Пьяный Купидон

Диппер не то чтобы не ждал чего-то от дня Святого Валентина, более того — он распланировал этот день особенно тщательно: с утра пойдет отслеживать аномалии в районе опушки гномов, затем, после обеда, поможет Форду с рефрижератором, а вечером займется записью скопившейся информации за неделю в дневник, прослушает интересные записи с охоты на привидений и ляжет, как обычно, в девять часов. Это было бы замечательное воскресенье, с остроумными шутками Форда про механику и параллельные миры, помощью Стэну по части торговли и очередной неудачной попыткой пофлиртовать с Венди. У него снова был бы огромный километровый список дел, рядом с которыми до жути приятно ставить галочки. Если бы не одно «но» — это был день Святого Валентина. В этот день на всех находит особенная суета и всякая любовная чепуха (он привык к скупой привязанности). Мейбл в такой день всячески задевает его, смеется, раскрывая очередную валентинку и видя ничего не говорящее имя. Она ничуть не краснеет, когда ей вручают их прямо, и наоборот, едва смущается, держа анонимную, просунутую под дверь. Диппер же в этот момент хмур и тосклив, как брошенный щенок, и она, как хорошая сестра, бежит «незаметно» замазать имя отправителя корректором и вручить эту валентинку ему, приписав рядом какую-нибудь несуществующую Кэролайн, Маргарет или Анжелику. В этот ужасный день, он по своему обыкновению встал рано, удивился, увидев, что Мейбл (которая любит дрыхнуть до полудня) причесывается, довязывает свитер с огромным красным сердцем и надевает серьги с надписью: «Валентинов День». Алое солнце, что льется, растекается и пробивается сквозь заляпанное витражное окошко чердака, ярко освещает ее лицо. Она красит губы ярким блеском и неумело взмахивает щеточкой туши для ресниц. Мейбл светло улыбается: — Ну как, бро-бро, готов разгребать ворохи валентинок? — раскатисто рассмеялась и сказала: — Не расстраивайся. Уверена, они все просто боятся тебе признаться! — Как бы не так, — проворчал себе под нос он, — Валентинов День — отвратный праздник. Она морщит нос, выпускает белый пузырь жвачки и задирает голову. Мейбл пятнадцать, и ей проще составить список того, чего в ее жизни не было. Дипперу пятнадцать, и ему хочется до крови кусать локти, а губы чешутся от предвкушения. — Кайфолом, — бросает она и убегает вниз по лестнице, оставляя в комнате наедине с презрением, растрепанными волосами и полным отсутствием навыков общения с противоположным полом. И хотя, ему всегда казалось, что подростковый кризис излечит углубленное погружение в учебу, сейчас он убедился в обратном. Даже пространно чешет затылок, ероша запутанные кудри, за что Мейбл называет его пуделем. Он стоит уже минут пять, пытаясь понять, что пошло под откос. Диппер считает, что жизнь — огромная таблица, расчерченная графами, где каждое действие имеет свою строчку, свой подзаголовок и отдельный символ. И любовь, она где-то в конце, ее графа заросла паутиной и совершенно бесполезна, а пустующие колонки зияют белизной листа. Его на секунду обдает ледяным ветром из окна. Февральский смог щекотит уши, щеки и нос, забирается в пряди, расчесывает их. Он усмехается: жвачная татуировка в виде супергеройского значка цела. Диппер спускается вниз, не замечает рюкзака Форда возле двери и густо вздыхает: он ушел. Отчего-то все рушится в один миг, последнее, что радовало в этот гнусный денек, так быстро закончилось, словно и не начиналось. Венди нет за прилавком (кирпичная стена внутри него пошла трещинами), а из пресс-папье торчит мятая валентинка. Он улыбается во все тридцать два зуба, разворачивает ее и видит горькое «Мейбл» на обороте: «Самой крутой девчонке». На секунду его одолевает та самая зависть, которая в жизни близнецов так обыденна: одному всё, другому ничего. «О, просто замечательно!» — он комкает открытку и рвет её в кармане шорт. — Я не буду завтракать, — говорит Диппер, видя из-за газеты лишь феску Стэнли. Он быстро хватает с вешалки поношенную брезентовую куртку и перекидывает ее через плечо вместе с