Люблю.

- Я люблю тебя. Это уже не имеет никакого значения, и это был всего лишь политический брак, и тебе абсолютно все равно, но… - Я люблю тебя. Беззвучным криком, касаясь губами виска. Ты недвижим, и сердце где-то там внутри останавливается, - оно не хочет жить без тебя. Это глупо, смешно, даже, может, противно, и, наверно, слишком пафосно, но… я не могу иначе. Я просто тебя люблю. Не знаю, за что, не знаю, когда это началось. Просто однажды наши отцы охотились вместе и я обратил на тебя внимание. Ты был ярким. Не красивым, не изящным – именно ярким. Невысокий, но сильный, не ослепляющий плавными движениями и правильными чертами, но до боли манящий. У тебя немного разные глаза и шрам на подбородке – медведь как-то зацепил; и еще на левой руке нет полпальца (ты так и не рассказал почему), но ты все равно покорял. Ироничная полуулыбка, нахально-циничный блеск глаз, невероятно каким образом сочетающийся с таящимися на дне зрачка добротой и теплом, - все это казалось особенным и почему-то до дрожи цепляло сердце. Это был не первый раз, когда я тебя видел. Так получилось, что мой отец был одним из вассалов твоего друга, и когда вы устраивали большую охоту, то он неизменно оказывался там, а с ним часто и я. Я с интересом присматривался, прислушивался ко всем и всему, кто и что меня окружали. И в памяти медленно откладывались едкие шутки, редкие улыбки, тепло на дне глаз. И в ту охоту, в тот осенний день, ты вдруг обернулся к Арни и ярко, солнечно улыбнулся. Это была тихая, нежная улыбка, и почему-то грудь сдавило и стало трудно дышать. А закатные лучи вплетались в жесткие короткие волосы, и им хотелось завидовать… Когда спустя пару лет мы случайно столкнулись на балу, ты даже не вспомнил меня. Но почему-то пригласил на танец. А потом были долгие вечера у камина, холодное вино и твои жалобы на плохую погоду, ноющую руку и короля, который хочет видеть тебя женатым. Мы стали почти друзьями. Почему почти? Не знаю. Но именно так я чувствовал. Ты словно не открывался до конца, словно что-то прятал от меня, и я так и не разгадал эту свято хранимую тобой тайну. Даже обидно… Я помню тот вечер. Была зима. На улице мело, и, несмотря на старания слуг и кучи дров в каминах, в комнатах было холодно. Я сидел в кресле, кутаясь в плед, и думал о тебе. Когда пришел счастливый отец, я даже не сразу понял, что он говорит, но когда понял… Невероятная смесь чувств захватила меня. Мне хотелось плакать и смеяться одновременно, но я лишь мечтательно улыбался, пока отец строил планы насчет выгодного брака. В то мгновение я был готов идти за тобой на край света. Впрочем, я и сейчас отдал бы свою жизнь за твою. Если бы только услышали Боги… Я люблю тебя. Тогда, на церемонии, мне хотелось кричать об этом, но я только тихо сказал «да». Торжество, бал, фальшивые улыбки… А ночью ты не пришел. Я не спал до утра, и, когда ты пришел сам звать меня к завтраку, только одно слово слетело с онемевших губ: - Почему? Ты удивленно посмотрел на меня и поцеловал в лоб. - Не хочу тебя принуждать. Ты и так меня выручил с этим браком. Взъерошил волосы и ушел. А я долго сидел на большой и шикарной, но такой пустой и холодной кровати и размазывал дрожащими ладонями по лицу слезы. Я всегда мечтал быть для тебя кем-то особенным, а вышло… нет, вру, я действительно был особенным. В конце концов, именно мне ты доверил свою "свободу". Но… ты не любил. Видел во мне только друга. А я упивался твоим вниманием днем и долго не мог заснуть ночью. Иногда… иногда ты приходил. Ложился рядом и мирно засыпал, а я пытался заставить сердце биться медленнее – боялся, ты услышишь. Я знал, что это, «чтобы слуги не болтали», но я и этому мимолетному счастью был рад. А ты неизменно целовал утром в лоб и опять исчезал, Бог знает насколько. А я… Я все равно люблю тебя. Теперь это можно сказать. Ты лежишь все такой же родной, но неподвижный, на телеге, и я в ужасе замечаю на твоем теле раны: одну за другой. Хочется плакать. Ты не услышишь, не обидишься, не рассердишься, я могу сказать, но, Бог мой, я бы все отдал, только бы ты посмотрел своими яркими, сияющими глазами, пусть укоризненно, пусть презрительно, но – посмотрел! Прижимаюсь к губам (в правом углу запеклась кровь), выдыхаю. - Люблю. Слезы падают на твое лицо, а я закрываю глаза и ловлю дыхание. Есть? Нет? Сколько осталось? - Люблю, люблю, люблю… Жарко, еле слышно, прямо в приоткрытые губы… - Правда? Сначала кажется: это привиделось, показалось, но я открываю глаза… и встречаюсь с иронично-веселым, хоть и затуманенным болью взглядом. - Ты жив. Ты усмехаешься и едва слышно повторяешь: - Правда? Что я могу сказать? Склоняю повинно голову. - Да. Люблю. Теплые шершавые пальцы ерошат отросшие за месяцы ожидания волосы. Робко поднимаю глаза. Ты улыбаешься. - И я… люблю. Мир взрывается. Сердце подскакивает к горлу. Я вдруг вспоминаю: мимолетные взгляды на охоте… ищущие глаза на балу… легкие случайные прикосновения вечерами, когда ты подавал очередной бокал вина… эти целомудренные поцелуи в лоб по утрам… На глаза почему-то наворачиваются слезы, и, чтобы скрыть их от прислуги и твоих воинов, утыкаюсь тебе в плечо. Тяжелая рука все еще лежит на затылке, и от этого становиться тепло и спокойно. - Ты чего? Я вернулся. А раны… заживут. В дороге не умер, значит, дома вообще на раз-два на ноги поставят. Поднимаю лицо. Улыбаюсь как идиот, а по щекам течет предательская соленая влага. А ты опять смеешься, как в тот раз на охоте: нежно-нежно и так по-доброму. - Люблю, глупый. Как же я тебя люблю. Иначе стал бы я на тебе жениться? Кладу голову тебе на грудь, беру мозолистую руку и целую. Твое сердце бьется, твои губы шепчут «люблю», и промозглая осень вдруг сразу становится яркой и теплой. И неважно, что дрожат промокшие ноги и ожидание и беспокойство так измотали, что я еле не падаю сюда же, в жидкую осеннюю грязь. Это все – мимо меня, это все - лишнее, незаметное, оно не стоит переживаний; я не замечаю всего этого, в это мгновение я просто рад, рад до безумия, рад каждой клеточкой своего тела, каждым изгибом измученной души. А все остальное ерунда. Потому что, пока ты рядом, нет в мире человека счастливее меня.