***
Порыв октябрьского ветра заставил слезы собираться в уголках глаз, приводя янтарные пряди в еще больший беспорядок. Окно тяжело открывалось, по сантиметру при каждой попытке, пока острые щепки врезались в подушечки пальцев, царапая их до крови. Режущая глаз неоновая лампа, висящая в коридоре, отражалась от стекла, а откуда-то сверху сыпались мелкие кусочки краски. В третьем часу ночи на лестничной площадке вряд ли можно встретить знакомого — да вообще человека, — но Луи время от времени поглядывал на плотно закрытые двери, потому что компания — это последнее, что ему сейчас нужно. Единственное, что он чувствует — острая потребность наполнить легкие сероватым дымом и ощутить обжигающий пепел на своих пальцах. Сегодня явно не один из тех дней, который Томлинсон может назвать «своими». Хотя, кажется, ни один день не его, кроме воскресенья, когда будильник заведен на половину одиннадцатого, но парень все равно встает около часа, плетясь на кухню и доедая остатки вчерашнего ужина. Но до выходного больше, чем половина недели, с утра у него сгорел омлет, прежде чем попасть в желудок, а на рукаве куртки появилась дырка. И это если отнять такие мелочи, как не зарядившийся за ночь телефон, потерянные на ланч деньги и ссора с женщиной, у которой Луи снимает квартиру. Но подобное случается почти каждый день, поэтому ничего особенного. Шатен аккуратно становится на влажный и слегка скользкий подоконник, надеясь не упасть вниз, потому что звезды сегодня расположены как-то не так, хоть он и не верит в это. Надеть толстовку сверху на рубашку было определенно хорошей идеей, на улице намного холоднее, чем с утра, и Луи мысленно хвалит себя, потому что теперь не придется возвращаться. Огни Нью-Йорка напоминают искры от костра и зажженные свечи на праздничном торте, а ночь пахнет холодом и бензином. Томлинсон становится на металлический пол пожарной лестницы, слушая низкий скрип конструкции. Здесь мало места, поручни выглядят слишком ненадежно, а ступеньки, ведущие наверх, находятся так низко, что о них можно удариться головой. Луи нащупывает почти пустую пачку сигарет (он покупал ее на прошлой неделе, но, эй, переезд — довольно нервный процесс), когда замечает, что не один. Света фонарей недостаточно, чтобы рассмотреть человека, сидящего на лестнице, ноги которого свешены вниз. — Эм… прости? Я, наверное, помешал тебе? Думаю, мне лучше уйти, — говорит Луи, понимая, что идеальный вечер испорчен. Собеседник только сейчас обратил внимание на шатена, будучи слишком увлеченным рассматриванием яркой вывески ресторана. У них подают еле теплый чай и отвратительные овощные салаты, поэтому реклама — единственный выход для привлечения людей. — А? Нет, все нормально. Я все равно здесь ненадолго, — хрипит парень, поднимая голову. Его лицо светится, а в уставших глазах отражаются свет из окон, расположенных этажом выше. На розовые щеки спадают вьющиеся пряди, а губы слегка отдают сиреневым оттенком, потому что лимонная кофта определенно не осенняя одежда. Луи думает, что хотел бы согреть руки, теребящие шарф на шее, в своих ладонях, ну, или хотя бы чашкой ромашкового чая. Парень выглядел словно преступник, тайну которого только что раскрыли, отрывая взгляд от Томлинсона. Его волосы по цвету похожи на зерна кофе и, наверное, пахнут так же, и звезды на небе все же расположены правильно (но Луи все равно не верит в это). — Не похоже, чтобы ты собирался уходить, — подмечает шатен, без спроса садясь на грязный пол. С утра на светлых джинсах будет пятно, но Луи плевать, потому что будущее еще не наступило, чтобы думать о нем сейчас. — На самом деле, нет, — отвечает тот, и взгляды обоих устремлены туда, где многоэтажки упираются в сырое небо. — Я планировал провести здесь всю ночь. — Звучит здорово. Ты писатель или что-то вроде того? — это очевидно, потому что лишь подобные люди могут сидеть на пожарной лестнице в три часа ночи. — Даже никогда не пробовал, — фыркает парень, после громко вдыхая осенний воздух. — Мои соседи уже три дня подряд включают музыку на всю ночь. Это настолько громко, что моя кровать вполне может сойти за массажную. Луи на секунду хмурится, потому что не помнит, чтобы видел соседа с глазами цвета киви и вязаным шарфом вокруг шеи. Единственный обладатель