Сны Калрос

Глубоко под землей, куда ни проникает ни единый луч света – она спала, и ей снились сны, которые видел ее собственный мир. Тучанка… Когда прилетали гости из космоса, перед их глазами представала лишь оболочка. Внешняя скорлупа. Суровый и безжалостный мир, скрытый за обезумевшим небом. Дикие потоки ветра, способные высечь человеку глаза и содрать с турианца его панцирь; развалины величественных городов, чьи имена не сохранились даже в подробнейших архивах Цитадели; окружающие их пустоши – бесконечные и унылые, всем своим видом намекающие случайному гостю: тебе тут не место. Уходи, уходи, пока можешь! Оставь этот мертвый мир позади!.. И они уходили. Кто-то раньше, кто-то позже. Даже те, кто родились здесь. Даже те, кто считал Тучанку домом. Уходили отчаявшимися, потерянными, обреченными. Некуда возвращаться, негде искать помощи. Их родной мир, единственное место во всей Галактике, которое они могли называть своим, медленно умирал под лучами Гневного Ока, задыхался в объятиях пустыни, изнывал от нескончаемой радиоактивной бомбардировки, пока народ кроганов, самая выносливая и непокорная раса из известных Совету, исчезал вместе с ним, истощенный врагом, некогда побывавшим в каждой клеточке их огромных тел. Здесь, в своей обители, она чувствовала их боль. Их гнев. Их ярость. Им больше не за что было сражаться. Не за что умирать. И они дрались без жалости, и умирали с усмешкой. Лишь слабая тень своего былого величия, родившиеся в этом жутком новом мире и считавшие его нормой: лишь ветер и песок, женщины, умирающие в бесплодных попытках дать начало потомству, мужчины, смотрящие на иссохшие останки своей цивилизации – и не видящие ничего, кроме безмолвных развалин. Кроганы живут долго, но даже их век рано или поздно подходит к концу, так что сейчас на планете не осталось никого, кто бы помнил, видел своими глазами и точно знал, на что когда-то была похожа эта суровая планета. Никого. Кроме нее. …Раз, два. Раз, два. Раз, два. Мерно бьют барабаны войны, сотрясая подземные своды. Кланы сходятся в жестокой битве – сталкиваются волнами крови и зубов, таранят чужие панцири, мечут копья, заливают логова молотильщиков собственной кровью!.. – но юная Калрос дремлет и не спешит разворачивать свое пока еще не такое уж огромное тело. Другие юные создания уже вкусили сладкой подати, уже пробурили себе путь на поверхность и готовы приступить к пиршеству. Им достанутся самые сочные лакомства, их ждет еще теплая плоть и не успевший потухнуть взгляд живых глаз беспомощной добычи – но в то же время почти все они бесславно погибнут, затоптанные впавшими в кровавую ярость кроганами. Они станут жертвами тех, на кого объявили охоту, будут сломаны и раздавлены, присоединятся к бессчетному числу тел, валяющихся под палящим солнцем, и сияющая голубая кровь смешается с ядовито-оранжевой, и рядом окажутся добыча и охотник, пища и едок. Но только ради того, чтобы с наступлением ночи стать главным блюдом на столе самой терпеливой из всех молотильщиков. Она покажется на поверхности только после заката, когда все прочие сородичи уже насытятся до отвала. Самая маленькая, самая слабая. Последняя. Спорам молотильщиков, способным пролететь через десятки световых лет, без разницы, какая именно планета внезапно захватит их тисками гравитации, так что при определенных обстоятельствах один и тот же мир может стать местом рождения целого выводка новорожденных чудовищ. Естественно, всем места не найдется, так что вскоре после вылупления юные хищники начинают жестокие битвы за выживание, являя собой самое явное – и самое огромное – воплощение дикого эгоизма в Галактике. В их крохотных мозгах, не способных удержать больше одной мысли за раз, просто не помещается никакой другой привязанности, кроме всепожирающей любви к самим себе, и, столкнувшись на одном участке, гигантские черви тут же обвиваются друг вокруг друга, раскачиваясь из стороны в сторону, кусают и рвут – глубже, больнее, безжалостнее!.. Пока в живых не останется лишь один из