***
Весь мир вокруг Петуньи сжался и сузился: ей казалось, что она летит по узкому коридору, в конце которого маячила главная Цель. Все прочее стало неважным, размазанным и невзрачным. Внешние обстоятельства воспринимались не как реальные, но как неактуальные, словно давно прожитое воспоминание. Привычный родительский дом выглядел скучным и серым, с размытыми очертаниями, словно небрежно выполненный набросок: при этом неожиданно яркой выглядела ручка двери. Словно издалека она услышала голос матери, рассказывающий о недавно заходившем мальчике по имени Питер Петтигрю, безуспешно прождавшем ее несколько часов, но даже лица миссис Эванс девушка не увидела. В комнате Лили все было таким же невыразительным и блеклым, только отдельные предметы горели, будто обрисованные маркером. Все горящие предметы она собрала в свою безразмерную сумку, в кои-то веки не положив ничего лишнего. Осмотревшись и не найдя ничего стоящего, спустилась вниз. На выходе ее пыталась поймать мать, снова что-то выговаривая, но шум в ушах мешал разобрать слова. Кто-то вцепился ей в рукав. Механическим движением Петунья высвободилась и направилась к Маяку Фароса. Ее окликали, звали по имени, порывались бежать за ней. Когда назойливое вмешательство стало утомительным, Петунья слегка выдохнула, и преследователь замер. Более никем не тревожимая, она добралась до пространственной пентаграммы и запитала ее. Ее переместило в пещеру в Египте, в одну из отдаленных точек выхода недалеко от Каира. Мелькнула и пропала мысль, зачем ей понадобилось именно сюда. Она вышла под палящее солнце и огляделась. Даже яркое пустынное солнце не добавило красок блеклому миру новой Петуньи. Под навесом стояла пара невзрачных верблюдов, рядом были прислонены свернутые ковры и сидел мрачный и грязный араб. Девушка подошла ближе, игнорируя масляный взгляд мужчины. Оглядела ковры. Ни один не горел маркером. Посмотрела на местного жителя. — Мне нужно в Белую пустыню. Тот развел руками и начал говорить на своем языке. Его жесты демонстрировали предельное радушие, но глаза горели гадким предвкушением. Никакого страха Петунья не испытывала, она просто ждала. А когда ее окружили такие же грязные арабы, спокойно обернулась к одному из них и приказала: — Мне нужно в Белую пустыню. И тут же пропал похотливый блеск в их глазах: покорные власти Сильного течения, несущего девушку, быстро и сноровисто они достали из глубин пещеры ковер, отмеченный маркером, развернули его. Выбранный ею проводник уселся, скрестив ноги, с одного края, а Петунья спокойно встала позади него, даже не подумав присесть. Повинуясь командам рулевого, ковер медленно воспарил на пару локтей над землей, затем расправился, словно уложенный на идеально ровную поверхность и, резко набирая высоту, полетел на юго-запад. Всю дорогу Петунья простояла на ковре, широко расставив ноги: ей даже в голову не пришло сесть. Несмотря на сильный встречный ветер, было душно и жарко, солнце палило как проклятое, но девушка и не подумала накрыть голову. Исчезло все: солнце, пространство, время, не имела значения грязь на ковре и в мыслях проводника. Ничто более не имело значения — лишь Цель. Они приземлились в Долине Грибов, выбрав местечко в стороне от основных маршрутов туристов. Чары отвлечения внимания уберегли путешественников от излишнего внимания магглов. Петунье не было нужды говорить ни слова, послушный меньше чем мысли, просто допущению, проводник спешно покинул девушку, даже не подумав об оплате. А девушка, ведомая путеводно-горящей Целью, пошла по рыхлой поверхности вглубь закрытой чарами от полетов пустыни. Позднее она много раз пыталась понять, как ей настолько легко удалось попасть в Белую Пустыню: ведь этот редкий анклав магической территории был закрыт для посещений и охранялся, словно элитный заповедник. И кроме общего ответа не находила других объяснений. Сильное течение принесло ее в это место, где можно было сотворить какие угодно, даже самые мощные заклятия без опасения привлечь к себе внимание других волшебников — резонанс от любых чар гасился магическим фоном заповедника. Позднее она много раз пыталась вспомнить, какова она, Белая Пустыня: ведь это место считалось достопримечательностью в обоих мирах и привлекало туристов со всего света. И все, что она смогла вспомнить, — это Цель, фоном к которой краем глаза можно было увидеть смесь белой соли и песка под обжигающим солнцем. Петунья дошла до отмеченного маркером места уже в сумерках. Она выпила бутылку воды и начала подготовку. Из сумки была извлечена основа хронопрыжка, который ей так и не довелось продемонстрировать комиссии по темпоральной рунистике в Александрии. Все руны пентаграммы, даже в ее нынешнем, спящем состоянии, продолжали двигаться, завораживая ритмичностью динамики. Разложив основу, Петунья начала аккуратно переносить все связки на соляную поверхность под ногами: действие, похожее на установку схрона в поместье Малфоя, но усложненное постоянным движением всех связок. Работа была утомительной и монотонной, но девушка не чувствовала ни скуки, ни усталости, действуя четко и аккуратно, идеально. Когда все связки были перенесены, настал черед центральной фигуры. С величайшей предосторожностью Петунья отлевитировала в центр пентаграммы застывшее в Стазисе, перепачканное кровью тело Снейпа, несколько раз проверила правильность совмещения конечностей с рунами связки. Затем она зажгла