зеленых глаз, которого он знает — учительница по физике еще в школе, которую, к слову, шатен ненавидел. — Как тебя не отчислили из университета, если ты спишь на парах? — спрашивает Томлинсон, и у него неплохо получается игнорировать собственные мысли. — Каждый раз убеждаюсь, что кофеин — лучшее, что изобрели люди, — шутит парень, хотя синяки под его глазами совершенно не похожи на шутку. Луи забывает о резкой потребности в никотине, когда его ноги свисают над почти бесконечной пропастью, внизу которой изредка проходят люди, а вывески клубов завлекают клиентов. Нью-Йорк слишком большой, чтобы полностью рассмотреть его отсюда, но этого вида достаточно, чтобы он навсегда врезался в память. Томлинсон чувствовал себя крошками на дне пакета из-под печенья или же затерявшейся песчинкой на пляже среди миллиона таких же. — Ты не боишься упасть отсюда? — парень сидит почти у самого края, пальцами сжимая черные поручни, в некоторых местах поврежденные ржавчиной. — Если последнее, что я увижу перед смертью — мерцающий во тьме город, а не белый потолок больницы, то это будет лучший момент в моей жизни, — и Луи думает, что отказался от курения, если бы мог увидеть, как светятся ресницы брюнета в сливочных лучах июньского солнца. Но сейчас не июнь, а встречи на пожарных лестницах после полуночи кажутся Томлинсону слишком глупыми, поэтому он зажимает сигарету между зубов, шаря по карманам в поисках зажигалки. Внизу сигналят машины, лестница слегка покачивается при порывах ветра, и, может быть, рядом сидящий парень абсолютно прав. Кожа цвета сгущенного молока окрашивается вспыхнувшим огоньком в оранжевый, подобный лепесткам тигровой лилии или мягкому пледу, заботливо постеленному на диване. — Я Луи, если тебе интересно, — говорит он, опрокинув голову и выпуская к небу сизые клубы дыма. Ветер подхватывает их, развевая над городом, и теперь они кажутся лишь иллюзией, как и все, существующие на Земле. — Гарри, — парень медленно кивает. — И кто же ты, Луи? И, определенно, в этот момент он хотел бы быть кем-то более чем студентом по обмену, который подрабатывает в небольшом магазине по субботам. — Не хотел бы тебя пугать, но я — гангстер, которого разыскивает вся страна. Гарри, наконец, поднимает на него свой взгляд, и если его глаза — Марианская впадина, то Луи готов быть первым, кто опустится на ее дно. — Не очень-то ты и похож, — спустя минуту хмыкает он. — Может, и нет, — Томлинсон пожимает плечами, лишь немного расстраиваясь. — Но ты можешь зайти ко мне на рулет с абрикосовым джемом. Он понимает, насколько глупо звучит, и, может быть, ему все же стоило прислушаться к совету на день по поводу того, чтобы прикусить язык, потому что у него в квартире всегда будет лишь грязная посуда в раковине, оборванная гардина в коридоре и пакет прокисшего молока в холодильнике. Шатен сегодня совершенно не хотел заваливать тест по литературе, идти домой пешком и встречать на пожарной лестнице парня по имени Гарри. Но он всего лишь Луи Томлинсон — и кто он такой, чтобы противостоять Вселенной? (И нет, на следующий день голубоглазый абсолютно точно не убирал в своей квартире и не покупал в магазине свежие продукты, потому что ждал кого-то. Все нормально. Это была всего лишь шутка. Просто вся жизнь Луи — шутка).***
Внутри него все еще шторм, который топит корабли, а штанина джинсов зацепляется за ржавый гвоздь, торчащий из оконной рамы. Легкие сжимаются от недостатка в них дыма (а может, и от переизбытка, но Луи не думает об этом), а ноги ступают на уже знакомый подоконник. Это второй раз за неделю, когда арендатор квартиры около получаса кричала на парня, обещая выгнать, если он посмеет переступить через порог даже с незажженной сигаретой. Она всегда надевает раздражающе яркую одежду, выливает на себя литры парфюма, а еще приходит сюда шесть раз в месяц. Луи ее просто ненавидит. Но ему все еще нужно получить хоть какое-то образование, желательно окончить университет, и жизненно необходима квартира, поэтому он держит все свои мысли по поводу этой женщины в голове и идет курить на пожарную лестницу вместо того, чтобы просто открыть окно на кухне. Луи совершенно не удивляется когда видит парня, что был здесь и в прошлый раз. У Гарри все еще уставшие глаза и нет перчаток на замерших