тяжелым, нагруженным рюкзаком. На улице мерзлота, лужи застыли, покрывшись тонкой коркой льда, тяжелые капли падают с крыш, а серое небо заволокло тучами. Повсюду куда не глянешь вывески о подарках к Валентинову дню, раздражающие сердца, Купидон со стрелами и влюбленные парочки в окнах. Диппер идет на опушку гномов, упрямо выполняя собственный план, пусть и через силу. Мимо мчится пикап, с дико орущей музыкой, он различает рифы гитар, чьи-то ржавые волосы (потому что они такие и есть на самом деле, а его влюбленный мозг придумывает эпитеты в стиле: «цвета заката», «огненные» и «потрясающие») и игривый вопрос с заднего сиденья в приоткрывающемся стекле: — О, Дип, прокатишься? — она развязно кричит ему прямо в уши, но ее голос мягко перекатывается в воздухе, отбивая ударами ритм. Он окидывает взглядом салон: Ли на водительском сиденье, Томпсон рядом с ним и еще какие-то пару парней, чьи имена он всегда забывал. Но Робби не было. Что было очень-очень странно. Кордрой явно подвыпившая, это заметно невооруженным глазом. Она смотрит на него выжидающе, немного косо и выглядит забавно. Венди восемнадцать, у нее куча друзей, отшитых парней и прекрасные глаза цвета малахита. Дипперу пятнадцать, его язык вечно немеет в самые ответственные моменты, руки потеют, а к тому же, он идеальный аутсайдер. — Нет, пожалуй, — тараторит он и спешно убегает, — А где Валентино? — Штырит его, — кричит Ли и заводит дохлый мотор. Под хоровой хохот они скрываются из вида, и он окончательно убеждается, что Валентинов день — худший праздник в году.

~

Робби разлепляет веки в половине двенадцатого, лежа на полу и теряясь в пространстве. В его голове что-то кипит, искрится и сходит с ума. Рядом валяется шприц, и его на минуту охватывает отвращение. А затем снова накрывает волной спокойствия. Всё кажется радужным, светлым и воздух вдыхается легко и свободно. Он точно не знает, но похоже — это последняя стадия шизофрении. Холодная вода из подтекающего крана будоражит опухшие глаза, он сплевывает и затягивается найденной сигаретой прямо возле раковины. Ноги и руки не слушаются, а слова школьного учителя становятся реальностью: героиновая ломка проявляется через 10-15 часов после введения. Внезапное помутнение заставляет опереться о стену и глотнуть свежего ветерка из форточки. В комнате шныряют тени, а солнечный свет режет глаза не хуже лезвия. Робби тихо открывает дверь, мутно пытаясь отыскать черный вход и свалить по-быстрому, пока не начались: «Опять?» и «Не трогай его! Роберт, всё в порядке?». Он достает из кармана жвачку со вкусом кокоса, выкидывает идиотскую карточку, что обычно лежит в обертке «Love is…», но потом поднимает ее с земли и читает надпись: «Любовь это… когда ты не можешь выбросить его из головы». И Валентино ухмыляется: единственный, кого он не может выбросить из головы — героин. В кармане еще штук тридцать этих символических жвачек, но сейчас ему просто не хочется расстраиваться, когда действие наркотика все еще на уровне. Он вставляет наушники и идет лужам наперерез, хлюпая старыми выцветшими кедами. Милая продавщица в универмаге кисло улыбается, спрашивая, что ему нужно. — Пару больших… — он запинается, потому что никогда не произносил это слово вслух, ― валентинок. — Какие? — указывает она пальцем на стеллаж, как ему кажется, с сотнями блестящих кусков красной и розовой цветной бумаги. — На Ваш вкус. — Пятьдесят центов. Робби вытаскивает из карманов кучу мелочи и та по-особенному звучит в остекленевшей голове перезвоном. Она растекается словно горячий свинец по прилавку, и он, не считая ее количество, просто оставляет монеты и сладко (приторно, если честно) шепчет, своим обыкновенным шершавым и глуховато-хрипловатым голосом: — А это Вам, мисс. И не желая слышать ничего в ответ, кроме звука натянутой вежливой улыбки, распахивает стеклянные двери. Когда Робби обколот, он великолепный джентльмен. Он роется в карманах-черных дырах и находит ручку, что никак не может дописать последнюю букву самого тупого имени на самой тупой валентинке планеты.

