Серость. Серость убивает жизнь. Серые стены. Серые двери. Серые люди. Она паразитом проникает в мысли, сознание и, со временем, в душу. Сначала мы замечаем серую одежду на нас, потом окрашивается в серые цвета окружающий мир, потом серыми становятся люди, а потом, в один миг замечаешь, что и ты серый. Бесцветный и не способный жить.
Холод. Стены покрываются легким инеем из-за морозов. Зелёная трава, погребённая слоем льда, хрустит под изношенными сапогами. Красные от мороза руки утопают в глубоких карманах, а тёплый пар, из недр лёгких, струей возвышается над миром. Человеческое тепло больше не греет.
Боль. Боль от утери. Боль от беспомощности, боль от одиночества. Ногтем скребёшь морозный рисунок с окна и понимаешь — пустота.
Сломлена. Наконец-то она смогла себе в этом признаться.
Слабая.
Гермиона легко улыбается, наблюдая за падающими снежинками, и специально стоит на улице без плаща, в одном платье.
Недавно ей приснился сон. Пышные хлопья лениво опускались на свежевырытую яму, в которой лежали рождественские венки, омела и она. Худая, такая как сейчас, постаревшая и иссохшая. Её родители стояли у могилы и равнодушно смотрели на тело, которое было их дочерью. Мать стала седой, отца не узнала. Снег сменился землёй, и постепенно мир погрузился во тьму, скрывая прошлое.
После этого сна Гермиона всё поняла. Проклятье Беллатрисы всё-таки убило её. Осталась только оболочка, перенесённая в другой мир. Прежней Грейнджер больше не существовало, как и всего остального: Гарри Поттера, Рона Уизли, Хогвартса, родителей, Лондона, Живоглота. Были эльфы, принцы, лазарет, холодные стены.
Все месяцы она честно старалась прижиться. Или смириться. Но мысли о том, что всё утеряно безвозвратно, убивали заживо. Возможно, если бы она отпустила прошлое, смогла бы жить и любить, но она была слабой, не хотела отпускать настоящую жизнь и принимать ту, которой не выбирала. Никогда не сможет.
Грейнджер выплюнула кровь на снег, загребла красные пятна и пошла обратно в лазарет. Начиная с лета, она часто отхаркивала кровь и давилась собственным ужином. Первые дни было страшно, непонятно. Было так страшно, что она обратилась к Линвен, но та лишь обеспокоенно дала бесполезные травы, которые совсем не помогали. Где-то глубоко в душе Грейнджер понимала причину, но боялась, что та окажется правдой, поэтому молча каждый раз заметала кровавый снег.
Гермиона работала много. Помощь больным стала её отдушиной: не может помочь себе — поможет другим. Благодарные глаза некоторых эльфов поддерживали жизнь в ней. Она стала правой рукой Линвен и даже хорошей подругой. Видимо, искреннее желание помочь и старательность сделали своё дело — растопили строгое сердце целительницы. Как и цветы. Каждый день на столе Линвен появлялся новый букет, как и загадочная улыбка на её лице. Она стала мягче и, кажется, даже улыбчивее. Гермиона была рада за неё.
Она выучила эльфийский. Лишь изредка не понимала некоторые слова, сложные конструкции, но активно залатывала пробелы с книжкой в подсобке.
Любовь к книгам не исчезла. Она нашла невероятно красивую библиотеку. Наверное, королевскую. Каждый раз, когда она пробиралась ночью за новой книгой, у неё от страха и восторга дрожали пальцы. Пыльные, старые, толстые книги внушали трепет. Открывая ветхие страницы, она медленно водила пальцем по строчкам, беззвучно повторяла слова.
Однажды кто-то зашёл в читальню, и от страха Гермиона выронила книгу, испуганно встречаясь с принцем взглядом. Он молча обвёл её взглядом. Обошёл стеллаж, нахмурился, поводил рукой по корешкам и, остановившись на одном, достал книгу. Снова посмотрел на Грейнджер долгим взглядом и, положив книгу на стол, прошел мимо неё в коридор. В тот день она догадалась, чья это была библиотека. И каждую неделю находила новую книгу на столе, когда возвращала старую.
Они не разговаривали. Грейнджер изредка ловила его взгляд на себе, но не смела ответить. Она сама не дала шанса их отношениям. Но каждый раз напоминала себе, что поступила верно, сознавая безнадёжность будущего.
А ей так хотелось помочь. И ведь она могла помочь.
