Maybe we're from the same star

Как я помню, впервые за наше знакомство, Гарри был по-настоящему счастлив, когда ему исполнилось ровно 6 лет. Я даже не предупредил ни свою маму, ни маму Гарри, когда принёс к нему в дом маленького котёнка Мейн-куна. Я нашёл его на улице, и мне было просто жалко оставлять его, а Гарри всегда мечтал о домашнем питомце, так что я думал, что всё правильно, когда мы стояли в коридоре и Гарри моргал, смотря на котёнка, а потом прижал его к груди, улыбаясь от уха до уха. Мать Гарри, Энн, стояла прямо там, я думал, что она разозлится, но, когда она лишь покачала головой и ушла звонить моей маме, я вздохнул от облегчения. Мы побежали на второй этаж в комнату Гарри, где всё было как всегда: его кровать была заправлена, но на ней так же лежали диски Элвиса Пресли; на стенах висело много-много его рисунков и фото его семьи, и одна фотография, где изображены он и я, стояла на тумбочке в розовой рамке с приклеенными на ней цветами, прямо вблизи его кровати, что означало, что он видел меня каждое раннее утро, когда выпивал воду из стакана, сразу же проснувшись; из шкафа торчат красные и розовые футболки, а на столе разбросаны фломастеры, лаки и какие-то его раскраски с космонавтами и «Планетой сокровищ». Но ночью, когда я остался у него ночевать, всё было почему-то по-другому. Мы сидели под одеялом и гладили кошку, он рассказывал истории про другие планеты и звёзды, на которых он хотел бы побывать. Он всегда любил космос и звёзды, поэтому часто говорил мне про то, как он хотел бы быть космонавтом. А также, он верил в реинкарнацию, и всегда слушал свою маму, которая часто рассказывала невероятные истории. — Я хочу побывать на Марсе! Мама говорила мне, что он весь красный и в несколько раз меньше Земли, но я думаю, это будет моей планетой, - улыбается, смотрит на меня. А я и сам счастлив, чувствуя прилив гордости, когда выпаливаю то, что мы недавно изучали на уроке. — А ты знаешь, что эту планету назвали в честь древнеримского бога войны Марса? Многие планеты названы в честь богов, например, так же, Венера. Ты знал? Я гордо усмехаюсь, видя его округлённые глазища и раскрытый от удивления рот. То-то же, я уже во 2 классе, а он в школу идёт только в следующем году, маленький он ещё. -Нет, я не знал. А почему? — он, как и многие дети, постоянно любил спрашивать у всех обо всём. Честное слово, как почемучка. Я качаю головой и хихикаю, сложив руки на груди, когда он начинает канючить и сжимать моё плечо: — секрет! — и смеюсь, смотря на его обиженно надутые губки. — Но Лу, — он любит использовать эту кличку, чтобы задобрить меня, — расскажи! Я никому-никому не расскажу, честное-пречестное. Я могу на пальчиках поклясться, хочешь? Я задумался и прикусил губу, чтобы он ещё помучился, ожидая ответа. Но я всё равно протягиваю ему мизинец, а он свой, и мы улыбаемся. Пальцы сплетаются, создавая не очень-то крепкий узел, а потом мы целуем свои пальцы и отстраняемся, прижимая их к груди и шепча нашу выдуманную клятву. Мы всегда используем её, когда рассказываем секреты. И мы никогда никому их не рассказываем, потому что все его мысли и секреты, выведены кинжалом на моём сердце, останутся со мной навсегда. Я не мог потерять его доверие. — Они названы в честь богов, потому что римляне дали имена этим планетам, опираясь на их движение и внешний вид. Гарри хихикнул, удовлетворённый ответом. Какой же он всё же малыш ещё, честное слово. Когда все истории рассказаны, пустая пачка от чипсов валяется в углу комнаты, а его глаза уже слипаются от усталости – мы ложимся спать. Он сегодня так вымотался в свой день рождения, так что мы просто лежим, смотря на потолок с всевозможными небесными телами (Гарри любил свою новую светодиодную лампу), когда котёнок лежит в наших ногах и мурлыкает. Мы даже не замечаем, когда наши конечности сплетаются, образуя кокон из тел, и это как гармония. Мы чувствуем горячее дыхание друг друга на своей коже, а наши пальцы соединяются, делая этот момент по-особому личным, потому что мы становимся единым целым. Любовь — это безопасность, но иногда бывает наоборот. Когда я