***
Среднего размера, простенькая, без лишних изысков и причуд, но сияющая блестящей чистотой комнатка, чьи окна выходили на восток, была заполнена тягучей, но уже чуть сдавшей свои доминирующие позиции мглой. Из особо примечательных предметов мебели здесь были лишь комод с большим зеркалом в человеческий рост, две тумбочки и самая обыкновенная двуспальная кровать, на коей лежала миниатюрная девушка, чьи короткие, кажущиеся невесомыми волосы золотым туманом покоились на мягкой и тёплой подушке. Край нежно-розовой ночной рубашки чуть задрался, оголяя стройные миниатюрные ножки юной особы. Одеяло же было откинуто в сторону, что говорило о беспокойной ночи, проведённой в душной и закупоренной комнате. Губы девушки были слегка приоткрыты, на бледно-розовых щеках горел едва заметный румянец, а длинные пушистые ресницы мерно подрагивали во время сна. Неожиданно, она, мило поджав губки и ухватившись за край белоснежного одеяла, попыталась получше спрятаться в тёплых объятьях последнего. По лицу хозяйки комнаты пробежала едва уловимая тень, отчего она поджала ноги к груди и тихо всхлипнув, нахмурила свои аккуратные бровки, по щеке невольно скатилась одна слезинка. - Б-братик... - На её щеках появились влажные дорожки от слёз. Призраки прошлого никогда не упускали возможность напомнить Эрике о себе, напомнить о боли, об одиночестве и страхе... Напомнить о том времени, когда она, будучи ребёнком жила на улице, когда ещё тёплая, надёжная рука Баша не была ей знакома. Страхи вновь и вновь сбрасывали её в бездну отчаянья и дикого ужаса, убивая во снах дорогих ей людей, заставляя сгорать заживо в пожаре, биться в агонии от страшных мук, или же, отбирая последний кусок, обрекать на голодную смерть. - Братик! - Сжав маленькими ладошками края подушки, почти срываясь на крик, звала девушка. Внезапно, прикусив нижнюю губу и почувствовав во рту железный привкус крови, она с ужасом распахнула огромные, цвета горного хрусталя глаза, всё ещё тяжело дыша и всхлипывая, но постепенно понимая, что это был опять лишь очередной кошмар... Когда же сердце перестало учащённо биться от только что пережитого страха, девушка перевела свой взгляд на окно, где, словно белоснежные пчёлки, роились снежинки. Начинало светать. Прижавшись хрупким телом к своим ногам, Эрика утёрла сжатыми в кулачки ладошками оставшиеся слёзы, прогоняя тем самым остатки ужасного сна. После, решив, что больше не сможет уснуть, девушка опустила свои ноги на подстывший деревянный пол, а затем, полностью поднявшись и взяв с прикроватной тумбочки старенькую деревянную расчёску, подошла к зеркалу. Медленно водя ей по своим волосам, она постаралась улыбнуться своему отражению, тем самым говоря себе: "Всё хорошо, мне нечего бояться... Сегодня такой прекрасный зимний день и братик жив-здоров...". И, действительно, это подействовало. На бледном лице вновь расцвёл нежный румянец, а в глазах появились былые серебристо-зелёные крапинки. Разведя руки в стороны, Эрика вдохнула тёплый спёртый воздух полной грудью, после чего, выдохнув, вновь бросила взгляд на своё отражение и счастливо, по-детски наивно улыбнулась, представляя как Баш улыбается ей в ответ немного скупо, но так же искренне, как и она сейчас. Достав из правого нижнего ящика фиолетовую шёлковую ленту, подаренную когда-то её любимым братом, девушка повязала её обычным образом, как повязывает её уже в течении долгих лет. На стуле у комода покоилось аккуратно сложенное красное платье, одно из немногих, но другого Вогель и не нужно было вовсе. Нет, конечно, были ещё роскошные, элегантные платья с рюшами, украшениями, оборочками, которые чудом уцелели после пожара, но, надевая их, Эрику не покидало предательское чувство, что она задыхается, что