~

Диппер чувствует жгучее разочарование, когда на опушке не оказывается вообще никакой паранормальной всячины: ни бабочек-мутантов (выглядит жутковато), ни кентавров-рыб, даже обыкновенные гномы, наверное, ушли в кругосветку искать свою королеву. Датчики приборов по нулям, AMF не улавливает никакой потусторонней активности, а записывать в дневник просто нечего. Трава жухлая, поблекшая, насквозь промерзшая и угрюмые ели чуть-чуть раскачиваются, шелестя иголками. День Святого Валентина — не просто худший праздник, это еще и худший день для продуктивной работы. Диппер лениво пихает все обратно в рюкзак и напыщенно идет в Хижину. Главная улица Гравити Фолз тошнотворно украшена, да сам Тоби Решительный идет вразвалочку с какой-то девицей! Пасифика шагает как по подиуму ему навстречу, попутно держась за руку с каким-то богатеньким мажором. Диппер заранее знает, то, что они именуют любовью на заголовках газет ― не более чем симпатия, а Нортвест для него такая же «крутая» вещица как брендовые часы или пиджак. Она держит в другой руке элегантный букет из роз, который выводит его из равновесия: — С Днем Святого Валентина, вы ведь все равно потом расстанетесь, — с чувством собственного достоинства парень останавливается, видя привычный оскал Пасифики. Она метает молнии глазами, отдает свой букет и встает в атакующую позу. Пасифике пятнадцать, и она уже три года тренируется в унижении Диппера Пайнса, вдобавок, не забывая появляться на обложках и сверкать белоснежной улыбкой. Дипперу пятнадцать, он уже три года проигрывает Пасифике в спорах, а с каждым днем все больше втаптывается в грязь. Он обещает себе, что не опустится до ее уровня (который, кстати, явно ниже плинтуса) и не будет отвечать более резкой грубостью на более резкую грубость. Поэтому просто сглатывает слюну, в легком ожидании. — Расстанешься ты, со своей жалкой Хижинкой, если я так захочу, — Пасифика перекатывается с одного каблука на другой, — не забывай, с кем разговариваешь, жалкий Диппер Пайнс. — Это даже почти убедительно, — ухмыляется он, хватаясь пальцами за лямки рюкзака. — Кстати, передай своей сестре, что та юбка, которую она надевала в среду, была полнейшим провалом. Ее парень бархатно посмеивается, очень и очень скупо, искусственно. Но тот факт, что каждый раз у этой «стервы» есть союзники, неимоверно ранит. Ну что ж, очередной проигрыш, и тихий смех ее псевдо-парня еще долго играет в голове, как заевшая пластинка. Он плетется обратно, еще более угнетенно, на часах половина второго. Мейбл сейчас наверняка довольствуется горкой своих сахарных валентинок, блаженно разложив их на ковре и пересчитывая, в прошлый раз, кажется, было чуть больше сорока. Даже пришла от Русалдо, в грязной бутылке и с дежурным: «Мейбл, я не забуду тебя никогда». Да-да-да, так говорили все ухажеры его сестры, а потом, через месяц, уже и не помнили ее имени, но Русалдо был особенным: она была его единственной любовью, пусть и сейчас явно платонической. Так и было: он зашел в гостиную, заранее стискивая зубы, предчувствуя холод в спине, и шелковистые объятья, не несущие никакой радости. — Представляешь, тут есть валентинка от Эрика Миллера! Еще от Кенди из Южной Кореи! И даже от Гренды, она же уехала к своему принцу на «любовный уикенд», — Мейбл сияет ярче звезд. — Эрик Миллер? — Красавчик из параллели, по нему даже Пасифика сохнет, — она демонстрирует пересланные сообщения какой-то сплетницы, — только это секрет! Диппер почему-то весь заискрился в один момент, как подожженная спичка, щелкнул пальцами и вынул из кармана телефон. Наконец-то! Он ждал этого целую вечность: «Мы можем договориться» — набирает он и отправляет Пасифике. «В каком смысле?» — немедленно отвечает она, клацая по экрану розовыми ногтями. «Ну, ты от меня отстанешь, а я никому не расскажу про твои чувства к Эрику Миллеру» Нортвест резко пропадает из онлайна и он вздергивает бровью. — Только Пасифике не отправляй, а то она очень разозлится, — Мейбл открывает коробку конфет, что лежала рядом с валентинками. — Ладно, — он лукаво улыбается, что-то чудесное все-таки произошло за день. — Там к кому-то пришли, мелкотня, — кричит Стэнли и уходит к себе. Мейбл бежит открывать, сносит по дороге коробку с конфетами, отчего они рассыпаются вместе с признаниями в любви на открытке. Ее лицо непроизвольно вытягивается, когда она видит на пороге Робби. Ей