В Крауч-Энде дует ветер

При западном ветре в прачечной было безопасно; стены были крепки, и мир стоял прочно, по крайней мере, в ближайшие несколько часов. Так что они собрались там: Лен, Бар-Бар, Куси, Безымянный, Коготь-За-Стеной и старуха Элкедварда. И Хвост. Хвост терпеть не могла Бар-Бар. И, когда она нахально попыталась на правах самой младшей залезть к Элкедварде на колени, Хвост демонстративно отвернулась. Конечно, Лену виднее, Лен — вожак, но даже то, что она недавно вылупилась, не дает Бар-Бар статуса всеобщей любимицы (как ей, мелкой твари, наверное, хотелось бы). Но Лен соглашался ее терпеть, и принимать в игры, и даже обещал научить Песни. Эту-то недоросль! Но ветер был западный. Мирный. Приносящий с собой тишину. И Хвост злилась меньше, чем могла бы. А когда старуха Элкедварда принялась в сотый раз пересказывать свои истории, Хвост достала из кармана потертую расческу, растрепала косу и принялась заплетать волосы снова, повязав черную ленту из косы на левую руку. Это ее всегда успокаивало. Главное — вязать ленту на три узла, а не на два. — А в год перед тем на небе появилась комета, что предвещало мор и глад, и дождь огненный, но первой пришла чума... — монотонно бубнила старуха Элкедварда, вместо пауз между словами вставляя рычащий кашель, звучавший как "рррха". Дверцы старых стиральных машин (на машинах было так удобно сидеть) хлопали от ветра, который проникал и сюда — везде были щели. Только одна не хлопала — эту машину облюбовал Безымянный, и она сама теперь казалась кубом, созданным из тьмы, несмотря на облупившееся белое покрытие. Лен уставился в стенку, и, видимо, думал о своем. Хвост поковыряла пальцем в ухе и снова взялась за расческу. — И жаркое то лето, рррха, принесло еще больше мертвецов в Городище, ррха... — А как там было? — требовательный писклявый голосок Бар-Бар прервал тягучую речь старухи. Хвост недоуменно заморгала. Историю о чуме каждый из них, включая нахальную недоросль, слышал столько раз, сколько щупалец у Пожирателя Пространств и еще трижды по столько. Старуха Элкедварда сбилась и удивленно отвесила до колен бородавчатую челюсть, Лен отвлекся от созерцания выцветшей розовой штукатурки, Коготь-За-Стеной прошуршал поближе. Даже Безымянный уставился на Бар-Бар. Хотя ему было и нечем. Бар-Бар повернула к ним недовольное детское личико — худенькое, бледное, с запавшими щеками и острыми скулами, лишь глаза — непроглядно-черные, без белков и радужной оболочки. Потом с шуршанием свернулась и развернулась вновь на коленях у Элкедварды, быстро-быстро передвигая сегментированное длинное, покрытое мелкими чешуйками тело. Хвост ощутила укол зависти — ног и рук, хоть и крохотных, у Бар-Бар было явно больше, чем может пригодиться в жизни, и уж точно потеря одной-двух (или даже одного-двух десятков) ничем ей не грозила. Удобно так, что убить хочется. Вон у Лена только две руки, и то одна после кровь-кружилки испорченная. И у нее, Хвост, две, и у старухи. — Как там, снаружи? — уточнила проклятая надоеда. — Так же, как и у нас? — Дура, — буркнула Хвост. — Если бы там было, как у нас, то с чего бы эти мягкотелые сюда постоянно лезли и дохли, как крысий корм? Дорог они боятся, домов они боятся... Сэр! — они переглянулись с Леном и хихикнули синхронно. Лен всегда ее понимал с полуслова. — Там комета, — прошамкала Элкедварда. — Чума, мертвецы, рхха. Чего и следовало ожидать. Старуха была единственной из них, кто помнил внешний мир (а большинство так здесь и родилось... вылупилось, появилось, поправила себя Хвост, это слово на языке дозвездных ей было до сих пор сложно выговаривать), но рассказывала Элкедварда лишь о том, что ей особо запомнилось. В основном это была чума. Иногда костры или пожары. Или что-то уж совсем малопонятное, звучавшее как "ин-ква-зисси". — Но я хочу знать! — настаивала Бар-Бар, треща задним сегментом тела. — Почему, почему они приходят? Почему, почему они такие? Как, как им живется там, почему, почему они идут сюда? — Можно я ее удушу? — прошипела сквозь зубы Хвост, обращаясь преимущественно к Лену и Безымянному. От Безымянного последовала эмоция, равносильная пожатию плечами, но Лен покачал головой. — Я вспомнила, — внезапно хихикнула Элкедварда. — Там голубое небо, ррха, иногда, и звезды молчат, не кричат. — Голубое