это уже пройдено много раз. За короткое время Хиггсбери освоился настолько, что даже выходит на ночную рыбалку, ловко маневрируя между волнами. С бородой и в панамке из змеиной кожи он и в самом деле похож на старого опытного моряка. В приступе жёсткого безумия мир становится весомее, реальнее, и Уилсон рад знакомым теням, ползущим прямо сквозь воду. Хоть что-то напоминающее о доме и прежнем царстве густых лесов с родным ароматом хвои… С фауной он договаривается достаточно быстро. Она здесь совершенно обычная: крабы, змеи, пауки, москиты. Медузы, и те на себя похожи. Никакой выдумки, прямо как в давно забытом мире, откуда Хиггсбери вытащили насильно. Это — ещё один признак отсутствия Максвелла, внезапно думает учёный особо долгим и дождливым вечером, сжавшись под навесом. Без его руки реальности теряют что-то скрытое, но невыносимо важное. То, что не передать словами, то, что можно лишь почувствовать. Уилсон Хиггсбери чувствует себя брошенным. Сломанной игрушкой. Надоевшим экспериментом. Парадоксально, но факт, и сознание настолько изменено, что с охотой его принимает. «Почему же ты оставил меня?» — машинально шепчут посиневшие от холода губы.* * *
Дожди хлещут с короткими перерывами. Острова медленно, но верно погружаются в море. Здесь всё плоское; нет возвышенностей или впадин, есть один вулкан, но он выжжен и практически мёртв изнутри. Там нет ничего полезного, в отличие от пещер или Руин. Разве что обсидиан, но его не хватает, чтобы достойно бороться за свою жизнь. Уилсон бездумно кочует с одного куска земли на другой, будто лихорадочно что-то ищет, но везде одно и то же: вода по колено. Будь она проклята, в самом деле. Не развести костёр, не поспать, не приготовить чёртовы водоросли. Мокрый песок забивается в ботинки, хрустит на зубах и даже сыпется из волос; соляные разводы вырисовывают мозаику на жилете. В джунглях — ещё хуже: ядовитые змеи под кустами, своры мерзких обезьян, готовых налететь и отобрать простые, но с таким трудом добытые материалы. Архипелаг — чудовище. Ктулху. Морской дьявол. И испытания у него соответствуют. Хиггсбери думал, что готов, что опыт минувших дней — это всё, но треск нервов и крик рассудка уже слышится сквозь шум ливня. Голубое небо становится мифом; беспощадные облака якорями висят над учёным, давя не хуже пресса — и льются, льются, бесконечно, до слёз, до истерики… Дыша на дрожащие пальцы, Уилсон с отчаянием смотрит на сумеречный горизонт. Там маячит одинокая лодка под белым парусом. «Слишком правдоподобная иллюзия», — баюкает учёного одинокая мысль. — «Пусть хотя бы она… пусть…». Маленький корабль скользит по волнам, делается больше — и уже можно различить на ней человека, ловко управляющего посудиной. На нём — тёплая морская шинель и капитанская фуражка; из уголка губ по-прежнему дымит толстая сигара. Нет никаких сил верить, что лодка пристаёт прямо к берегу, что человек легко и непринуждённо спрыгивает, не боясь промокнуть, что подходит прямо к Хиггсбери, смотря на него сверху вниз, до боли знакомо, с лёгким прищуром… — Хочешь услышать моё любимое «неважно выглядишь, приятель»? — без всякой иронии интересуется Максвелл. Его подопечный, его единственная радость и счастье изумлённо выдыхает — и кивает головой, будто соглашаясь на вечную жизнь и миллион дублонов в придачу. Затем берёт и утыкается лицом в эту самую шинель, обнимая демона так крепко, что просто нельзя не обнять его в ответ. — Так вот, неважно выглядишь, приятель… — улыбается демон, бесконечно ласково гладя учёного по голове и щедро делясь теплом собственного тела. Он уверен, что пятна солёной воды на грубой ткани — вовсе не из моря.