Сколько бы она могла привнести полезных знаний в их мир, но не могла показать того, боясь непонятно чего. Единственным достижением стали мелкие подсказки для Линвен: как лучше перебинтовать, правильно согнуть сломанную руку, создать систему карт на каждого пациента, систематизировать травы и лекарства по алфавиту или лечебным свойствам.
Несмотря на внутренние беды Грейнджер, в мире за дворцом образовались свои напасти. Участились набеги орков на эльфийские деревни, появление огромных пауков на границах. С наступление холодов твари стали чувствовать себя увереннее, начали смелее наступать на врага и даже, кажется, питались его слабостью.
Лазарет расширили, выделив ещё одно большое помещение. В основной части руководила Линвен, в другом — Грейнджер, что навлекло на неё недовольство некоторых целительниц. Они зло смотрели на неё, не понимая, как человеческое отродье вроде Грейнджер смеет распоряжаться ими. Зародились слухи, гнилью распространяясь по дворцу и накликая возможный гнев короля.
«Такая, как она, не должна быть здесь».
«Пусть моет полы и убирает».
«Её - дело быть прислугой».
«Скелет ходячий».
«Страшила».
Вот как откликались о ней эллет. Не прямо в глаза, но бессонные ночи изучения языка дали привилегию знать правду, позволили не жить в розовом мире, что был поначалу.
Первый раз, когда она случайно ночью услышала эти слова, ей стало больно. Она расплакалась прямо в коридоре, и потом, сжимая забранную со стола книгу, плакала в углу, не желая встретиться с эльфийками в коридоре и ощущая странную защищённость в библиотеке принца. Но больше она не позволяла себе плакать, медленно свыкаясь с обидными словами.
Гермиона часто вспоминала об Элрофине. Тот раз, когда он предупреждал об опасности, стал последним. Она больше ни разу не видела его, от чего хотелось выть на луну от тревоги. Грейнджер понимала, что своей опекой над ней он навлек беду на себя, и теперь был отослан со дворца. А лицо Линвен, при упоминании их общего друга, лишь подтверждало догадку.
Из уважения к эльфу и благодарности, она сама перебралась в подсобку и стала писать ненужные бумажки, лишь бы ослабить силу сплетен и стать незаметной.
Последнее её сломало.
Утратив свою отдушину, Гермиона стала серой.
И теперь стояла на улице без плаща.
***
Гермиона сидела в тёплом кресле в библиотеке принца и читала книгу. Последнее время она могла читать только там. Странное чувство уюта окутывало как оболочка.
Послышались мягкие шаги и шелест ткани по полу. Гермиона не испугалась, догадываясь, кто это. Она лишь легко улыбнулась, оглядываясь. Шаги приближались, но она никого не видела. Они кружились на слуху, но оставалась лишь пустота книжных высот.
— Леголас? — она первая решилась заговорить, ощущая, как спадает улыбка от напряжения.
Снова шелест ткани рядом — и сильные пальцы схватили её за шею. Они лишь слегка сдавливали, явно желая больше напугать нежели задушить, но своей цели достигли — ей было страшно.
Перед лицом возникла магия. Гермиона сразу поняла, что это она — горящие глаза, в которых искрилось злое волшебство, жадно поглощали её. Чёрные тонкие линии наполняли светлую радужку, соединяясь с глубокими, как пропасть, зрачками. Кажется, в них можно было увидеть бесконечность мира, рождение магии. После стольких месяцев без волшебства это было как глоток свежего воздуха. Пальцы сдавили сильнее, и Грейнджер закашлялась.
Распахнув глаза, она смотрела на что-то неземное. Божественное. Злое и завистливое, как боги Олимпа. Высокий эльф возвышался над ней, облачённый в мантию цвета слабого пламени с широкими перстнями на пальцах и невозможной красотой во всём образе.
Король.
Он приблизил её к своему лицу на считанные дюймы. Закрыл глаза и глубоко вдохнул. Грейнджер стало действительно страшно. Он был спокоен, но под безупречной кожей скрывалось что-то гневное, опасное, непрощающее ошибок. Король открыл глаза, и во взгляде проскользнуло понимание. Он понял. Понял то, что сулило ей большие неприятности.
— Отец, — раздался голос Леголаса, и вскоре он сам оказался рядом, положив ладонь на руку отца. Давление на миг усилилось, и через секунду Грейнджер стояла на четвереньках, часто дыша полной грудью.
— Иди, — спокойно сказал принц, не сводя взгляда с отца.