их ткань, словно лианы, оплетает её хрупкую фигурку и сжимает в тисках прошлого, откуда они родом. Бесспорно, в прошлом тоже были счастливые деньки... Но они ей стали казаться тоскливо пустыми и никчёмными, как жизнь во мгле без надежды увидеть лучик солнца, без заботы дорогого ей человека, без счастливых мгновений с ним. Теперь ей было с чем сравнивать. Баш подарил ей шанс на новую жизнь, дал надёжную защиту и кров над головой, он стал смыслом её жизни. Жизни, в которой доселе не было ни цели, ни того же пресловутого смысла. В пустом прожигании годов она не знала настоящего счастья, довольствуясь лишь тем, что у неё уже есть. Но, наконец, она нашла того, кто прервал её удушливый, никчёмный и долгий сон, больше похожий на забытье. Девушка смогла найти того, кто ей действительно дорог и кто в этом водовороте вечных войн, разрух и бед может предоставить покой, тишину и такую приятную, стабильную умиротворённость, которую так мечтала обрести малышка. Взяв в руки платье, Эрика провела по мягкой, лёгкой ткани рукой, затем, аккуратно стянув ночнушку через верх, осталась в одних белоснежных хлопчатых трусиках. После, расстегнув застёжку на платье, она просунула руки в рукава и подняла их, из-за чего ткань сама заскользила по гладкой бархатной коже девушки, окутывая её тело своей едва ощутимой прохладой. Застегнув застёжку и завязав бантики на платье, девушка достала свои белые тоненькие чулки и, надев их, засунула ноги в простенькие коричневые туфли. Оставалось лишь прибрать постель после сна, после чего, она направится на кухню, где, скорее всего, сидит Баш с кружкой только что приготовленного горячего кофе и читает какую-нибудь очередную статью в газете, а на столе уже находится готовый завтрак на двоих. Как бы долго ни старалась Эрика уверить брата, что готовка - чисто женское занятие, которое должно полностью перейти в её руки, юноша лишь молчал и продолжал готовить на двоих день изо дня. Что только не предпринимала девушка, но она никогда не могла встать раньше Цвингли. Независимо от того, во сколько Вогель проснётся, пусть даже в три часа утра, но, каким-то образом, юноша всегда встречает её за столом, попивая ароматный напиток, и, смотря на неё поверх края газетной страницы, приглашает за уже подготовленный стол. Эрике же не оставалось иного выбора, как сдаться под напором брата. Нет, она вполне хорошо готовит, вот только Баш не даёт ей шанса лишний раз доказать это и заботится о нём, предпочитая быть полноправным хозяином их дома даже в самых несущественных мелочах. Баш - собственник, и она это прекрасно понимала. Редко когда девушке всё-таки удаётся урвать себе хоть самое незначительное задание. Единственное время, когда она может хоть как-то проявить свою заботу - это вечер. Именно в это время швейцарец бывает просто завален всякими документами и отчётами, не прерываясь ни на что другое и засиживаясь за ними, порой, до самого рассвета. И вот, справившись с постелью и открыв окно на проветривание, Эрика бесшумно выскользнула из своей комнаты, спускаясь по устланной ковровым покрытием лестнице. Казалось, словно она и не касалась ступеней. Даже если затаить дыхание, то было почти невозможно расслышать её тихие, лёгкие шажочки, лишь сверкающие в полутьме дома глаза девушки могли выдать её присутствие. И вот, когда последняя ступенька была минована, Эрика, помедлив секунду, заглянула на кухню, но, к её удивлению, не встретилась глазами с серьёзным нефритовым взглядом брата. На столе лишь одиноко стояла тарелка с едой и источающий дурманящий шоколадный аромат напиток. Видно он так и не дождался её. На миг лицо девушки погрустнело, но уже через минуту на её устах расцвела лёгкая улыбка, наконец-то она сможет позаботиться