уже видятся его мрачные признания с плевками, но он вполне сносно шепчет: — Позови… эээ… Диппера. Щеки Мейбл становятся сладкими красными яблоками, потому что в День Валентина просто так не приходят, а если не просто… то, что тогда? — Дип! — один, два, — Дип! Диппер стоит и смотрит из-за угла, боясь показаться. — Иду, и не обязательно так орать, — он делает спокойное лицо, будто ничего и не произошло. Мейбл впопыхах убегает, зажимая рот и пытаясь не смеяться, скрывая глаза и полируя мысли до блеска. — Привет, — Робби выдавливает пугающую улыбку, от него пахнет алкоголем, и он сам еле держится на ногах. — Привет, — настороженно отвечает он. — Я тут хотел… — Валентино осматривается, — мы можем при-и-сесть? — Д-да. Робби чуть покачиваясь идет за Пайнсом, а чайник (как ни странно) оказывается холодным, хотя он точно помнит, что разогревал его минут десять назад. — Тебе чай с молоком? Потому что разбавлять нечем, да и это довольно вкусно, и… Робби чай сейчас нужен меньше всего. Нервы натянулись, сплелись в тонкую цепочку и действуют по принципу домино. Ему хочется сплюнуть. — Это тебе, — он протягивает валентинку. Диппер теряется, на секунду забывает собственное имя, год и месяц, хотя сейчас это не имеет вообще никакого значения. Совсем. Земля уходит из-под ног, проваливается не пойми куда и ему всё кажется одной большой шуткой. Молоко, что он держит в руках, льется из бутылки тонкой струей. Время исчисляется световыми часами, а весь мир словно в ожидании. — Ты это… э… шутишь? — А я что, похож на шута? — глаз Робби дергается, — Извини. Последнее слово вводит его самого в ступор: Робби и извиняться. Перед кем? Почему? Когда все так резко изменилось? Да и почему Пайнс? Он же всего лишь мальчишка с глупым дневником, за которым он иногда наблюдает из-за кустов. Наблюдает. Черт! В один момент все становится на свои места, паззл безоговорочно собран: тайная слежка, сбитое дыхание, их первая встреча три года назад… — Это правда? Диппер тычет пальцем в слова на открытке: «Розы красные, Фиалки синие, Ты мое всё, И я люблю тебя» Голова Робби вздрагивает, шея покрывается мурашками, а слюна уже не сглатывается. — Да, — голос не слушается, — Да, твою ж мать, да! Это гребанная правда! Потому что я… — он притягивает Диппера за вырез футболки, — люблю тебя! Шатен чувствует его дыхание на ключицах, оно пахнет кокосовой жвачкой, и мысленно радуется: до жути ненавидит клубничную и мятную. На аромат жвачки накладывается запах пива, едких сигарет и дешевого одеколона. Робби девятнадцать, белый порошок горстками рассыпан по его комнате, жестяные банки некуда складывать, струны его гитары заржавели, а руки бесцеремонно обхватывают мужскую шею. Дипперу пятнадцать, он беспомощно подается вперед, его мгновенно сносит запахом прекрасной кокосовой жвачки, а губы сами просятся в чужие. Между ними проходит разряд, накрывает шторм, но они спокойно плывут навстречу волнам-монстрам, что засасывают в водоворот. Все рыбы со дна океана бунтуют, выбрасываются на берег. Киты плещут темной водой, создавая целые водопады. Вода становится невыносимо холодной, дрожь охватывает их двоих, а пальцы не следят за своей траекторией. Губы со шлепком отцепляются друг от друга, как якорь от дна. Ладонь Робби скользит по щеке Диппера, а он сам шепотом повторяет, словно мантру: «Валентинов День ― вообще-то, не такой уж и плохой праздник». — Может все-таки чая с молоком? — неуместно и не вовремя задает вопрос он. — Я не против, — Робби не то чтобы он не пил такого чая никогда, так еще и в этот момент как-то призрачно улыбается, от такой улыбки, ему кажется, кровь стынет в жилах. Но Дипперу она нравится. — Ты же теперь не мой парень или что-то вроде того? — спрашивает он, разливая кипяток по чашкам. — Нет. Или да. Если ты, конечно, хочешь. Диппер вжимается ногтями в собственные бедра, неровно дышит и застенчиво отвечает: — Хочу. Валентино вздрагивает, ведет уголки губ вверх, стучит пальцами по столу и, похоже, героин тут совсем не причем. Робби девятнадцать, он обожает катать Пайнса на своей машине, хватаясь за его худые коленки, еще больше обожает целовать его, обнимать до хруста костей и жевать с ним «Love is…». Дипперу пятнадцать, он полюбил день Святого Валентина, держит Пасифику Нортвест на крючке, пьет каждый вечер с ним чай с молоком, бросает камешки по воде, и, кажется, излучает свет от счастья.