Единственный

Пожалуй, он был единственным из арранкаров, кто не имел оружия. Единственным, кто на вопрос других об имени, скаля зубы в ухмылке, называл номер. Единственным, на кого почти не обращал внимания Король. В чём он не был единственным – так это в способе появления: Октава за две недели до гибели создал из пленных шинигами еще пару десятков таких, как он. И всё же Тринадцатым себя называл лишь он. При этом в мыслях почему-то проскальзывали ассоциации с неудачами и суевериями, но Тринадцатый только хмыкал на это. Впрочем, он относился так несерьезно к любым обрывкам воспоминаний из прошлого, которое принадлежало не ему - к чужому имени, к памяти Сестры.… И к отношению Короля. Король занял место убитого повелителя. Для Тринадцатого Айзен никогда не был Богом, да и признательности за свое создание ни к нему, ни к бывшему восьмому Эспаде арранкар не чувствовал: слишком уж сильно и часто болела дыра там, где не было сердца. Слишком мучили по ночам его и Сестру странные сны об Охотниках. Там их было слишком много, но ни он, ни Сестра не боялись: в том прошлом оба тоже были Охотниками. Чаще всего им снился рыжий парень, яркий, как опаляющее солнце, но бывало, что они вскрикивали и просыпались от холодного взгляда серых глаз другого мужчины. Арранкар даже во сне никогда не называл его по имени. Сестра делила тело с арранкаром по его просьбе, и сквозь часть маски смотрел её синий глаз. Но главным в их паре всегда был Тринадцатый. Сестра нужна была ему так же сильно, как еда, хотя он затруднялся сказать, для чего. Просто однажды Тринадцатый увидел ее в белом платье на улице большого города и протянул левую руку, зовя идти с ним, и назвал имя, которое носил когда-то. Когда девушка коснулась его левой руки, арранкар поглотил ее и назвал Сестрой. Когда они соединились, дыра, где больше не было сердца, сначала вспыхнула дикой болью, а потом стало так хорошо, что он застыл с блаженной улыбкой. В тот раз он едва ушел от рыжего Охотника, разозленного потерей подруги, но всё же ушел, унося в себе голос и память Сестры. С тех пор они были всегда вместе. Однажды, через некоторое время после гибели Айзена, Король сам пришел туда, где среди песка и скал отдыхал Тринадцатый, и спросил, глядя в сторону: - Ты помнишь Ичиго? - И-чи-го? – произнес по слогам арранкар, пробуя слово на вкус. Память Сестры принесла образ того самого рыжего Охотника, от которого Тринадцатый увел её. И слово «свадьба», связанное с тем днем. – Нет. Не помню. - Он стал Пустым, - сообщил собеседник, внимательно глядя в лицо Тринадцатому. Если Король думал что-то увидеть в лице арранкара, он ошибался: собеседник ухмыльнулся и пожал плечами. После этого Король развернулся и ушел, и его голубые волосы долго мелькали вдали. Выл и катался по песку арранкар уже после этого, чувствуя боль Сестры и своё сожаление. Но после того, как они съели нескольких адьюкасов, боль прошла. Слово «квинси» Тринадцатый запомнил очень хорошо: однажды это «квинси» прострелило арранкару левую руку, постоянно повторяя своё название, и уйти они тогда смогли, лишь воспользовавшись памятью Сестры о том, как скрываться. А потом по следам указанной Сестрой духовной силы Тринадцатый добрался до какого-то дома в центре города. Стукнул в окно, присев на подоконнике, а когда обладательница этой духовной силы отдернула занавески, качнул правой ладонью, глядя, как большие глаза становятся еще больше. Он не хотел принуждать целительницу. Она сама вышла к нему – худенькая, рыжеволосая, грустная. - Подлечи меня, - хмуро сказал Тринадцатый, глядя в сторону. И добавил имя, подсказанное сестрой. – О-ри-хи-ме. Она покорно поставила лечащее поле над его рукой и вдруг тихо спросила: - Ренджи, зачем ты убил Рукию? - Я её не убивал, - всё так же хмуро отозвался Тринадцатый: дыра снова заболела. – Она здесь, во мне. И я – не тот, кого ты назвала. Чужое имя