руках. — Здесь красиво, не так ли? — без причины спрашивает Томлинсон, оставаясь уверенным, что зеленоглазый никогда не начнет разговор первым. Брюнет кивает, и если бы не другой шарф на его шее, Луи мог утверждать, то парень за все это время никуда не уходил, наблюдая, как с утра толпятся люди у входа в метро и как вечером устало бредут домой. И, возможно, Томлинсон немного завидует Гарри, потому что он чувствует привкус горечи во рту, а его смысл жизни заключается в том, чтобы не проспать свой автобус. — Знаешь, выше еще красивее, — голос зеленоглазого похож на тихий стук капель дождя об окно или чашку горячего молока перед сном, и это успокаивает. Луи поднимает голову вверх, и без этого зная, что выше находятся лишь пепельные тучи, по ночам крадущие звезды. — Хочешь подняться? — Гарри становится на ноги, возвышаясь над шатеном, и проходит пара секунд, прежде чем тот снова может говорить. — Мне зайти вызвать лифт или?.. — Нет, Луи, — зеленоглазый беззвучно смеется, а Луи чувствует себя так, словно выбросился из машины на максимальной скорости. — Мы поднимемся здесь. Металлические ступеньки готовы раскрошиться как сгоревшие тосты, а высота в девятнадцать этажей кажется бездонной. Легкие Томлинсона забывают, что нужно дышать, а сердце — что нужно биться, когда Гарри ступает на лестницу, держась за поручень лишь одной рукой. Шатен не решает подниматься, потому что все еще хочет дожить до пятидесяти, и, возможно, завести пару золотых рыбок. — Давай же, — и Луи требуется ровно двадцать шесть секунд чтобы передумать, потому что Гарри протягивает ему свою руку. Их пальцы соприкасаются, и Томлинсону хочется закричать, но он уверяет себя, что это только из-за того, что руки брюнета холоднее, чем лед в клубничном фраппе. Его кожа мягкая, как маршмеллоу на концах палочек у детей, сидящих в лагере у костра, и шатен совсем не против упасть отсюда. (Путь наверх занимает около десяти минут, за которые Гарри пару раз оступается, а Луи ни разу не думает о сигаретах в своем кармане, и это определенно хороший знак). (Они улыбаются, пока под ними двадцать семь этажей, и чувствуют себя птицами, что вновь научились летать).***
Огни становятся размытыми, как некачественная фотография, а сигналы автомобилей заглушаются стуком капель. Город тонет в черноте туч и стене воды, пока в воздухе пахнет влагой и разочарованием. Небо плачет, и Луи немного хочет плакать тоже. Его одежда пропиталась сигаретным дымом, завтра ему снова нужно рано вставать, и это первый раз за две недели, когда Гарри не пришел. В руках Томлинсона стеклянная кружка, почти до верха наполненная кипятком, из-за него пальцы горят, но Луи плевать. Гарри не пришел. Он больше всего хотел согреть его руки, но с разрушенными внутренностями это сделать невозможно, и именно поэтому шатен, впервые за полтора месяца, купил нормальный чай, а не тот, стоящий на верхней полке и имеющий вкус помоев. Но теперь осталось лишь желание сбросить чашку вниз, чтобы при соприкосновении с асфальтом она разлетелась на мелкие кусочки, напоминая Луи его самого. (Если бы он знал, что на следующее утро не проснется, то непременно лег спать, даже не зашторивая окна). Гарри нет даже спустя два часа, а ожидание похоже на смерч, рожденный лишь с целью убивать. Луи уходит только когда его волосы насквозь мокрые, и липнут ко лбу, чай полностью остывает, перемешиваясь с грязным дождем, и он чувствует себя полным неудачником. Может, он и есть неудачник, потому что ему осталось спать меньше часа, сигареты отсырели, и, кажется, он немного влюбился в парня с пожарной лестницы, носящего шарфы, которому явно не плевать на своего соулмейта.***