небо? — нахмурился Лен. — Это как? Хвост представила себе, и ее передернуло. — Правда, правда, ррха, и звезды, но когда огонь, звезд не было видно, ррха. — Голубое, голубое, голубое! — Бар-Бар с упоением сплетала и расплетала кольца, довольно хрустя и попискивая, и Хвост поняла, что сейчас ее таки прибьет, что бы там ни говорил Лен... Но тут Куси, дежуривший, как обычно, у дверей, вскочил, отрывисто гавкнул — раз, другой, и одна из его голов повернулась в сторону улицы, насторожив уши. Другая, у которой из пасти всегда свисал серый пыльный язык, безразлично нюхала доски пола, помаргивая пустыми глазами. — Ветер! — первым, как и положено вожаку, сообразил Лен, соскакивая со своей машины. Та ощутимо дрожала. — Ветер меняется! В унимаг! Хвост одним движением затянула ленту на косе и тоже спрыгнула. Схватила Безымянного — он единственный из всех не мог ходить сам — и побежала к выходу. За ее спиной все еще трещала глупая Бар и что-то бормотала Элкедварда. Выскочив из дверей, Хвост огляделась: на Норрис-роуд ощутимо стемнело, всегдашний алый цвет неба сменился серовато-пурпурным, как бывало перед окукливанием, но последние лучи солнца, каким-то чудом еще державшегося среди серости и мелких звезд, пока освещали крыши магазинов. Унимаг был почти напротив, наискосок через улицу и трамвайные рельсы, но каждый дурак знал, что напрямую нельзя. Переулок или двор? Но тут снова залаял Куси, порыв ветра — восточного, не западного, — сорвал со столба объявление "ПОПРЫГУНЧИК СНОВА НА СВОБОДЕ", скомкал и погнал по тротуару. Вдали послышалось щелканье — словно там что-то резали гигантские ножницы. Уже началось, значит, через переулок. Прижимая к груди теплого Безымянного, Хвост метнулась в узкий проход между домами. Раз-два-три, замри! На третьем шаге остановиться, переждать очередной порыв ветра. Пять, шесть, семь, восемь, девять... На двадцать втором — крутнуться, платье вздувается пузырем. На две секунды мир переворачивается, под ногами оказывается небо, и нарывы звезд уже готовы лопнуть, но еще четыре шага — и все, она вываливается в переход. Серый, незримой тенью маячащий у двери, шипит вслед, его здоровый глаз с вертикальным зрачком провожает Хвост, прыгающую по лестнице через ступеньку, не касаясь перил: в плохом настроении они могут и укусить. Дверь унимага уже была услужливо распахнута. "Униве..са..ый маг...ин", криво сообщала табличка сверху, а в пыльной витрине были рассыпаны кокосы, напоминавшие созревшие яйца. Из одного такого яйца вылупилась Бар-Бар, а остальные потом она же и съела. Даже не поделилась. Вслед за Хвост в магазин влетел взъерошенный Куси, за ним — хромающая и ругающаяся на чем свет стоит Элкедварда. Лен был уже внутри, понятно — у каждого свои дороги, чужой не пройдешь. Деликатно поскребся возле шкафа Коготь-За-Стеной, ему было легче всех, дома насквозь прошивать можно мгновенно. Хвост осторожно поставила Безымянного на прилавок (согревающая волна благодарности), обернулась к двери, надеясь, что малявка не успеет. Будет ей урок! Но, увы, успела — за пару мгновений до последнего порыва ветра Бар-Бар вкатилась колесом внутрь, вцепившись острыми зубками в собственное брюшко. Дверь захлопнулась сама, не дожидаясь указаний. Хвост вздохнула и уселась прямо на пол у прилавка, расправив грязное платье. Ветреные дни были изрядно беспокойными. Скорее бы новое окукливание, можно будет поиграть и подразнить пришельцев, да и Старые-Умные будут сыты еще пару недель. — Голубыыые, — снова заныла Бар-Бар, едва развернувшись, и Хвост стиснула зубы. — Я хочу дослуууушать. Почему пришельцы такие глууупые. — Ты их еще и не видела толком, — резонно заметил Лен, опускаясь на пол рядом с Хвост. — Но почемууууу... — Потому что не знают, — проскрежетал Коготь-За-Стеной, переместившись под прилавок. Старуха Элкедварда закашлялась: Коготь говорил редко, и она его почему-то побаивалась. — Не знают чего? Наших мест? Ну так это понятно... — тут Хвост сообразила, что все смотрят на нее, и захлопнула рот. — Все равно они глупее свежевыжатой личинки, — быстро поддержал ее Лен. Хвост благодарно сжала его испорченную руку. — Вот смотри, — Коготь говорил уже с середины магазина, где коробки, пакеты и пустые упаковки от яиц были раскиданы в стороны, освобождая почти ровный