чувствовал, что день не удался, а родители ругали за плохие оценки по математике, Гарри был тем, кто брал в свою маленькую руку мою, а потом показывал мне свои новые игрушки. Он всегда знал, как сделать меня счастливым, когда я злился на весь мир. В такие моменты я думал, что мой учитель мистер Хопкинс — ошибался, когда говорил, что мальчик не может любить мальчика. Но в эту ночь, когда мы почти провалились в чары Морфея, я был уверен, что моё сердце забилось в разы быстрее, когда он прошептал мне в кожу, прижавшись к моей груди: — Я чувствую, что какая-то часть моей души любила тебя ещё до начала времён. Наверное, мы с одной звезды. Закрой дверь, выключи свет. Я хочу быть с тобой, Чувствовать твою любовь, Лежать рядом с тобой. Я не могу скрыть этого, хотя я и стараюсь. Сердце бьётся сильнее, Время ускользает от меня, Дрожащие руки касаются кожи. Становится труднее сдерживаться, И слезы текут по моему лицу.* Счастье разрушилось, когда Гарри впервые пропустил школу. Мы всегда встречались около его дома, но в тот день, его мама сказала мне не ждать его, даже не объяснив причину. И тогда я целый день чувствовал себя ужасно: у меня повысилось давление, голова будто гудела и всё кружилось, а сердце билось, словно хотело выскочить из груди. Краем сознания, я знал, что нечего такого произойти не может, но предчувствие меня не обмануло, когда, придя со школы, мне пришлось сразу пойти к Гарри по его первому же звонку. Мы сидели в его комнате, и она всё так же была красива. Его рисунки и фото, диски Элвиса, вещи в шкафу. Всё было как всегда, как мне казалось, но нет, не было, потому что в этом месте моя жизнь была испорчена, как и его, когда он рыдал и захлёбывался слезами, прижавшись к моей уже мокрой футболке. Он прижимал к себе фотки кошки — Оливия, так он назвал её. Он скулил что-то про кошку, но я нечего не разобрал. Слёзы текли по моему лицу, хоть я и не понимал, зачем мне плакать, но разве это не любовь, когда ты поддерживаешь своего любимого человека в горе и радости? Когда я его успокоил, он рассказал мне уже в который раз про реинкарнацию, и про то, что в тот день, Оливия упала с его окна и погибла прямо на его глазах. «Когда мы умираем, мы можем переродится. И если я умру, Луи, мы встретимся с тобой. И я встречу Оливию. Но вы будете в другом обличии и с другим именем, наверно. Но Лу… Я найду тебя, даже я буду одинокой планетой, а ты моим спутником, ведь так?» И в тот вечер звёзды перестали сиять, а единственной надеждой, любовью, что у меня осталась – был Гарри, а я был его, и мы были вместе. И я мог бы быть солнцем, но тогда бы он был луной, или наоборот, это неважно, потому что мы рано или поздно будем вместе, в этой жизни или в другой – мы встретимся, и я буду любить его всегда, даже если мои глаза не будут цвета неба, а его – цвета летней травы. Я хотел бы иметь возможность показать тебе звёзды, Я никогда бы не дал тебе упасть и не разбил бы твоё сердце, И если ты захочешь заплакать или начнёшь погибать, Я раскрою для тебя свои объятия.* И я был рядом с ним, тогда, в палате. Он попросил накрасить его ногти светло-голубым, а сам накрасил мне зелёным. И я смотрел на свои ногти, но они всё равно не были так же красивы, как его глаза. Когда я спрашивал у взрослых, что такое рак, то они всегда говорили, что это когда плохие клетки борются с хорошими, и это тяжёлая борьба. Но когда кожа Гарри становилась всё бледнее, а его смешные шоколадные кудри пришлось состричь, а весь он выглядел до жути болезненным, я понял, что рак – это смерть, что это не бой плохих и хороших клеток, а бой маленького мальчика Гарри с хриплым голосом, курносым носиком и родинкой на левой щеке со смертью. И Гарри не был победителем. Но Гарри сказал, что мы ещё встретимся и поиграем. Возможно, в другой жизни. И я верил ему, потому что он всё так же ярко улыбался, а я всё так же лежал с ним, когда медсёстры убирали эти ужасные капельницы. И я часто оставался ночевать с ним, но всё равно чувствовал себя, как дома, потому что он — мой дом. Мы так же часто любили рассказывать друг другу о том, как бы мы выглядели бы в