Бульвары в твоей голове.

      На пустынной улице бушевал ветер, разбрасывая мусор из переполненных баков. Трубы ревели так, будто изнутри их разрывали существа Аидова царства. Песок летел в глаза заброшенных домов, покрывая ржавой пылью старенькие стёкла. Изрядно стемнело, листья кружились в неизменном октябрьском вальсе. Деревья оплакивали их, покачивая обсохшими кронами. Тротуар — вернее, его остатки — смешался с грязью, превратив землю в горный курорт лилипутов, ведь дождя не было месяцев семь. Шесть и двадцать три дня, если быть точным.       Во всей этой постапокалиптической картине, казалось, нет места живности, но странного ночного путника это нисколько не смущало. Он бежал сломя голову, спотыкаясь о скалы невидимых маленьких человечков; глаза его выдавали сильнейший испуг, дыхание сбилось, а лёгкие изъявляли желание быть выплюнутыми.       Пожалуй, среди относительно спокойного пейзажа суматоха гостя была излишней. Небо недовольно заворчало, норовя спустить с цепей ледяной дождь. Мальчишку же не волновало и это. Он неумолимо несся вперёд, и гул его шагов эхом давил на перепонки. Окна подрагивали, двери самозабвенно покачивались на сильном ветру и порой похлопывали косяки за их занудство и неподвижность.       Наконец мальчишка остановился, завидев, грубо говоря, живую душу. Ну, как мальчишка. Испуганные глаза его горели детским огоньком ужаса, но самому ему можно было дать и тридцать. Худой, как чучело в огороде фермера, и высокий до умопомрачения, с неестественно длинными конечностями, он напоминал выходца из иной реальности. Лицо его было смуглым, а руки, наоборот, белоснежными, как лист бумаги, все тело было непростительно непропорциональным, будто слепленным из кусочков различных людей. И без того некрасивое лицо искажала непередаваемая гримаса ужаса.       Оглядывая фигуру, он не смог вымолвить ни слова. Наконец человек в длинном плаще и шляпе обернулся, и был он не приятнее утопленника, вынутого после трёх дней странствий. В единственной руке-клешне он зажал трубку, видимо, наспех сделанную из сухой проеденной коряги, а из неё валил уродливыми зигзагами багрово-шоколадный дым; лицо мужчины было смугло-серым, глаза впали настолько, будто провалились куда-то к носу с обратной стороны, не стесненные другими органами и тканями. Губы высохли и потрескались, на них запеклась кровь, текшая, по-видимому, когда-то из носа, сломанного не один десяток раз. Вся кожа была покрыта чернеющими струпьями и отверстиями, словно у сифилитика; в некоторых дырах явно что-то копошилось. Заметив испуганного человека, мужчина попытался засмеяться, но лишь заскрипел, как старый дуб, и закашлялся, теряя последние зубы.       — Явился, — прохрустел он, с трудом разлепляя губы. — Сколько можно тебя ждать?       — Кто ты?! — ещё более испуганно спросил человек. — И... Где я, чёрт возьми, нахожусь?!       — Ну-ну, чего разорался? Это, мой дорогой, твой подгнивший разум.       Мальчишка, а может и старец, опешил и судорожно огляделся.       — К-как это? Что за ересь? — воскликнул он. — Кто ты вообще такой?       — Я — это ты, голубчик, я твоё самовосприятие. Твоя, прямо скажем, самооценка. Красиво, правда? — он снова заскрипел, содрогаясь от почти что смеха.       Мальчишка поежился и осторожно спросил:       — Но что здесь произошло?       Самооценка закурил и хмуро поглядел на небо, где начиналась буря.       — Война. Как и сейчас. Посмотри вокруг, дружок!       И он послушно огляделся. Ветер разыгрался, унося с собой печальные деревья и лишая дома крыши. Двери рассыпались в пыль, стены трескались, а пурпурно-синее небо кашляло грозой, напоминая месиво.       Самооценка, насладившись новой волной ужаса хозяина, продолжил:       — Ты умираешь, глупец, и твой разум гибнет вместе с тобой. Вот до чего ты себя довел.       Только сейчас, когда половина переулка растаяла в воздухе и разрушилась, мальчишка заметил, что ни одного звука похоронную процессию не сопровождает. Разве что их диалог.       — Но... Мне ведь нет и двадцати двух! — в испуге закричал он. — Почему я погибаю?!       — А вот представь, — ответил собеседник. — Ты сам убил себя. Прыгнул с небоскреба и летишь, летишь, летишь! Распластался в кашице из своих органов, а ничего поделать не можешь.       Тот рассмеялся. Вокруг все летало и бурлило, тёмное небо разражалось всплеском молний. Смех Самооценки эхом отдавался в голове, постепенно стихая. Юноша обернулся, чтобы спросить ещё кое-что, но рядом уже никого не было. Лишь тишина и ад цепляющегося за жизнь разума, и посреди этого ужаса такой взрослый мальчишка, не ведающий, что ждёт его, когда все растворится в его голове.