перспективы

Наполеон Соло прекрасно знает, чего он хочет, а чего - нет. Наполеон прекрасно знает, что ему не стоит рассчитывать на долгую и счастливую жизнь со светлой старостью, кучей ребятишек и идеальной женой-домоседкой, и, собственно говоря, его это не слишком расстраивает. В конце концов, такой идеал семейной жизни непременно обернется кошмаром: жена после первого же ребенка раздается вширь, после пятидесяти лет становится сварливой старухой, а любящие детки сразу после совершеннолетия, а то и до него наплюют на седины обоих родителей. Нет, Наполеона вполне устраивает перспектива погибнуть от случайной пули сегодня, завтра, через месяц, год или все пять. Соло не строит долговечных планов, потому что их с Ильей после любого успешно выполненного задания могут разослать в разные, совершенно противоположные концы земного шара, и все только по одному мановению руки советского или американского правительства. Наполеон предпочитает жить одним моментом, и не задумываться о далеком будущем. Илья - не материалист. Илья верит в идею, хотя сам эту идею ни объяснить, ни понять не в состоянии. Он верит в нее, он верен ей, эта идея - часть самого Курякина, такая же его часть, как, скажем, легкие или сердце. И вместе с тем их с Соло отношения, их легкая, странная симпатия, - влюбленность, - о которой они ни разу не заговаривали, совершенно противоречат этой самой неясной и непонятной русскому идее. Курякин в ней никогда не признается, если не признается Наполеон, а Наполеон не признается, если не признается Курякин. Круг замкнулся, и его не разомкнет ни Габи, ждущая от Ильи решительных действий, ни десятки девиц, с которыми Соло переспал или переспит. Нет, нельзя. Нельзя привязываться, нельзя любить, нельзя даже проявлять симпатию. Слишком опасно, слишком глупо. Личное счастье - отнюдь не то, за что стоит бороться, не то, к чему стоит стремиться. Нельзя цепляться за жизнь. Нельзя, потому что потом от этого будет только больнее, только хуже. Илья за жизнь и не цепляется, а Соло понятия не имеет, как заставить его это делать. «А стоит ли заставлять?» - мелькает в голове у Наполеона, пока он тихо, нежно, ласково баюкает истекающего кровью русского агента у себя на коленях. Курякин в лучших традициях голливудских фильмов харкает кровью, буквально захлебывается ею. Ещё бы - у него в одних только легких застряла не одна мелкокалиберная пуля. С таким не живут. С таким не живут, не дышат и не громят номер, стоит Наполеону затронуть тему его прошлого, и от одной этой мысли американцу так и хочется взвыть. Он не воет, а Илья не дергается, не хрипит, только намертво вцепляется перепачканными в крови пальцами в дорогую ткань любимого костюма Соло. - Засыпай, большевик, - мурлычет Соло, сдувая светлые пряди волос со лба Ильи, и улыбается. Улыбается с таким видом, как будто у него есть какие-то планы на жизнь, как будто Курякин не умирает вот тут, утаскивая в небытие значительную частичку самого Наполеона. Как будто у них обоих полным-полно времени на объяснения. Илья и засыпает. Постепенно отключается, уходит куда-то, куда даже Соло с его природной ловкостью и всеми талантами не добраться. Илья бормочет что-то совершенно неразборчивое и невнятное, и Наполеону хочется надеяться, что их короткий обмен рваными фразами можно считать полноценным признаниям в чувствах.