Исключение

Чикаге любил женщин. За ними было гораздо интересней наблюдать. Они были куда более гибкими, нежели мужчины, и в большинстве своём грациозны, привлекая внимание, даже когда просто шагают по улице. И фигура их была куда гораздо более привлекательной: в отличии от угловатых тел мужчин, у женщин были округлые бёдра, грудь и задница (хотя женские прелести Чикаге никогда не позволял себе так называть), и было куда приятней смотреть на них, нежели на мужиков. Кроме того, с ними разговаривать было интересней. Чикаге с мужчинами имел дело всю жизнь, и большинство из них мыслит слишком одинаково, и это даже не тянет для хилого «продолжай» из уст Рокуджо, которое он так охотно говорит девушкам. Все девушки действительно были более разнообразны, начиная с целей в жизни, заканчивая характером, от холодной и неприступной до раскованной и «почти шлюхи». Так их Чикаге, естественно, тоже не называл. Чикаге любил красоту. И при выборе партнёра он никогда не разделял их на девушек и парней, потому что ему всегда было плевать, если с человеком хорошо. Однако, как показала практика, девушки всё же были куда предпочтительней. Кадота стал чуть ли не первым исключением, полностью руша представление Рокуджо о мужчинах. Хотя он толком не знал: может и сам Кадота был типичен, а Чикаге влюбился как школьница, а может всё же он действительно был уникален среди всего этого стада самцов без мозгов. Кёхей был силён, сильнее самого Рокуджо, и это первое время даже обижало. Однако смотря на то, как тот с трудом дышал, стирая кровь с губ, он понимал: тому тоже сложно драться, и это даже как-то грело душу. Но видя на его лице непривычную ухмылку, Чикаге и самому становилось весело, и было уже далеко не до рассматривания тела под взмокшей футболкой, так как куртка давно была откинута. Тогда их с головой накрывало безумие, и они дрались долго, постоянно парируя удары и пытаясь самим ударить друг друга. Чикаге не помнил себя никогда таким… обезумившим. Да и сомневался он, что и сам Кадота был таким, но когда они сошлись в схватке друг с другом, их будто охватила волна непривычного чувства, двигая ими, заставляя наносить раз от разу удары сильнее и быстрее. Драться с ним бок о бок было не менее приятно, когда их ухмылки стали невероятно похожи и ещё более широкими, мысли сходились, а удары были идеально скомбинированы. Тогда они хоть и дрались против других людей, но Чикаге чувствовал, что сосредоточенны они были друг на друге, так как даже сверкающая глазами и пускающая слюни красотка, что пришла на помощь Кадоте, не привлекала его внимания. Эри-чан видела в них потенциальную пару, а Чикаге не мог препятствовать желаниям женщины, это было против его принципов. С Кадотой было интересно разговаривать. Действительно интересно, так как он был, наверное, самым адекватным в этом городе, и это уже казалось невероятно удивительно. А Чикаге нравилось его слушать, потягивая пиво и наблюдая за мимикой на лице Кёхея. Он всегда был хмурым, и это в какой-то степени даже веселило. Чикаге просто ни с того ни с сего начинал смеяться, а потом, кладя палец на переносицу мужчине, начинал будто бы разглаживать: — Не хмурься так, морщины будут. И это было ещё веселей, так как Кадота начинал медленно краснеть, а Эрика, сидящая рядом, закрывала покрасневшее явно не от стыда лицо, мотая головой из стороны в сторону. От этого Кадота краснел ещё больше, а ещё злился. Всё по законам истинного цундере, как говорил Юмасаки, смотрящий на то, как Кёхей пытался успокоить бунтующую яойщицу. Когда по его наставлениям Рокуджо уехал из города, он не раз звонил Кадоте, для начала вызывая удивление, а потом лишь притворно-усталое «опять ты». А разговаривали они долго, и от низкого приятного голоса по ту сторону провода Чикаге становилось хорошо, а штаны становились тесными. И подумать только: от одного голоса! Именно поэтому он давал такую тему собеседнику, чтобы тот начинал говорить много, да так, чтобы ни разу не остановился, а Чикаге успевал разобраться с внезапной эрекцией, зажимая в зубах собственную рубашку, чтобы случайно не застонать в трубку. И больше всего ему хотелось, чтобы в такие моменты трубка из его рук внезапно исчезала, а сзади прижался обладатель голоса, сказав «скучаешь?», кладя свою ладонь поверх руки Чикаге. И от одной только мысли об этом становилось просто невероятно хорошо, до дрожи в коленях, а охуительный оргазм накрывал так, что порой