Он так безнадёжно долго...

Ты знаешь, наверно глупо, но в свете его осудят. Он так безнадёжно долго Ходил всё той же дорогой, часами смотрел на окна, И чёрт с ним, что скажут люди. Ты знаешь, он выл ночами, рубил, ломал свои крылья, Но те отрастали снова. Каждое утро снова. Он просто любил так сильно, Как нынче уже не любят. Ему бы чуть-чуть надежды, ему бы веры немного. А утром — отглажен, выбрит, — он вновь появлялся залах. Шутил и не горбил спину — осанка всегда прямая. Смеялся, играл Вивальди, цитировал Гёте дамам, Князьям отдавал поклоны, в кармане кулак сжимая. Он пил, заперевшись в спальне, он пил, но не мог напиться, Хмель душу давно не трогал. Он рвал дневники и ноты, Он просто мечтал не помнить. Он просто хотел забыться, Весь мир надоел до рвоты. Так десять лет пролетели. А дальше ведь было хуже, Он так безнадёжно долго Ходил всё той же дорогой, подошвами мерил лужи, Смотрел на закрытые окна. Он умер забытым и старым. Но губы свело улыбкой, Как будто бы в этих окнах, что были всегда закрыты, что были задёрнуты шторой, Под крышею ветхой и зыбкой, Без балок и прочей опоры, Шатаясь один средь ночи, узрел силуэт знакомый.