Барвинок

Цокот каблуков по деревянному полу холла нарочито приглушен – мисс Мёрфи не хочет никого разбудить, но Баки, сидящий на кровати в спальне для мальчиков, чутко это слышит. На соседней койке вскидывается Стив, тонкое одеяло медленно сползает с его костлявой груди, цепляясь и покрывая каждое ребро, словно ковровая дорожка на ступенях в театре. Стив внимательно смотрит на прямоугольник света между полом и зубчатым-занозистым нижний краем двери. По комнате из окон сочится серое марево – скоро рассветет – и пятнами садится на меловой коже Стива, высвечивая кровавые струпья на губах, серые полукружья под глазами, вересковый след обхвата чужих, грубых пальцев по кругу тонкого плеча. С другой стороны от Стива недвижимым холмом одеяла покоится Жак. Баки не сомневается, что «покоится» - два дня прометавшись в лихорадке, сегодня в полночь тот коротко взвизгнул, дернувшись так, что шатнулись все кровати, и больше не двигался. От этого звука Стив проснулся и, задержав дыхание, зашарил слабой рукой в узком пространстве между своей койкой и койкой Баки. И выдохнул только когда кончики его пальцев были пойманы теплой ладонью. Джим и Гейб спят валетом на одной койке у южной стены, а у самой двери глухо кашляет Тим, на вздохе заходясь отрывистыми хлюпающими звуками, которые поднимаются из легких вверх по гортани вместе с кровью и мокротой. Остальные двенадцать кроватей туго затянуты серым одеялом, будто покрышкой цинкового гроба. Баки бесшумно, словно один из рассветных туманных абрисов, выбирается из постели и, упирая носки в пятки, по единственной не скрипучей половой доске добирается до двери. Палец за пальцем обхватывает ручку и резко тянет на себя, стиснув зубы от волнения. Дверные петли пропустили уловку, не выдали густым воем, и Баки сумел проскользнуть в коридор. Утыкаясь лицом между пахнущими плесенью балками перил, Баки смотрит на движение тени и на полу холла. Вот прямой и четкий контур тонкой, будто свеча, мисс Мёрфи, а кпереди, веером вокруг нее, словно мотыли – еще три тени, почти слитые в одну близким положением. Но вот одна из них вертит головой, и сердце Баки пропускает удар. Ведь на полу черной кляксой видна птичья голова и круг широкополой шляпы. Входная дверь хлопает, толкнув от теней воздух, который доносит до Баки запах чеснока, ладана и дегтя. Стив встречает Баки с только им двоим ведомым вопросом-посланием в сизых глазах. А Баки невольно прижимает руку к груди – душе, сердцу больно, больно видеть навеки вытравленный, замутнённый барвинковый в радужке. Стив понимает иначе – торопливо подходит к Баки, становится напротив, и кладет маленькие ладошки туда, где под кожей и мышцами ладно работают легкие, и со страхом шепчет: - Сильно болит? – Баки, отведя глаза, кратко кивает, и в подтверждение негромко кашляет, гортанно, слишком поверхностно, но Стив не обращает внимания. - Ты бы не заразился, если бы не возился со мной, - в очередной раз обреченно бормочет Стив. Ладони у него мертвенно-холодные, и Баки хочется выть, но он лишь прижимается лбом к в противовес ладоням огненному лбу Стива и судорожно выдыхает сквозь зубы. Баки устал от этого спора. Баки измучен ледяными пальцами и жарким лбом. Секунду они стоят неподвижно, пока Стив не произносит: - Пора. Изо рта Стива почему-то пахнет сырой землей, но Баки все равно. Он еще сильнее подается вперед, так, что они теперь соприкасаются и переносицами, но Стив вдруг наклоняет голову, устраивая макушку у Баки под подбородком, и крепко обнимает, сцепив руки в замок на пояснице. Баки телом чувствует, как шумят, будто мельничные жернова, легкие Стива. Тот сипло кашляет, утыкаясь лицом Баки в грудь, стискивая в кулаках рубашку на его плечах, а когда отстраняется, на нижней губе видны небольшие капельки крови. Баки снова хочет потянуться к нему, стереть своим ртом эти вишневые следы дышащей в затылок смерти. Уже все равно, что это неправильно. Когда, если не сейчас? Но Стив пятится, и Баки покорно плетется к кровати, чтобы вытащить из-под половой доски темный тканевой мешок. Петля, обхватывающая тонкую птичью шею Стива, кажется нереальной, хотя такая же своя болезненно ясно врезается в горло прямо под совсем недавно отскочившим кадыком. Баки фиксирует концы веревок, ощетиненные, словно многоглавые змеи, и, подняв Стива на руки, ставит его на тонкую линию края досок по другую сторону перил, а затем перебирается следом. - Стив, - тихо зовет Баки, глядя вниз, не смея поднять глаз. Вспотевшие ладони, кажется, так слабо цепляются за перила, что приходится перехватить перекладину под локти, - Стив, я хотел тебя поцеловать. Но я не решился… Стив… Ты бы… ответил…? Стив молчит и Баки страшно. Не от грядущего прыжка, а от того, что наконец-то задал жгущий углем сердце вопрос. Баки, не выдержав, поднимает глаза и видит слабую улыбку, и тронутые счастьем барвинковые глаза. - Да, - отзывается Стив. Тени на первом этаже приходят в движение, когда с верхнего лестничного пролета вниз падают два тела. Одно, совсем хрупкое, остается недвижимым сразу, лишь от упругости веревки пару раз дергается вверх-вниз. Слабые шейные позвонки хрустнули, словно сухари, мгновенно выпустив душу к праотцам. Второе, будучи крепким, выдержало рывок петли, не раздробив кости, а сильные, здоровые легкие далеко не сразу поддались удушью. Мортусы ушли, оставив вместо приюта присыпанный сизым пеплом пустырь. Но к весне, едва сошел снег, на этом месте разрослась целая поляна светло-голубых цветов – барвинков.