Дважды повторять не пришлось. В комнате остались два эльфа, а в коридоре раздались быстрые шаги, перемешанные с кашлем.
— Это и есть твой выбор? — спросил Трандуил, стараясь избавиться от магии, отдающей покалыванием в кончиках пальцев. — Ты считаешь, это достойный выбор Лихолесского принца? Принца Эрин Галена и внука Орофера?
— Я никогда не заботился о своём положении, как ты. Эльфийский народ поймёт меня и примет любой выбор.
— Её никогда не примут. Разве не видишь, как к ней относятся сейчас? — Владыка провел рукой в воздухе, будто очерчивая весь народ.
— Это ненадолго.
Принц так уверенно произнёс это, что Трандуил усмехнулся и повернулся к сыну:
— Ты разочаровал меня, Леголас.
Принц сжал руки в кулаки, зная, как отец любит манипулировать этой фразой. Глубоко вздохнул, распрямил плечи и прошёл мимо короля.
Он быстро шел по коридорам, и с каждым мигом его решительность росла, всё казалось правильным, таким, каким должно быть. И никто не посмеет перечить ему. Никто. Леголас остановился перед дверью и, разминая пальцы, постучал, входя и не дожидаясь ответа. Гермиона резко встала с кровати, с удивлением глядя на принца и начиная оправдываться.
— Прости, я не хотела, правда, просто я… — она запнулась, но продолжила: — Я не хотела, чтобы у тебя были проблемы из-за меня.
Принц не отвечал, лишь как-то отстранённо рассматривал. Гермиона подошла, обеспокоенная молчанием Леголаса, и легко коснулась его предплечья.
— Вы поссорились? — Она правда пыталась помочь, поддержать. Провела пальцами по щеке, неуверенно ведя по скуле. Принц не отводил взгляда, и Грейнджер ощутила удары сердца от волнения.
Леголас подошёл ближе, не оставляя расстояния между ними, и в одно мгновение коснулся её губ. Не думая, решительно, одним движением. Гермиона с пылом ответила на поцелуй, словно долго ожидая этого. Сухие губы были мягкими, напористыми и желанными. Он углубил поцелуй, ощущая рваное дыхание и быстрое сердце, и осторожно обхватил её лицо. Грейнджер прижалась ближе.
— Останешься? — Гермиона слабо улыбнулась, заглядывая в голубые глаза, на что Леголас лишь снова притянул её для нового поцелуя.
***
Трандуил вертел в руках позолоченный кубок с вином и задумчиво смотрел на пламя. Он смотрел в жар огня и не мог найти ответа в нём. Нигде не мог.
— Ваше Величество? — Фиар легко поклонился, закрывая дверь. Трандуил небрежно указал на соседний стул.
— Скажи мне, — король отпил вина, прикрывая глаза от сладости напитка, — испытывал ли ты в жизни тотальное разочарование?
Фиар задумчиво взял соседний кубок и посмотрел на него, рассматривая блики огня в отражении.
— Да, Ваше Величество, и не единожды.
— Тогда ты поймёшь меня. Я хочу, чтобы ты избавился от девчонки, — Трандуил говорил спокойно, обдуманно и абсолютно равнодушно. Он снова поднёс вино к губам и продолжил: — Но перед этим я хочу знать, кто посмел научить её читать эльфийские книги. — Он сжал сильнее бокал, невольно злясь при воспоминании человека в эльфийской библиотеке. — Мой сын любезно предоставил ей книги, но я хочу знать, кто дал ей возможность понимать эльфийский. Кто предал меня.
— И какая же участь постигнет предавшего? — Фиар пытался придать голосу небрежность, будто его это не волнует. — Та же, что и Элрофина?
— Нет уж. — Трандуил усмехнулся. — Элрофин умён и нужен мне. Я дал ему время подумать над ошибками, а тому, кто посмел это сделать, будет намного больнее.
Фиар сглотнул, снимая ленту и распуская волосы. Он оттянул ворот рубашки, и в комнате неожиданно стало жарко. Руки вспотели, а сердце забилось чаще.
— Может, этот «кто-то» хотел помочь ей, не преследуя злого умысла?
— Это сокровенные знания нашего народа, и ни один человек не смеет даже переступать черту этого таинства. — Трандуил внимательно посмотрел на Фиара. — И я не уверен, что потом их не используют против моего народа. Так что я хочу знать, кто это сделал. Ты меня понял?
— Да, Ваше Величество.
Фиар кивнул, всё ещё нервно сжимая в руке синюю ленту и допивая вино.