квадрат чистого пыльного пола. Самого Когтя, как обычно, видно не было — он предпочитал скрываться от глаз. Только царапины на полу появлялись, складываясь в рисунок. — Это же классики, классики! — узнала Бар-Бар. — Да, — Коготь продолжал ловко чертить. — Что будет, если прыгнуть сначала сюда, потом сюда, потом повернуться и сюда? — Если ветер западный, то ничего, — за всех ответил Лен. — Если другой или никакого, то Крауч-Лейн приблизится на двадцать шагов к Норрис-роуд. — А если все цифры по очереди с закрытыми глазами? — Нельзя! — негодующе пискнула Бар-Бар. — Тогда обязательно споткнешься на следующий день. Три раза! Споткнешься, споткнешься, проснешься, обернешься! — Да, — плотно заштриховав классики, Коготь продолжил рисовать. Или писать: извилистые, мелкие, похожие на волны знаки-червячки. — Что будет, если наступить на красную плитку мостовой? — Ранят! Ранят, ранят! — запрыгала Бар-Бар. Хвост промолчала: на красную плитку тогда наступил именно Лен. И попался кровь-кружилке. — На черную? — С огнем не повезет, ррха, — несмело отозвалась Элкедварда. — Что будет, если в красные сумерки пройти мимо дома Альхазры? — Дудочника услышишь, уши заткнуть надо успеть вовремя, — на этот раз Хвост успела первой, перебив малявку. — А если с указателя на Городище щепку отколупнуть? — Ветер в спину толкать будет, ррха. С лестницы упадешь. — Камень с Норрис-роуд поднять? — Защититься от горького дождя. На день и еще полдня, — сказал Лен. — Монетку? У Бар-Бар сделалось такое лицо, словно она хлебнула полную чашку этого самого дождя. Хвост снова передернуло. — Ясно, — скрежетнул Коготь, коротко, словно нить отрезал. — А вот, к примеру... если при безветрии, когда нет дождя и кровь-кружилка далеко, и Городище в правильных шагах, и труба молчит, и Песнь петь пока не пора... и закукливание не скоро, и Старые-Умные слышат и спят... ты, — невидимый палец явственно указал на Хвост, и та сглотнула громко, — выйдешь на Крауч-Лейн, что будет? Хвост молча вытаращилась на него, подозревая подвох. Потом неуверенно отозвалась: — Э... ничего? Ну, то есть, ничего опасного. — Вот, — подвел итог Коготь, стремительно прочертив на полу длинную линию. — А они не знают. — Открыл Городище, — хихикнула Бар-Бар, — они же новенькие, ясно, не знают, небо у них голубое, голубое, глууупые! — Нет, Бар, — терпеливо разъяснил Коготь, и Хвост подивилась его выдержке. — Ты спрашивала, как у них — там, снаружи. Они ничего не знают наперед, понимаешь? Ничего. Все замолчали, осмысливая идею. — То есть, ты хочешь сказать, — медленно заговорил Лен, — что если вон та невкусная американка, которую куколка выплюнула в прошлый раз... возьмет свое дурацкое так-си и выйдет на улицу, и дождя горького... ну или обычного не будет, и монетку не поднимет, и на правильный квадрат в классиках наступит, на крысоездов не нарвется... Она не будет уверена, что с ней ничего не случится? Почему? — Потому что вот такой у них мир, — Коготь перестал рисовать, но и не ушел никуда, голос его по-прежнему раздавался с середины магазинчика. — Там ничего никогда нельзя знать наперед. И даже если у тебя есть крыша над головой, сверху может что-то упасть, или цунами нахлынет, или землетрясение начнется. И даже если идешь по светлой улице днем, среди толпы, тебя могут убить. И даже если сидишь в кафе, могут взорвать... Поэтому новенькие и теряются, попав сюда. Думают, тут так же, как и у них. Не могут научиться. Съедают раньше. Хвост окончательно перестала понимать Когтя еще на слове "цунами", а дальше незнакомые термины только множились. Она только успела удивиться, сколько он всего знает, и откуда только, наверное, иногда бывает снаружи, надо спросить — как выбирается... Или нет. Не надо. Мир, в котором с тобой может произойти что угодно, и где от тебя практически ничего не зависит! Хвост сильнее сжала руку Лена, тот обнял ее здоровой. Элкедварда трясла подбородком, роняя на пол капли желтой слюны. Куси жалобно заскулил, и Бар-Бар зарылась в его густую шерсть — только широко распахнутые глаза сверкали на узком личике. Даже Безымянный не издавал ни звука; впрочем, как всегда, но на этот раз от него исходили волны потрясения и ужаса. — Как же там страшно, — прошептала Хвост, и все молчаливо с ней согласились. — Как хорошо, что мы — здесь.