них. Так может продолжаться веками. Тысячелетиями. На смену павшим приходят новые поколения, и победители давятся панцирями побежденных, и становятся все длиннее, толще и агрессивнее. Из сотен тысяч проклюнувшихся спор обычно выживает не больше одного-двух молотильщиков, и требуется невероятное стечение силы и удачи, чтобы даже абсолютно здоровый детеныш все-таки достиг взрослых размеров… В случае же Калрос эта удача оказалась совершенно небывалой. Потому что она выжила. Выросла. И однажды настал тот день, когда она не нашла себе достойного противника, и другой молотильщик, занимавший приглянувшийся ей кусок земли, был ею сломлен и сожран, после чего на всей Тучанке не осталось ни одного противника, с которым она не смогла бы совладать. Никого, кто смог бы выступить против нее и биться, имея хоть малейший шанс на победу. Ни единого создания, малого или большого, что не должно было бежать в страхе, ощутив приближающуюся дрожь самой земли, не забиваться в щели и не дрожать с ног до головы, молясь, чтобы страшное чудовище не нашло к нему дороги. Она – несокрушимая лавина мышц, непреодолимый бастион брони, ненасытная бездна глотки. В ее утробу проваливались озера, до краев наполненные рыбой, в ней исчезали сошедшие с пути караваны, на ее дне упокоилось не одно кочующее племя, осмелившееся разбить лагерь посреди охотничьих угодий молотильщика. Она находила их всех, она окружала их кольцами своего тела и пожирала, беспомощных и жалких, пока от них не оставалось даже воспоминаний. Самые прочные панцири хрустели, как яичная скорлупа, тяжелые доспехи сползали, будто сброшенная кожа, а биотическая защита рассыпалась на сверкающие осколки подобно искрам умирающего костра – она дробила, рвала и глотала, едва обращая внимание на их слабые попытки к сопротивлению, и не было преграды, что она бы не преодолела, не было щитов, что она бы не сломала, не было воина, что сумел бы встать против нее и выстоять хотя бы после первого удара!.. Но все же – они приходили… …Раз, два. Раз, два. Раз, два. Мерно опускаются наземь тысячи ног, и земля дрожит, и солнце плавится, и высоко поднято ритуальное копье, с которым Даккар из клана Бахаш выходит на свою последнюю битву. Его панцирь покрыт глубокими трещинами, пустая дыра на месте левого глаза все еще не затянулась новой кожей, а кое-как наложенные повязки из желтоватых давным-давно стали оранжевыми… но пусть сделает шаг вперед тот, кто скажет, будто бывший вождь разгромленного клана оказался слишком слаб и нежен, чтобы с честью принять свою гибель! Его клан мертв, а земли и священные могильники, где лежат кости его предков, отданы врагу, но, пока он жив, Бахаш все еще скалится в лицо судьбе и не намерен так просто сдаваться! – поэтому, презрев боль, старый кроган вскидывает свое оружие и гневно ревет, выплескивая накопившуюся ярость!.. И рев его еще не полностью смолкает, когда шаманы приводят в действие огромный молот, и земля сотрясается до самого основания. И Калрос, дремлющая в пустыне, внимает этому непреодолимому зову. О, она являлась туда уже не один раз. Слышала этот размеренный, гулкий звук, похожий на биение чьего-то огромного сердца, и всякий раз послушно разворачивала свои бронированные кольца, чтобы отправиться на встречу с вторгшимся в ее владения соплеменником. Слепая от рождения, «видевшая» мир окрашенным смутными запахами и едва уловимыми вибрациями почвы, она твердо знала: на всей Тучанке, как бы ни была велика планета, лишь одно существо способно потревожить ее сытый сон – такой же, как она сама, гигантский хищник с бездонным чревом, на свою беду оказавшийся слишком близко от ее логова. Только ему под силу заставить толстые пластины брони завибрировать в унисон, потираясь и постукивая друг о друга, только ему подвластно заставить Калрос заворочаться в своем безопасном гнезде, потому что он и только он – то немногое из существующего во Вселенной, на чье присутствие ей еще стоит обращать внимание. Уже много веков прошло с той битвы, что оставила на ее теле самый