Нарисуй медведя!

Мужчина средних лет, пристроившийся с блокнотом и ручкой на скамейке в самом тихом углу парка, выглядит если и не солидно (ни портфеля, ни костюма, джинсы да куртка), то, во всяком случае, интересно. Журналист? Писатель, ждущий вдохновения? Профессор университета, проверяющий работы студентов? И уж точно никто не будет спрашивать у него, почему он ушел с солнечной детской площадки вглубь, под сосны, как говорится, под сень дерев… Впрочем, кому я вру. Я ушел, потому что не мог больше выносить этих воплей. Я старался. Но, когда мне третий раз заехали мячом по ноге, а до этого какая-то рыжая девочка грозила мне пластмассовым водяным пистолетом, а до этого прямо в ухо дудели игрушечной трубой… Детский писатель, который пришел в парк в поисках идей. Посмотреть, что называется, на собственную аудиторию. И позорно сбежавший, не выдержав и часа в компании непосредственно аудитории. Хорошо, что детей я вижу раз в два месяца, на читательских встречах. Мой литературный агент понимает. Жена понимает. Вот новая сказка не придумывается, хоть тресни. Есть идеи, даже несколько, только для развития их в полноценный сюжет нужен какой-то пинок, толчок, прыжок… Вставить в книгу прыжок со скалы в реку, на спор? Нет, это уже было. В «Лебеденке и грозах». А девочка с водяным пистолетом была в «Псарне за Синим лесом». А время идет. А агент звонит и выжидательно молчит в трубку. А критики уже навострили свои перья, скоро, скоро будут строчить — такой-то исписался, уже вон сколько не выпускает новинок. Я повертел ручку в пальцах и с трудом подавил школярское желание погрызть колпачок. — Дяденька! Что, меня и тут нашли? Впрочем, стоявшая передо мной девочка — от силы лет шести — не походила на давешнюю хулиганку. Белое платьице, светлые волосы заплетены в две косички, большие синие глаза, чистый ангел. Впору решить, что небеса, услышав мои страдания, послали мне представителя муз прямо к скамейке. Только вот беда: я не пишу про девочек-ангелочков. Я пишу про ребят с поцарапанными коленками, с веснушками на лице, в порванной одежде. Ребята, спасающие мир, строящие ракету из коробок, играющие со сказочными животными, находящие проход в волшебную страну за платяным шкафом. Это — мое. — Дяденька! — упрямо повторила моя гостья. — Ты художник? — Нет, — мрачно сказал я. — Писатель. «Прозаик», хотел было добавить я, но опыт подсказывал, что следующим в таком случае будет вопрос, касающийся зайцев. — Но ты же рисуешь! — девочка указала на мой блокнот, исчерканный корявыми завитушками. Я всегда рассеянно вожу ручкой по бумаге, когда задумываюсь — так мысли бегут быстрее. Уже полблокнота в этих безумных абстракциях, а толку-то. — Не рисую. Где вообще ее родители? Почему детей теперь отпускают гулять одних, стоит им только выползти из коляски? — Дяденька, — настойчиво сказала девочка, — нарисуй медведя. — Кого-о?! — Медведя. Пожалуйста! И нынешнюю моду я тоже не понимаю. Портфели с медведями, футболки с медведями, у давешней рыжей хулиганки на детской площадке, кажется, заколочки на хвостиках были в форме медведей. Война ведь, хищники ведь, а они — заколочки… Настоящего медведя, небось, видели пару раз в жизни — у ворот Мохнатого Посольства, под неусыпным взглядом охранников. И по телевизору. У тебя самого книжку про медведей очень просило издательство, ехидно подсказал внутренний голос. Так просило, так просило, тройной гонорар обещало. Не потому ли ты и бродишь по паркам в поисках идей? Заткнись, мысленно сказал я внутреннему голосу. Я не продаюсь. Я открываю новые творческие горизонты. Вот. Но девочка стояла и ждала, глядя на меня синими глазищами, в которых плескалась надежда. Хреновый ты, братец, детский писатель, не унимался голос. Ребенку мишку нарисовать не можешь. Но ведь не могу! Я и человечка из палок не могу, я не из тех, кто к сказкам собственным собственные же иллюстрации рисует… Ладно. Я перелистнул исчерканную страничку блокнота, вздохнул и принялся за дело. Линии снизу вверх. Линии справа