о своём братике. Сев за стол, она всё же съела всё то, что оставил ей Цвингли, после чего с нескрываемым наслаждением принялась за горячий какао, источающий лёгкий ароматный запах корицы и шоколада. Отставив же кружку в сторону, Эрика с энтузиазмом начала копошиться в кухонных ящичках в поисках продуктов и нужных приправ, а с её лица никак не сходила загадочная улыбка. Спустя час изрядно выбившаяся из сил и покрытая с ног до головы мукой девушка поставила старенький, потёртый поднос в духовку и, преисполненная счастьем, рухнула на ближайший стул, снимая с правой руки красную прихватку. Брат пока так и не появился за этот час, но Эрика верила, что он просто ушёл куда-то по работе и вернётся в скором времени. Убрав мешающую золотую прядку за ухо, Вогель сняла испачканный фартук, после чего плывущей походкой направилась было в ванную смывать остатки муки с лица и волос, но, как назло, сделать ей этого так и не дала настойчивая трель дверного звонка...***
Светлое убранство холмов, долин и гор, окутанное в нежное лёгкое кружево невесты-зимы, будоражило воображение. Серебристые сугробы снега искрились под золотыми струнами светила, переливаясь словно алмазная стружка на пышных юбках подвенечного платья. Казалось, что вся природа улыбается всем своим естеством, отдаваясь ярким, радостным порывам и даря людям этот прекрасный зимний денёк. Свежий холодный воздух пахнул в лицо зеленоглазого юноши, уже чуть измотанного от обхода границ зимнего леса. С неба всё так же умиротворённо и степенно спускались серебрящиеся "звёздочки", стремясь приковать своей непорочностью и лёгкостью глаз задумчивого парня. Ясное, полупрозрачное, голубое небо, чуть затянутое кое-где снежными тучками, словно распростёрло свои приветливые объятья, силясь обхватить Землю своими лёгкими, нежными руками и прикоснуться к каждому человеку, даря желанное чувство бодрости и свободы. Снег слегка похрустывал под тяжёлыми сапогами швейцарца, невольно нарушая идеальную тишину вокруг. Но всё это мало волновало сердце и душу Баша. Все его мысли были лишь с Эрикой. Он любил думать о своей названной сестре. Любил её улыбку. Любил каждый миллиметр её светлого, ангельского личика. Любил эти яркие, магические глаза, обрамлённые длинными пушистыми ресничками. Любил её хрупкую, утончённую фигурку; её бархатную, пахнущую терпким запахом альпийских трав и талого снега кожу - любил это всё так нежно и безнадёжно, что, порой, в его голову приходили мысли о невозможности своей жизни без шанса видеть её светлый образ рядом с собой. Она была в каждом его дне, заполняя собой каждую минуту и каждую секунду жизни Цвингли. Нет, он не просто любил свою маленькую Эрику, он обожал её всем своим существом! Её невинность, трепетность, непорочность, кротость и доброта навек завоевали его холодное сердце. Увы, но он давно уже не воспринимал её как свою маленькую сестрёнку, которую нашёл в одной из грязных подворотен города, лежащую на холодном асфальте и угасающую прямо на его глазах, отныне она стала той единственной владелицей его сердца, той, кто имел ключи от всех его самых личных тайн и секретов. И, несомненно, сейчас Баш, как никогда, был удручён своим давним решением называть её сестрой. Как бы он хотел признаться во всём девушке, но страх перед тем, что она когда-нибудь покинет его, оставив Баша наедине со своими мыслями, - был невыносим. Но и терпеть, носить в себе это чувство становилось ещё невыносимее и горше. Казалось, что его терзающийся орган вот-вот разорвётся в клочья, оставив в груди зияющую пустотой, открытую, рваную рану. Но, чёрт возьми, как бы он ни старался, его глупое сердце начинало биться чаще, лишь когда парень был рядом с той, один лишь взгляд которой будоражил его