свежий шрам, но, в отличие от надменных краткоживущих рас, она не тешит себя ложными обещаниями: всегда может найтись кто-то сильнее, чем ты. Кто-то, перед которым тебе не удастся устоять, и, подобному тому старому молотильщику, что однажды владел этими землями, ты упадешь наземь и перестанешь существовать, потому что мертвым не дано задерживаться в памяти победителей… И вот уже стонет земля, и раскалываются камни, потому что Калрос выходит на охоту, и вновь собирается сокрушить противника, а кроганы… кто такие эти кроганы? Она сожрала их больше, чем можно сосчитать, и ни один еще не стал для нее добычей не по силам. Она сметала их с проторенных в пустыне троп и улиц их крохотных городов – а какой ветер достаточно мелочен, чтобы обращать внимание на песок или пыль, которую он тащит за собой? Она не боялась их. Не помнила о них. Не знала о них… И потому всякий раз удивлялась заново. Глупые, странные, беспомощные. Они возникли будто из ниоткуда, и раньше, чем Калрос успела распробовать их на вкус, вновь едва не исчезли в никуда. Еще вчера скакавшие в битву с костяными копьями наперевес, сегодня они уже сотрясли всю планету до самого основания, и грибы ядовитого пламени доросли до небес, и спящие в своих гнездах молотильщики пробудились от векового сна, чтобы скорчиться в агонии, пока окружавший их песок превращался в стекло, а стекло – в прах. Многие, многие из ее рода погибли в той проклятой войне, едва не расколовшей на куски этот мир, и Калрос, обуянная ужасом, зарывалась все глубже и глубже, пока огненная смерть мчалась за ней по пятам, готовясь запечь ее в собственном панцире! Лишь чудом ей, измученной и искалеченной, удалось спастись, но прошла еще не одна сотня лет, прежде чем она рискнула показаться на поверхности – и даже тогда ее встретили не заснеженные пики гор, а обугленные холмы, покрытые уродливой растительностью, которые освещало едва видимое за беснующимся водоворотом облаков солнце. Голодная и сбитая с толку, она исследовала свои бывшие охотничьи угодья, засыпанные щебнем и усеянные развалинами городов, и даже вышла за пределы своей территории – но никто не явился прогнать нарушительницу, и даже глухого скрежета пластин не донеслось до ее скрытых под панцирем ушей, будто она одна из всего своего рода и уцелела на всей Тучанке… Хотя, разумеется, это было не так. Ибо, как уже было сказано, на смену павшим неизменно явятся представители нового поколения, и сольются в пляске смерти, потому что жизнь никому не сделает скидок на опоздание. И пока демоны песков будут сражаться за место под солнцем, вспахивая землю и переворачивая скалы, в тени гигантов продолжат свое существование виновники разразившегося катаклизма, и сама планета станет их наказанием за свершенные дела, их некогда прекрасный дом, изуродованный расшалившимися детьми и превращенный ими в развалины. И снова, как раньше, отряды охотников будут пробираться сквозь каменные джунгли – руины городов – в поисках немногих уцелевших животных, искусно прячущихся от чужого взгляда. И снова побредут из одного изолированного поселения в другое караваны, обменивающиеся пищей, оружием или женщинами, еще способными давать потомство. И снова разразятся жестокие войны – отчаянные, кровавые, с хрустом зубов и ломающимися черепами, когда глаза будут застланы кровавой дымкой, когда когти вопьются в чужую плоть и будут сжимать ее даже после смерти!.. …И снова просочится яркая, оранжевая, и потревожит дремлющих молотильщиков, и они откликнутся на этот зов, и поднимутся на поверхность, и превратят поля сражений в воронки колотого камня, плоти и костей, но Калрос… нет. Слишком старая и слишком могучая, она будет спать на протяжении столетий, сном, больше похожим на тихую смерть, и пробудится лишь на исходе эпохи, ощутив, как переменился ток времени, и кроганы, некогда прятавшиеся в своих подземельях, вышли на свою величайшую охоту, и пробудили древнего молотильщика и позвали его за собой на места былой славы, чтобы!.. Раз, два. Раз, два. Раз, два.

Конец.