было физически сложно произнести. Может, оттого что оно было не совсем чужим? Или оттого что это имя произносили те, чья духовная сила теперь казалась слаще крови? - Ты помнишь Ичиго? – спросила она, по-прежнему не глядя на неожиданного гостя. Переждав новую волну боли, пришедшую из пустоты в груди, Тринадцатый сипло отозвался: - Нет. И тебя я тоже не помню. Мне Сестра подсказывает имена. - Сестра? – недоуменно подняла голову целительница, и арранкар неохотно пояснил: - Та, кого ты называешь Рукией. Женщина кивнула и снова опустила глаза. - Всё, - сказала она, убирая поле. – Твоя целостность восстановлена. – А когда он кивнул и развернулся, чтобы уйти, Орихиме тихо добавила: «Ренджи… мы грустили о тебе. Все мы!». Её рейацу казалась сладкой, но Тринадцатый не поглотил женщину; позже арранкар объяснял себе, что целительница может ему пригодиться, но в тот момент он не смог причинить ей вред, и чувство это было смутным и непонятным. Сны приводили его и сестру в белостенный город, где жили Охотники и Еда. Много еды, вкусной и не очень. Арранкару снилась сильная черноволосая девочка с синими глазами, её любимый – рыжеволосый парень, во снах были Охотники из других отрядов – во снах он называл их по именам, смеялся и пил с ними.… Но чаще всего сон уносил арранкара в маленькую комнату, где на столах возвышались горы бумаг, а за одним из столов сидел черноволосый Охотник со странной конструкцией в волосах: «- Ренджи! - Да, капитан? - Принеси чай, - и голова Кучики снова склоняется над столом, а лейтенант ещё минуту стоит, борясь с желанием протянуть руку и коснуться Его волос». После таких снов арранкар просыпался от дикой боли там, где когда-то было сердце. Что хуже – глаза его оставались сухими. А ещё после этих снов их обоих тянуло в тот белостенный город. Однажды, когда там, где жила только Еда, было мокро и скучно, Тринадцатый встретил одного из Охотников - своего Любимого Врага. И когда карий глаз арранкара увидел странный взгляд Охотника, дыра в груди запульсировала, принося с собой волны воспоминаний. И пока Тринадцатый корчился от боли, Сестра подала голос – впервые без его разрешения: - Нии-сама… - произнесли тонким голосом губы Тринадцатого, и Охотник, и без того неподвижный, замер, как изваяние, не дыша и не моргая. – Нии-са… - Молчи, - хрипло сказал Тринадцатый, вытягивая вперед левую руку и вспоминая, почему у него нет оружия: потому что тот, кем Тринадцатый был когда-то, хотел прекрасно владеть кидо, как его капитан… Новая волна боли прошла по организму, заставляя отступить на шаг назад. Охотник тоже не двигался. - Ренджи, - сказал он ровно. – Ты помнишь меня? - Чёрт, - прошипел арранкар. Дыра, где не было сердца, взорвалась болью. – Я не… Я… «Я люблю вас, капитан». Это вспомнилось само, потянув за собой обрывки других воспоминаний: тонкая рука с кистью, поцелуй, навязанный насильно, пощечина… - Цвети, Сенбонзакура! Тринадцатый дернул уголком рта, рисуя вокруг себя защитную сферу и раскрывая левую ладонь. На ней лежали несколько розовых стальных лепестков. - Вижу, вы всё еще решаете свои проблемы с помощью меча, Кучики-сама, - ухмыльнувшись, сказал он. – Так же, как после моего признания, да? – лепестки тщетно бились о защитную сферу. – Да, я вас помню. А вы меня помните? Сфера открылась, выпуская наружу лепестки, и снова закрылась. Охотник вздохнул, собрал свой меч заново и произнес, поворачивая острие меча вниз: - Бан-кай! Тринадцатый прижал ладонь к груди, ловя ещё порцию боли и воспоминаний. - Не помните? Или не хотите помнить? – зло засмеялся он. – А ведь мы с Рукией скучаем по вам! Присоединяйтесь! Левая ладонь арранкара потянулась к Кучики, а глаз не отрывался от лица Охотника, ожидая минуты колебания, когда ладонь Кучики ляжет в его руку. Минуты, после которой он сможет нанести последний удар, поглотив душу Любимого Врага – и обрести своё счастье…