Лаванда в феврале

Джерард недоумевающе смотрел на крохотную поросль. Бушевал ветер, гоняя мерзлый воздух по лицу, но здесь, смеясь над последним зимним месяцем и серыми голыми ветками других растений, пробилась лаванда (которую так любил Он). Все началось год (11 месяцев, 2 недели и 3 дня) тому назад. Джерард тогда смотрел на Него, как и сейчас на лаванду, потому что оказалось, что Он умирает. Сучий рак легких. Третья стадия. В 16 лет. И как вы после этого можете утверждать, что в этой чертовой жизни есть хоть капля справедливости? А Он просто улыбался и говорил, что в его непригодных теперь для дыхания органах можно выращивать цветы. Вот только ничего романтичного в этом не было. А потом начался ад. Теперь Геенна огненная и варящиеся заживо грешники наверняка покажутся Джерарду смешными, когда он отправится к Сатане. Слабый и заметно потерявший вес, Он сливался с больничной простыней, блестя огромными и влажными оленьими глазами и колечком пирсинга. А потом он радостно, будто вовсе и не умирает, будто ему вовсе не тяжело, улыбался и начинал болтать. Он перескакивал с темы на тему и иногда не к месту смеялся, всем своим видом стараясь показать, что в порядке, а Джерарду хотелось плакать, потому что уже ничего не было в порядке. Звонкий голос осип и периодически прерывался кашлем. Так продолжалось месяц. Джерард приходил и делал вид, что не замечает, как Он, кашляя в ладони, прячет окровавленные пальцы. Джерард доставал для него лаванду в феврале, только чтобы улыбка, которая слабела, не угасла совсем. Джерард читал ему вслух книги и засыпал на неудобном стуле, воюя с медсестрами, которые тщетно пытались выставить его наконец из палаты. Джерард прижимался своими губами к чужим, сухим и горячим, так часто, как мог себе позволить, стараясь запомнить это ощущение. Джерард был готов молиться богу, приносить жертвы дьяволу или удариться в изучение химии для изобретения лекарства, что угодно, если это поможет. Кажется, это называют отчаянием? В марте Ему стало лучше. Неизвестно, помогли ли молитвы, но Он смог выходить на улицу, слабость немного отступила, а прогнозы врачей вселяли надежду. Однажды, когда Джерард пришел, он застал Его на улице курящим. Сигарета тут же полетела на землю, а Джерард произнес самую длинную речь за последние месяцы, состоящую в основном из нецензурных слов. А Он сказал только два слова. «Мне хуже». Что вы знаете о рушащейся надежде? Джерард знает, что это куда хуже, чем описывают в книгах. С того дня он не возражал против легкого запаха табака от Него. «Я в любом случае умру, Джерард, пойми. Тебе будет легче, если это произойдет как можно скорее» — говорил Он и заходился в кашле. Джерард отворачивался, чтобы скрыть слезы и думал, что ни черта не легче. Он выбрил виски и покрасил их в белый, потому что какая разница, как выглядят его волосы, если скоро их не станет из-за химиотерапии. Джерард не знал, чего он хотел больше: улыбаться нелепости прически или забиться в угол и рыдать. Наверное, все же второе. Все закончилось в начале июня. Как раз, когда начала цвести Его любимая лаванда. Джерард сухими глазами смотрел, как опускают в землю гроб. Не трясущимися руками он оставил у свежего надгробия на имя Фрэнка Айеро ароматный сиреневый букет. А потом он переломал всю мебель в своей комнате, и не мог перестать трястись от рыданий, вырывающихся из гниющей теперь у него самого груди. Три таблетки валерьяны с утренним кофе, две на голодный желудок в обед, три с куском пиццы на ужин. Малоприятный рацион питания, но тремор в руках утихал. Джерард даже подшучивал над обеспокоенным Майки, который стал частым гостем в квартире брата. А по ночам Джерард рисовал Его, потому что боялся забыть, как Он выглядел. Рисовал живым, не измученным химиотерапией и кашлем. А когда успокоительное перестало помогать, он нашел утешение в растворе аспирина с кокаином. Он перестал пускать Майки к себе, чтобы тот не видел исколотых вен и пустых бутылок по всей квартире. Измученная нервная система на время переставала посылать болезненные импульсы, и Джерард наконец-то мог спать. Впрочем, он надеялся когда-нибудь не проснуться. В августе он перестал разбавлять наркотик аспирином, а сенью перешел на героин.Трясущимися руками он нагревал ложку, бессмысленно прячась в ванной, думая, что так Он не узнал бы. Ночные прогулки на кладбище стали, как и доза, обязательным ритуалом. Джерард замирал в темноте каменной статуей над надгробием и стоял, не моргая, пока не начинало рассветать. А затем шел домой и вмазывался. В начале зимы он дошел до крайней точки отвращения к себе. Что бы подумал о Джерарде Он. Два шприца и бутылка водки стали гениальным решением проблемы для воспаленного мозга. А очнулся Джерард в режущей глаза белизне палаты со вспыхнувшими болезненными воспоминаниями и чувством вины за собственную глупость. Добровольно сдавшись врачам, он решил покончить с зависимостью. От наркотиков и от Него. В разгар ломки, мучаясь от жара и боли, Джерард увидел Его. Он блестел своими огромными живыми глазами и металлическими колечками, возмущенно жестикулировал руками и ругался на Джерарда. В феврале Джерард полностью реабилитировался и вернулся к нормальной жизни. Извинился перед Майки и убрался в квартире, даже нашел работу. Но ему нужно было извиниться перед кое-кем еще. Осыпая пепел с замершей в руке сигареты на серую кладбищенскую землю, Джерард пораженно смотрел на лавандовые цветы. Кажется, Он был прав, когда сказал вечность назад, что в его теле можно выращивать эту часть живого. Пожалуй, теперь только Джерард и знал, почему эти капризные цветы так ярко выделяются в серости февраля.