Финальная битва

      После того как девушки зашли в класс, одноклассники тут же заметили красные глаза Маринетт. Хоть она и прикрыла их челкой. Но даже ее темные волосы не могли скрыть действительности. Хлоя обсмеяла ее вместе с подругой. А остальная часть класса наоборот, поддержали ее чувствительную душу. Кто бы мог подумать, что Мари так чувствительна к трагедии Шекспира, так думал каждый ученик. Адриан забеспокоился, но Мари сказала ему, что все в порядке. Ее улыбка доказала, что ничего серьёзного не произошло. Он уже видел ее глаза в похожем состоянии, когда она первый раз призналась, что ей нравится Нуар.       Он тонко чувствует памятью, как среди густой тёмно-оранжевой опадающей листвы, томящейся рыжими бликами под тяжестью ледяного, пробирающего вечера, что держал её руку, но никак не мог поднять взгляда из-под ног. Все чувства перемешивались с постепенно опадающими листьями, с дворовой, кружащейся серыми вихрями, пылью, с гулом стихающих голосов и одним выделяющимся на их фоне. Тогда, Агресту, действительно, было стыдно и не по себе. Включите музыкальное сопровождение „Центральная тема (1)  — Сердца Пандоры“       А сейчас он просто сидит в классе. Закрывает глаза, сглатывает этот образ, во рту остаётся привкус, будто сладкий привкус с подавленной радостью, но, не успев как следует его прочувствовать, Адриан отвлекается и замечает, как птицы рассекают лазурное небо чёрным крылом и что-то бесконечно кричат, улетают прочь из Парижа, словно прощаясь с городом или предвидя нечто ужасное. Туда где тепло. А за поворотом, будто бы, уже виднеется искрящаяся золотом полоска моря.       Парень погружается в собственный внутренний мир. Тесное от загустелого терпкого воздуха, пространство наполняется солью и обжигающим песком, бриз гуляет в бесконечной череде огромных безвкусных однотонных зонтов и пестрых полотенец, стремясь к знакомому голосу и силуэтам. А потом, словно замирает у кромки воды, пенящейся и белеющей прямо у его ног, то видит лишь силуэты с белёсыми пятнами лиц, засвеченными, как на испорченной старой пленке. Почему-то Адриану казалось, что они приветственно махали именно ему. А он бы горько вздохнул, попытался бы шагнуть вперёд навстречу зовущему шепотом вод морю, но внезапно споткнулся и его выбросило бы на берег крыши городской высотки, смотрящей на огненные слёзы вечера, растекающиеся в полостях меж длинными тенями домов, уходящими за горизонт. Огромный город — Париж. И парню откроется то неизмеримо недостижимое лето на пограничье с осенью, когда здание этого города окунается в изумрудный свет, который ласково гладит смуглая, загоревшая рука августа, и сквозь причудливую вату облаков, выстроившихся в невесомые горы, проступает призраком полупрозрачный глазок луны, растворяющийся в застекленевшем вечерней прохладой воздухе, где кончики пальцев соприкасаются с живой тканью времени, оставляя друг на друге багровые ожоги. Как от недавнего ночного ливня. Поставьте ту же композицию на повтор        Он бы сел, положив голову на прижатые к груди колени, и спиной оперся на пустоту, которую почувствовал теплом своего человеческого тела, а рядом бы была она. Леди, которая что-то скажет ему, а он ей, так они бы и просидели до первых смазанных смогом и светом города звёзд, которые будут пытаться обмануть их тем, что они еще есть, даже находясь в центре города, сбивчиво мерцая светом прошлого. А потом звук пищащего кольца разорвет пространство. Собираясь уходить, Адриан не выдержит и обернется к пустоте, но вместо неё там сидит человек, почему-то он догадался, что они есть одно и то же. Именно так ему представлялся главный злодей его города. Хищная Моль. Блондин часто представлял его образ, но всегда сбегал от него, как и сейчас. Он спустится по одной из крыш, быстро проскочит мимо тяжелой железной двери, которая ведет обратно в подъезд дома и будет медленно отсчитывать этажи в обратном порядке, меряя секунды во время приземления на землю, которые вывели его в ранее летнее утро, когда свет белоснежен и всё вокруг объято светло-зеленой дымкой, в которой взмокшие росой дороги и тротуары совершенно пусты, не запятнаны бегущими силуэтами спешащих по своим делам людей. Он будет слышать как колышутся высокие выгоревшие травы подле его старого дома, как огромные высохшие листья молодых тополей с хрустом тянет вдоль дорог ветер, а их давний пух попадает в глаза, заслоняя лицо. Листья, что стелется под ногами и смешиваются с загустевшим туманом молочного цвета, он будет видеть ясное светлое небо, как глаза его принцессы, до момента излияния духов, а когда она подойдет к нему, ее слегка бледноватое лицо, с приятными чертами, лишь немного сияющие пряди темных волос, мило и неаккуратно выбившихся из ее простой прически, коснуться лица Агреста.        Ему так жаль, что он не помнит, ему так жаль, что голос в его голове заискивающе спросит: „Кажется, как будто это сон, да?