Чикаге сам падал на пол, сжимая в одной руке трубку, в которую продолжал говорить Кадота, только потом следовало обеспокоенное «Эй, с тобой всё в порядке?», а другой рукой сжимая член. «С ним, наверное, даже лучше будет», - думает Чикаге. И отмахивается от странных мыслей, прикладывая обратно трубку к уху и с улыбкой говоря «серьёзно?». Новость о том, что Кадота попал в больницу, вывела Чикаге из себя. Настолько, что когда ему позвонили, когда он гулял под руку с одной красавицей, парень разозлился и разбил телефон об асфальт, после чего нервно сжимал кулаки. Обидчику Кёхея хотелось отомстить, да так, чтоб потом всю жизнь провёл в коляске, а вместо туалета у него был памперс. Правда, по приезду его не пустили ни в палату, ни даже не объяснили, кто обидчик. Пришлось нацепить привычную маску вежливого и игривого мужчины, что ничего не воспринимает всерьёз. И увидеть его целого и невредимого было диким облегчением. В конце концов, дошедший до его ушей слух о том, что Кадота сбежал из больницы, заставил его прилично понервничать. А при виде его, целого, немного помятого, с лёгкой улыбкой на лице, Чикаге не сдержался. Наплевав на сам факт того, что они вообще не такие уж близкие друзья, обнял крепко за плечи, уткнувшись носом в плечо и наговаривая что-то о безрассудном придурке. Ещё большее облегчение вызвали руки Кадоты, что медленно обвили талию Чикаге, прижав ближе к себе. Так, дружеский жест, ничего более. Чикаге любил наблюдать за полуголыми девушками, да и, чего уж там, большинство людей любили, даже заядлые геи. Это, в конце концов, красиво. Но внезапная мысль о том, что он не может оторвать взгляд от снявшего куртку с футболкой Кадоты, Чикаге передёрнуло. Кадота не был качком, но и дрыщем его не назовёшь, в отличии от самого Рокуджо, да и Шизуо. Несмотря на большую физическую силу последних двух, они были слишком худыми, а Кадота – в самый раз. Плечи шире, чем у этих двоих, немного выделяющийся пресс, не слишком выраженные бицепсы. Вроде и накачен, а вроде и нет. Причём очень уж сомневался Чикаге, что его друг ходил в качалки, а уж сколько он дрался для такого результата – сиди и гадай. — У тебя красивое тело, – как-то вырвалось у Чикаге. – Завораживает. Кадота смотрел удивлённо, но потом краснел, что-то невнятно бурча под нос. Это всегда было забавным, когда он смущается. И вызывало смех. Причём смутить его было настолько легко, что это уже само собой было забавным. А вот смутить Чикаге было той ещё задачкой, но чёртов «ломатель системы» Кадота Кёхей даже с этим справился. — Тогда я одолжу у тебя это, – он забирал шляпу с головы Рокуджо, когда тот забрал шапку Кадоты, весело подкидывая вверх. От взгляда карих глаз из под шляпы Чикаге кинуло в мелкую дрожь, а от полуулыбки на лице Кёхея губы внезапно засыхали, вынуждая постоянно их облизывать. Тогда Рокуджо, наверное, впервые в жизни смутился, натянув на голову шапку Кадоты по самые глаза, отворачиваясь. Тогда смеялся уже Кадота. Эрика всё пищала об их отношениях, а Кадота её всегда затыкал, когда та вновь проявляла привычку фантазировать вслух, вызывая яркий румянец на лице Кёхея, отвращение у Юмасаки и Тогусы, и смешок у самого Чикаге, так как он сам знал, что многое из того, о чём говорила Карисава, уже правда. Начиная с того, что «у Дотачина привычка сплетать пальцы рук во время поцелуя» заканчивая тем, что «Роччи, несмотря на натуру альфача, слишком пошло стонет, когда Дотачин его…», только вот эту мысль сам Дотачин не позволил ей озвучить. И ведь Чикаге действительно был… таким, каким его описывала Эрика. Он привык быть сверху с женщинами, получая от них подобное удовольствие, а тут можно экспериментировать. Да и не принципиально для него – сверху или снизу, главное, чтоб получал удовольствие, и с Кадотой. — Извращенка, чтоб её, - бурчал Кёхей, стягивая шапку. Чикаге смеялся, целовал его, медленно расстёгивая куртку. — Зато проницательная очень, как будто за нами наблюдала. — А ведь она может. И позволяя прижать себя к стене и подхватить под бёдра, Рокуджо думал лишь о том, что он очень внезапно променял внимание девушек на внимание парня из одного из самых пришибленных районов Токио, у которого даже нет постоянного места работы. Хотя его все любят, нечего и удивляться, что Чикаге так бездумно влюбился. В конце концов, он изменил его представления о мужчинах и женщинах. И Чикаге был ему искренне за это – да и за многое другое – благодарен.