другой жизни. Он был бы кошкой, а я собакой; он был бы солнцем, а я его луной; он был бы зелёным лугом, а я голубым небом; он был бы космонавтом, а я был бы планетой. И мы в любом бы случае были бы вместе, потому что мы Гарри и Луи. В последнюю ночь, мы говорили о звёздах. Я не видел, как он ушёл от меня, а узнал об его смерти спустя день. Но ту ночь я помню особенно чётко. Я коснулся его тёплых губ так нежно, как только мог, показывая всю свою любовь. И это был мой первый поцелуй, и я просто думал, что в тот момент, это нужно было сделать. Это просто случилось. И я знал, что у нас мало времени. Я знал, что мы никогда не заведём детей, никогда больше не будем целоваться и никогда не заведём ещё одну кошку, потому что у нас было мало времени. Да я даже никогда не увижу его взрослым! Но разве это волновало? Если ты любишь, то тебе не важно, сколько времени вам предначертано. И тебе будет не важно, какие у этого человека волосы или тело, это не важно. Мы будем вместе всегда. Часы истекали, и я будто чувствовал, что это последний раз, когда я его увижу. Я вглядывался в его лицо, стараясь запомнить все его черты лица, все родинки и цвет глаз, будто вижу его в первый раз, но на самом деле, в последний. Он, был всё так же красив, несмотря на то, что его кожа была бледна, как смерть, да и сам он выглядел, как тяжелобольной (он им и был). Но его глаза всё ещё ярко сияли, освещая мне путь к сердцу, и улыбка была всё такая же добрая. И я шептал ему, что всё у нас будет хорошо и мы будем вместе навсегда, несмотря ни на что. — Я люблю тебя до самой луны, — прошептал он мне в самое ухо. — И я люблю тебя до самой луны. До самой-самой луны... и обратно.* И он уснул непробудным сном. Но я тогда не знал об этом, я просто хотел сказать это ему наконец. Я обещал Гарри, что я полечу на другую планету ради него, я готов достать ради него звезду, но мама сказала, что так не бывает. Да мне и не надо, потому что у меня есть моя звезда Гарри, которая самая яркая среди всех остальных, хоть и маленькая. Но она особенная. Эта звезда, ради которых космонавты рискуют жизнями, а учёные тратят все свои силы и старания, чтобы изучить их. И я родился под счастливой звездой с именем Гарри. И ты больше никогда не почувствуешь себя одиноким, Я сделаю так, чтобы ты почувствовал себя здесь, как дома.* Когда я уже отнёс все вещи Гарри, оставленные мне им, домой, было уже темно. Его комната была такой же красивой, как и тогда, но почему-то печальной и пустой. И меня больше не радовали диски и фотки, как прежде. И даже наша с ним фотка казалась мне грустной. На самом деле, Гарри был достопримечательностью этого места. Гарри был тем, из-за кого любое место становилось светлее и лучше, если он появлялся там. Даже кладбище, на котором его похоронили, было почему-то другим. Более светлым, хоть тут и захоронено сотни хороших и плохих людей Я присел на колени, чтобы положить пару роз на его могилу. И что-то здесь было особенным. То ли снова было радостно увидеть улыбку Гарри на выбитой фотке на надгробии, то ли мне было смешно, что никто не знал кроме меня, что любимые цветы Гарри не лилии и не гвоздики, а красные розы, но тем не менее, я начал улыбаться, как дурак. Мне всего 12 лет, а я потерял лучшего друга и любовь всей своей жизни, когда тому было всего 10. И это так забавно, я думаю. Забавно, что я всё равно будто до сих пор чувствую его маленькие руки на своих плечах и шёпот в ухо, когда пара слезинок всё равно стекают по моим щекам. Но Гарри сказал, чтобы я не плакал. Он хотел быть радостью для других, и не хотел был причиной для слёз. И я не сдержал обещание, когда плакал над его надгробным камнем поздним вечером. Мистер Хопкинс не прав. Мальчик может любить другого мальчика, ведь если это не любовь, то что тогда? Я обещал ждать, обещал, что мы ещё встретимся. И он навсегда будет в моём сердце, как кинжал, который я выведу на своей коже в 20 лет. И я люблю его больше, чем предстоящие плохие дни, и больше, чем смерть. И если бы я мог летать, я бы отправился прямо домой к тебе. Но только для твоих глаз, я готов открыть своё сердце.*