“, ему так жаль, что это должны были быть его слова, но почему-то Адриан не знает, что ему ответить, словно нет больше рта, чтобы произнести их, нет глаз, чтобы различить что-либо, нет носа и ушей, только лишь оболочка, подаренная на память, наполовину растворившаяся в прохладном воздухе, почему-то он догадался, что когда-то это было чем-то большим… — Адриан Агрест, с вами все хорошо? — Мадемуазель Бюстье обеспокоенно подбежала к ученику в первом ряду. Парень настолько ушел в свой внутренний мир, что начал засыпать и его голова упала на парту. — Да, простите… — Но, после слов молодой учительницы и пристального взгляда лучшего друга, парень встрепенулся и качнул головой в знак согласия. Естественно, учительница списала все на фотосъемки. А Адриан уставился на стрелку часов. — Вам следует больше спать. — Мадемуазель Бюстье дала дельный совет, жаль что он мало осуществим. Включите музыкальное сопровождение. „Lacie — Pandora hearts“ (VK)       Тиканье часов всё сильнее давило на слух, разрывая слова учителя. Каждый щелчок был всё громче и громче, парень прикрыл глаза и вновь оказался в лучах далёкого солнца, пыль кружила в воздухе цвета охры, приятный запах пряного лета пробивался сквозь грязную мокрую осень, которая струпьями серыми покрыла весь измученный город, что рвался снежной пылью и затхлым уличным воздухом в приоткрытое окно. Перед глазами была полупрозрачная истертая плёнка с изображением, столь разительно отличавшимся от действительности, что от разъедающей тоски блондин не смог пошевелиться и лишь смотрел в никуда, рассеяв взгляд по расслоившемуся миру, пока тусклые лучики света пересекали его запястья будто неторопливые пешеходы. И вот он уже в образе Нуара.       Он глубоко дышал миром, что существовал безумно далеко, возможно, где-то в целой секунде от нашей общей реальности, он опоздал всего на эту несчастную секунду, а он смотрел ему вслед глазами, полными той пыли, в свете своей души, что осияла его столь внезапно, что под этим светом выгорели плохие воспоминания и мечтания, до кости оголив сущность снов. И лишь под этим светом Адриану позволено было остаться в лете на пограничье с осенью. Боль намного меньше разъедала саркому души, что сочилась в ответ длинными лучами, одетыми на кончиках в тусклую радугу, они бесконечно касались его изнутри, гладили, словно заботливые руки его Леди, проводя едва тёплыми пальцами по воспалённым рубцам от бесконечных боев за справедливость, против Хищной моли, а затем, видение прервалось, словно обнажив багровую плоть, что была его билетом на ту беззаботную жизнь, билетом, истекшим бесконечно давно. — Эх… — Дочь кондитера расползлась по парте, как плавящийся сыр на пицце. Пыталась найти удобное положение, чтобы и о своем думать и улавливать посылаемые сигналы информации от учительницы. Вскоре ей удалось.       Маринетт сидела положив голову на парту и смотрела на мечтающего одноклассника. Смотреть так было достаточно неприлично, но она очень хотела понять его мысли. Правда в глазах все еще немного расплывалось. Дочь кондитера прищурилась. Она, словно, смогла разглядеть его сознание. Наверное, его можно сравнить с полосой препятствий, лабиринтом. Будто, как только он родился, то тут же, оказался в центре этого лабиринта, окруженный сплошной стеной, в которой нет прохода. Что остаётся? Разрушить её, бороться, чтобы преодолеть эту первую стену, сломать её.       И первый вдох, первый крик — первая сломанная стена. Забавно правда? А ведь это и правда так. В принципе, так можно сказать абсолютно о каждом человеке. И дальше на протяжении жизни это создание природы продолжает ломать эти стены, ведь каждому предстоит выбраться из лабиринта. Никто не знает, где его конец и в каком направлении двигаться, ломая преграды на своём пути. Каждая стена отличается от другой, будь то её прочность, высота, длина. Порой в нашей жизни можно наткнуться на невероятной сложности преграды, будь то жизненные сложные ситуации, потери или эмоциональные травмы. Их преодолеть труднее всего. Маринетт как раз пыталась понять, сломал ли эту стену Агрест. Некоторые же стены человек возводит сам, закрывая различные пути. Иногда так происходит, потому что это что-то такое, что человек изо всех сил старается забыть, а иногда это нельзя забыть. Этим мы ограничиваем себя. Комплексы, обиды, эмоциональные травмы — это стены, которые мы сами возводим, а разрушать их или нет — наш выбор. Да, каждый может пойти другим путём, итог ведь один — выход из лабиринта. А хотим ли мы именно такой выход, устроит ли нас другой маршрут, правильный он или нет в глазах других, это не важно, важно лишь то, устроит ли этот путь лично самого своего носителя.       Лабиринт ведь этот не однообразен, он — наша жизнь, её отражение в нашем сознании, а значит, все эмоции и события мы переносим из жизни в него. Может, кому-то приятно идти через этот лабиринт, совершая убийства, обманывая, лицемеря, может, кто-то считает такой путь правильным для себя, оспаривать это бесполезно, да и зачем, ведь каждый сам себе судья. Будь он героем или злодеем, решать может только возводящий стены.       «А мне будет обидно, больно внутри, если какая-то преграда — эмоциональная стена закроет мне путь к чему-то светлому, хорошему, тому пути, той дороге, направлению, которым мне бы хотелось пройти, который, быть может, сделает моё путешествие в этой жизни счастливее. Я сейчас вижу путь, мне нравится моя дорога. Да, она сложна, порой попадаются действительно сложные стены, но даже в этом, казалось бы, замкнутом мире из стен и преград я нашла для себя счастье, так скажем, счастливую дорожку, которой я буду идти, даже с трудностями, но я её пройду, ведь наконец смог найти именно ту самую, „мою дорогу“, » мой путь“. — На Маринетт сильно влияют собственные мысли. Сейчас она хотела лишь, правильно ответить на свой же вопрос. А в том ли направлении она ломает свои стены, и действительно ли всё равно, какой дорогой идти к выходу? Волосы парня шевельнулись от очередного сквозняка, и это заставило вернуться Маринетт на землю. Зрение стало чуть лучше, а нос уловил знакомый запах. Да-да, именно запах мятного чая. Продолжение следует...