Catastrophe.

      Ему необходимо каждую ночь задаваться вопросами. Спрашивать себя, почему Лидия приносит ему кофе, когда стрелка лениво переваливает за полночь, а Дерек невозмутимо рассуждает над тем, что была бы его воля, он бы давно поменял обои в комнате, хотя сам и живет в пустой, постоянно затопленной квартире.       Необходимо называть у себя в голове девушку своим рыжим чудом, а в реальности – умолять ее перестать о нем заботиться. Необходимо зарываться в тысячи принесенных Мартин подушках и ждать, пока эти двое смиренно и устало лягут по две стороны, обнимая Стайлза и друг друга.       Необходимо, безусловно, стонать в пышные и накрашенные губы, пока Хейл оставляет засосы на его бедрах. Благодарность с выгодой для себя, если так необходимо это называть.       Просто не стоит оставаться одному, когда этого не хочется. Просто стоит начать привыкать к такому, раз даже девственность у него отняли эти двое.       Руки перестают слушаться, следовательно, по утрам сложнее застегивать рубашки. Через несколько дней после первой ночи все рубашки оказываются порванные из-за не очень романтичного Хейла.       Жертва предполагает прощение и отречение. А не желание зацеловать бывшего альфу и неумелую рыжеволосую банши. В горле застревает ком проблем и неприятностей, плотно засевший там уже несколько лет. А на губах снова выступает кровь и привкус мятной жвачки от жадных клыков и неугомонных огромных губ.       Дерек не понимает, когда начинает перегибать палку – тогда, когда он медленно исцеловывает живот Стилински или когда руки начинают сжимать отросший ежик единственного обычного человека в комнате, а Мартин лишь кусает его губы и старается прижаться всем телом. Особенно никто не понимает, но принимает, когда все это происходит одновременно, в комнате Стилински, пока шериф на дежурстве.       Они становятся лучше. Это можно назвать теми отношениями, после которых люди перерождаются. Хотя в этом случае они переродились сразу же после первой совместной ночи.       По выходным они устраивают вечеринки для троих в лофте папы-волка, а под утро Стайлз и Лидия поочередно вываливаются в окно, уверенные в том, что грозный волк уже распахнул объятия внизу. Так Стайлз чувствует себя более приближенным к чему-то необъяснимому, а Лидия просто прочищает голову ветром, пронизывающим все тело.       Это обреченные отношения. Им суждено все свое существование находиться на точке невозврата и повторяться каждый день. Да им вообще-то нахер ничего не сдалось, кроме друг друга. Они готовы исчезнуть, умереть, утонуть – лишь бы втроем, настолько долго, насколько это вообще возможно.       Некий лакеизм – желание оказаться в центре отстойных событий, катастрофы и потерять тучу всего, а для них – абсолютно все, прежде чем они обретут настоящую свободу. Вот и сиди, гадай, обрели они ее, появившись друг у друга, или им только предстоит сжечь все дотла.