сознанье, переворачивая расписанный по каждой минуте день с ног на голову. Он как влюблённый до беспамятства подросток готов был бросить все свои дела и положить к её ногам весь мир и всего себя без остатка, став навек пленником её прекрасных, цвета горного хрусталя очей. Так продолжалось из года в год. Каждый год Баш хранил все свои чувства за семью печатями, не позволяя им проявить себя, а сам не мог порой сомкнуть глаз, глядя на умиротворённое лицо спящей Эрики. И тогда, невольно, на его лице блуждала тёплая, искренняя улыбка, а в сердце разливалось непонятное юноше тепло. И вот сейчас, возвращаясь из леса, Цвингли думал о ней. И ничто не могло бы прервать его воспоминания, если бы он не понял, что вышел к их дому, осыпанному снегом, словно манной крупой. Кое-где с крыши свисали прозрачные сосульки, преломляющие и без того косые лучики солнца. Тёмная кровля полностью скрылась под искрящейся пушистой вуалью; окна дома были чудесно расписаны синевато-белыми красками художника мороза; резное крыльцо так же было слегка припорошено снегом, отчего на нём ясно были видны две пары мужских следов. Последнее наблюдение встревожило некогда невозмутимого швейцарца, ведь следы были определённо мужские и вели к двери. Ускорив шаг и на ходу снимая с плеча ружьё, Цвингли обеспокоенно посматривал на окна дома, силясь заметить незваного гостя. Миг, и вот уже его рука чуть нервно и резко тянет ручку двери вниз, после чего, впустив морозный воздух и несколько снежинок в дом, швейцарец отворяет дверь. На кухне слышится какой-то шум. Быстро преодолев расстояние, отделяющее его от комнаты, он, ворвавшись в неё, взял на мушку фигуру молодого парня с белоснежными, как луна, локонами и удивлённо смотрящими на Баша красными глазами, но спустя минуту эффект неожиданности пропал и парень опять расслабился. Напротив него сидела Эрика, элегантно держа фарфоровую чашечку с чаем в своей миниатюрной ручке. Раздражение, злость и ревность захлестнули огромной лавиной разум юноши, заставляя того буровить тяжёлым взглядом внезапно решившего его навестить родственничка. - Что ты здесь забыл?! - Сдерживая себя из последних сил, спросил швейцарец, не обращая на озадаченный взгляд девушки ровно никакого внимания, сейчас его интересовал лишь Байльшмидт и его внезапное появление в доме Баша. - И тебе здравствуй, брат, - уже более в своей привычной развязной манере произнёс парень, позволяя появится на своём лице подобию улыбки - Я вот к тебе зашёл, решил проведать свою милую младшенькую сестрёнку... - Взгляд гостя обратился к Эрике, а после вернулся к хозяину дома, в вызовом смотря тому прямо в глаза. То, с какой интонацией Гилберт произнёс слово "сестрёнка", заставило ощутимо кольнуть сердце Баша, но внешне он не подал и вида. Цвингли достаточно хорошо знал Байльшмидта, отчего не понимать его намерений по отношению к Эрике было просто невозможно. Сколько же девушек пало от его рук? Сколько сердец их было разбито вдребезги? Пожалуй, Цвингли уже и не вспомнит. - Проведал? А теперь можешь быть свободен! - Почти что прорычал швейцарец, не сводя ружья с соперника, а то, что Гилберт был именно соперником не было сомнений. - Братик... - Попыталась что-то сказать Эрика, но была перебита. - Что ж, Эрика, милая, я и вправду уже начал злоупотреблять твоим гостеприимством. Только изволь мне просить тебя о ещё одном визите, когда наш братец-колючка будет в гораздо более предрасполагающем настроении и адекватном состоянии. - Лукаво начал немец, делая последний глоток из фарфоровой чашки. - Да, конечно, я с удовольствием бы ещё раз напоила вас чаем... - Робко ответила девушка, потупив взгляд в пол, высматривая что-то неведомое в узорах на чёрно-белой плитке. - Дорогая Эрика, ни