На его губах пепел, а надежда растворяется где-то в душе как кубик сахара в кофе без кофеина. Пожарные лестницы и сигареты между пальцев стали полуночным воспоминанием Луи, и, может быть, Томлинсон украл эту идею у Гарри, но ему слишком плохо, чтобы думать об этом. На перилах собираются капли, поочередно падая вниз, и он полагает, что немного ненавидит зеленоглазого, почти так же, как метро и дождь. Но Луи все равно каждый день выходит на одной и той же станции, где на полу валяются окурки и пустые пачки от сухариков, смешиваясь с толпой людей, и никогда не носит с собой зонтик, так что не все потеряно. Окно знакомо скрипит, и Томлинсон уверяет себя, что это всего лишь сон, потому что позади него стоит парень с ямочками на щеках и ресницами, похожими на море. В волосах Гарри запуталась пыль от белой краски на раме, а в глазах утонули лучи солнца. И Луи определенно не нравится чувствовать себя недорисованным закатом на полях тетради и граффити на заброшенном доме. — Не возражаешь? — голос напоминает о том, что это всего лишь чертова реальность, из которой нет выхода. — Ну, фактически, это твое место, так что, — Луи замолкает, потому что слова отказываются складываться в предложения. Площадка без Гарри почему-то угнетала, больше напоминая мост, откуда сбрасываются в ледяную воду потерявшие смысл в жизни, и только с зеленоглазым она становится живой. Возможно, Луи тоже был бы не против стать живым. — Ты давно не приходил, — подмечает он, считая машины, стоящие на светофоре. — Я знаю, — и это звучит намного лучше, чем бессмысленные оправдания и фальшивые извинения. От Гарри веет усталостью, Луи считает это ошибкой, потому что ему больше подходит запах летней росы или ночного ветра. — Я хотел угостить тебя чаем, но здесь оказалось пусто, — просто говорит Томлинсон, не надеясь на ответ. Они оба сидят на одной из нью-йоркских пожарных лестниц и оба слишком вымотаны, чтобы подходить друг другу. — Ну, так почему бы тебе не повторить попытку сейчас? — так же просто отвечает Гарри, и на самом деле, Луи готов пытаться столько же раз, сколько зеленоглазый будет соглашаться. (Парни проводят там почти все время до рассвета, и когда шатен уходит, перелезая через подоконник и желая доброй ночи, он чувствует себя немного счастливым, потому что Стайлс не сказал ни слова о родственных душах).***
— Как думаешь, что чувствуют капли, когда падают? — однажды спрашивает Луи, болтая ногами в воздухе. В его обуви мелкие камушки, больно впивающиеся в стопы, на пальцах множество царапин, а этот вечер слишком пасмурный для улыбок. Тучи сливаются с ночным небом, образуя Вселенную, где не существует смеха и радости. Гарри все так же сидит рядом, меняя сон на общение с шатеном, но это не меньшее безумие, чем каждый день вставать с постели просто потому, что так надо. (Пожарную лестницу официально можно считать их общим местом, после недель встреч и пары пикников, ну, если, конечно, пару принесенных бутербродов с курицей и листами салата можно так назвать). Луи любил смотреть на Нью-Йорк с высоты, а Гарри нравилось слушать рассказы Томлинсона о том, что он влюбится не в того, кого предназначила ему Вселенная (и, возможно, у него это почти получилось). — Не знаю, — брюнет пожимает плечами. — Может им совершенно не хочется падать. Просто не остается выбора. Луи на секунду задумывается об обреченных дождевых каплях, недописанном конспекте и стертой коже на своих локтях. Но это все звучит не настолько плохо, пока пальцы Гарри заплетают косички из ниток на бахроме шарфа, а не изучают изгибы тела человека, которого ему приписала судьба. (Томлинсон смирился, что цель жизни почти каждого на этой планете найти свою пару, но лучше он останется один, чем когда-либо полюбит сказанные кем-то слова). — Как и у некоторых людей, — он выдыхает, прикрывая глаза, пока где-то у горизонта сверкает молния. Вспышка немного напоминает хвост упавшей кометы, а гром на хруст костей, ломающихся от безысходности. Под утро осенняя гроза как обычно прекратится, и люди снова начнут делать вид, словно все в порядке, хотя сорванные листья в лужах будут напоминать о ней. — Я бы никогда не дал тебе упасть, Луи, — говорит Гарри, и внутри обоих зарождается буря, как и на небе, прежде чем кто-либо успевает что-то сделать. Луи почти что слышит, как трескается, словно лед на речке, все, что он строил всю жизнь. Обещания становятся бессмысленными, рушась, потому что парень чувствует свою родственную душу рядом с собой. Гарри слегка улыбается, ощущая подобное, и это первый раз, когда Луи не жалеет о случившемся. (Их губы соприкасаются, когда гроза отступает, а небо становится цвета пенки свежезаваренного латте. Длинные пальцы Гарри в волосах Томлинсона, и это сочетается лучше, чем ванильное мороженое и шоколадная крошка). И Луи больше не боится упасть, потому что рядом парень, всегда готовый взять его за руку.