налево. Уж прямую-то провести любой дурак сможет. — Вот тебе клетка. А в ней сидит твой медведь. Он спит и его не видно, — поспешно добавил я. Девочка опустила глаза, изучая рисунок, и на мгновение я подумал, что сейчас она обзовет меня дураком и убежит. Но она нахмурила брови, прошептала что-то одними губами, а потом внезапно ослепила меня сверкающим взглядом и широкой улыбкой. — Спасибо, дяденька! И исчезла. Только сандалии протопотали. Я поморгал, протер очки и снова склонился к своим закорючкам. Однако, бывает. Ввести такую сцену в книгу, что ли? Только вместо девочки пусть будет мальчик, имя я еще не придумал, а вместо медведя в клетке… — Дяденька! Я поднял голову и едва не поперхнулся ручкой. Передо мной стояла давнишняя девочка. А рядом с ней — именно что медведь. Угольно-черный. Точнее, медвежка, судя по гигантскому алому банту на шее. Тоже маленькая, ростом чуть поменьше своей подруги. Девочка крепко сжимала медвежью когтистую лапу. — Я Курэха. А это Гинко. Дяденька, ты писатель? Гинко говорит, писателям нужны истории. Хочешь, мы тебе расскажем что-нибудь? Я знаю много историй! От мамы. — А почему бы вам не пойти поиграть где-нибудь на площадке, а? — взмолился я. — Не пойдем, — твердо сказала Курэха. Ее когтистая спутница лишь головой помотала. Понятно. Другие дети их уж точно прогонят, и хорошо еще, если не поколотят. Медведь, ну надо же! И не в Посольстве, и даже не возле Стены. — Мне не надо помогать, — я постарался сделать свой голос максимально убедительным. — У меня как раз есть одна история, и я пишу по ней книгу. Про маленького мальчика и его друга… — Медведя! — подпрыгнула Курэха. Я схватился за голову. — Игрушечного медведя? — чуть тише, с надеждой предположила девочка. — Рисичку, — сказала Гинко. Голос медвежки был негромким и хрипловатым, «л» она произносила почти как «р». По правде говоря, обе эти идеи у меня крутились в голове уже некоторое время. И про мальчика с медведем в заповедном лесу, где оживают плюшевые игрушки (издательству понравится!), и про мальчика, пришедшего издалека, которого научил дружбе лисенок (а это, пожалуй, в другое издательство, которому нравятся философские сказки для всех возрастов). Как они угадали? — Нет, — твердо сказал я. — А даже если и да, это история про маленького мальчика, а не про девочку. — Напиши про девочку! Ты не думай, это не сложно. Мы тебе поможем. — Ну почему я? .. — Ты нарисовал мне медведя. Как раз такого, как надо. И не нарисовал на клетке замок — значит, клетка открыта, и медведь всегда может выйти погулять. Ты хороший! — Курэха решительно топнула ногой. — И тебе надо написать про девочек, значит, мы тебе поможем! Мы будем играть, а ты смотри, как мы играем, и пиши. — Я не… — еще раз попытался что-то сказать я, но девочка уже не слушала. Она сунула руку в карман платья и достала золотистую маленькую корону — судя по всему, из блестящей фольги. Опустилась на колени перед медвежкой и аккуратно водрузила корону ей на голову. — Смотри! Гинко будет принцесса. — Принцесса, — согласилась медвежка. — А я буду… — Курэха задумалась. Порылась в карманах. Вытащила оттуда, по очереди: два спелых каштана, гвоздик, какую-то скомканную бумажку и пластмассового жирафа без ноги. Каждая находка была подвергнута пристальному осмотру. — Фрейлиной, — предложил я. — Или королевой. — Нетушки! Я буду, — на свет была выужена вторая корона, серебристая и изрядно помятая, — принцем! — Но ты девочка! Девочка не может быть принцем! — Почему это? Я раскрыл рот. Подумал и закрыл обратно. — Вот именно, — сообщила Курэха. — Девочка может быть тем, кем хочет! Я буду — принц. Я буду драться на дуэлях, и у нас в саду будут цвести розы! — И ририи. — Да, Гинко, лилии! И у нас будет прекрасный белоснежный замок, высокий-высокий, а на вершине — арена, чтобы дуэли, и туда будет ходить лифт, чтобы подниматься удобно. И мы будем самые счастливые принц и принцесса. Ты пиши! Я вздохнул. Поднял оброненную ручку. Еще немного погрыз колпачок. И начал писать.