к чему быть настолько высокого мнения обо мне. Я простой человек из плоти и крови, во мне нет ничего, за что я бы мог величаться на "вы", - Поднявшись со своего места под холодным взглядом Баша, юноша склонился к девушке и поцеловал её нежную кожу на тыльной стороне ладони. - Надеюсь на нашу скорейшую встречу, meine liebe. Лицо девушки приобрело нежный румянец, выявляя её смущение и смятение, а колючий взгляд Цвингли теперь ясно давал понять, что он находится на пределе. - Прощай, братец. - Бросил через плечо уходящий немец, но так и не услышал в ответ ни слова, лишь спиной чувствовал недоброжелательный взгляд зелёных глаз. Когда же раздался хлопок, оповещающий о том, что Байльшмидт покинул дом, Баш облегченно вздохнул и, прислонив ружьё к дверке кухонного шкафчика, тяжело опустился на стул. На минуту в комнате повисла мёртвая тишина, отчего можно было услышать как тихо опускались снежинки на белый подоконник. Её наконец нарушил Баш, смотря на девушку серьёзным, нетерпящим возражений, но в то же время болезненным взглядом: - Эрика, послушай, может это крайне эгоистично с моей стороны, но я бы не хотел, чтобы ты близко подпускала к себе моего брата. Он отнюдь не плохой человек, просто я... Я... Я не желаю видеть его рядом с тобой и добьюсь этого любыми способами. Поэтому, для него же будет лучше избегать твоего общества. Взгляд Цвингли был направлен на собственные, сомкнутые в замок руки, а лицо приобрело розоватый оттенок, казалось, он покраснел до самых кончиков волос, что не могло не укрыться от внимательного взгляда девушки. Озарение пришло внезапно - он ревновал её! Эрике на секунду стало страшно, что всё это ей привиделось. Она была смущена не меньше, чем сам Баш, но, решив, наконец, разрушить ту стену недоговорённости между ними, неслышно подошла к Цвингли и робко, невесомо коснулась своими тёплыми губами таких холодных губ швейцарца, после чего, оторвавшись, прижалась к груди Баша, пряча пунцовое лицо в волосах юноши. Взгляд парня смущенно и растерянно смотрел в окно, а губы всё ещё хранили тепло и едва ощутимый вкус какао с корицей, которое он сделал для Эрики ещё утром. Её руки… Две тоненькие изящные проволочки образовывали вокруг сильной шеи плотное и тёплое кольцо, Баш чувствовал, что она его защищает-оберегает-охраняет… Никто никогда его так не согревал. Не веря своему счастью, он лишь сильнее прижал к себе хрупкую фигурку девушки, расплываясь в тёплой и искренней улыбке, той, о которой так грезила наяву Эрика. Сейчас, греясь в тёплых объятьях теперь уже не просто брата, а самого дорогого человека в мире, она понимала, что сделала правильный выбор, ведь роднее чем он у неё никого раньше не было и уже, наверно, никогда не будет. А Цвингли уже просто не мог отделить свою жизнь от жизни его милой Эрики и он не собирался больше ни с кем делится своим маленьким, только что приобретённым счастьем. Отныне, каждый её вдох был его вдохом, а каждые её печали будут печалями Баша, заставляющими его сердце страдать и обливаться кровью. Если же она начнёт задыхаться в липкой и тягучей тьме этого мира, он разделит её участь, стремясь забрать все её страхи и заботы себе, но это всё ещё будет впереди, а сейчас он просто улыбался, наслаждаясь каждым мгновением с ней, вдыхая терпкий и такой желанный запах любимой. Так же счастливо улыбалась и девушка, для которой ревность парня была чем-то новым и неведомым, но отчего-то жутко приятным ощущением, она готова была простить его за всё, лишь бы он не разомкнул этих тёплых и нежных объятий, она даже готова отказаться от всех остальных, только бы он не покинул её никогда. Эрика понимала, что теперь она только его и ничья больше. Ведь Баш - собственник, и девушка это прекрасно понимала.