несколько черных свечей на концах пентаграммы: во мраке ночи на белой поверхности пустыни под пронизывающим холодным ветром вид всей композиции вызвал бы ужас и оторопь у неподготовленного человека. Когда все приготовления были завершены, настал черед ритуальной жертвы. Петунья долго крутила символы на руническом столе, чтобы вскрыть засовы и замки, скрывавшие замершую в Стазисе хронорму Маэв. Наконец, на столе появилось застывшее, искалеченное насекомовидное тело бывшей Хранительницы. Петунья вновь воспользовалась палочкой, уже не удивляясь тому, как легко ей стали даваться акдиктарные чары. Она взяла в правую руку обсидиановый нож, кажется, тот самый, которым творил регулярные ритуалы черный маг Северус Снейп, медленно выдохнула. Высшими глазами она нашла на небе альфу Волопаса Арктур, звезда была почти в идеальной точке. Повинуясь мысленному приказу, Руки подхватили тело Маэв и переместили его в небольшое углубление, окутанное символами поглощения, после чего крепко вцепились в головогрудь и брюшко, приковывая жертву к земле. Левой рукой Петунья отменила Стазис. Несмотря на неожиданность пробуждения и боль от ран, хронорма попыталась дернуться, кажется, даже нырнуть в очередной хронопрыжок. Но не успела. Покорная течению, Петунья не ведала сомнений и жалости. С мерзким чавкающим звуком обсидиановое лезвие пронзило дергающееся изломанное тело, завершая неизбежное. Символы поглощения вокруг Маэв налились ярким, слепящим светом Магии, и вместо медленного ритмичного движения по кругу связка ускорилась, словно была лопастью турбины космического корабля. Токи Силы рванули вверх по пентаграмме, окружив замершее в Стазисе тело Снейпа. Они крутились вокруг него яростным хроноворотом, который ускорился настолько, что глаз не успевал за движением и воспринимал динамику статикой. Потоки Магии переполнялись силой и движения по кругу им было уже недостаточно, они стремились вырваться за пределы границ связки. В тот момент, когда пульсация стала практически невыносимой, Петунья сняла с зельевара Стазис. Магия прорвалась к трупу и закружила вокруг, чтобы затем выплеснуться на него. По телу прошла рябь, оно исчезло на мгновение… …и тут же вновь появилось в центре пентаграммы. Снейп дернулся, захрипел, из шеи брызнул фонтанчик крови. Чтобы тут же замереть в новом Стазисе. Петунья аккуратно сцедила избытки Силы в накопитель. Тщательно и старательно удалила с песка и соли не только следы, а само воспоминание о проведенном ритуале. Убрала более ненужный труп Маэв в один из схронов внутри стола. В другой схрон с дополнительными стабилизаторами и гарантами Стазиса левитировала замершего, но несомненного живого Снейпа. Потом легла на песок и отдалась нервной дрожи, колотившей все тело. Она справилась. Она смогла совершить сложнейший ритуал из Высшей Ритуалистики. Первый шаг к Цели был сделан.***
Петунья пришла в себя среди бескрайних песчаных просторов. Ужасно болела, почти раскалывалась голова, ныла обожженная пустынным солнцем кожа. Безумно хотелось пить. Тело затекло и не слушалось. Отрывистыми, дерганными движениями она добралась до бутылки и, позабыв о приличиях, жадно давясь сладкой водой, начала пить прямо из горла, проливая живительную жидкость на подбородок и грудь. «Что это было? Это была я? Я была такой?!» Яснее ситуация не становилась. В затылок словно вбивали шурупы, и они царапали своей резьбой при каждом ударе. «Это какое-то новое, неправильное, сильное течение. Раньше я плыла покорная струе верхнего течения, а в этот — словно обрела новые возможности на пути к своей цели. Отступив в сторону, словно медиум, дала возможность своими руками совершить то, что мне самой едва ли бы удалось. Но как пленительно это могущество! Какая Власть!..». Петунья устало провела рукой по лицу: мелькали воспоминания, но сильная головная боль мешала сосредоточиться. Ритмичные удары молоточком боли по затылку становились все чаще, казалось, само время стучит ее по голове, понукая как можно быстрее действовать. Девушка пропустила песок сквозь пальцы, остро ощущая каждую сухую песчинку, слегка царапающую кожу. Время уходило. Цель пульсировала перед внутренним взором, подчиняла стук сердца своему ритму, звала за собой. Слишком заманчивы были недавние возможности, слишком остро ощущалось собственное бессилие перед неотвратимым течением времени. Боль отступила, вытесненная потребностями иного толка. Петунья встала, убрала все пожитки, включая сложенный обратно в шар рунический стол с драгоценной, купленной жизнью Маэв ношей, и достала свиток Маяка Фароса.***
Несмотря на то, что Маяк был привязан к той самой беседке, где Петунья впервые встретила Чи-лао, из вихря перемещения она вышла прямо в домике мастера Линя, аккурат рядом со столь любимой им террасой на втором этаже. Старец стоял у парапета, устремив взгляд на долину у подножия горы. Петунью, уже привыкшую к повсеместному почитанию, несколько удивило кажущееся безразличие наставника, но, ведомая Целью, она встала в зеркальной позе. Они стояли на террасе, словно в недавние времена ученичества, погруженные в Созерцание, преисполняющиеся полноты Дао. Безмятежная тишина успокаивала нервное биение сердца, умиротворяла адреналиновый раж. Казалось, недавно ее несло бурное течение, вода пенилась вокруг острых порогов, и вот река замедлилась и вынесла ее к тихому и спокойному озеру, водная гладь которого замерла идеальным зеркалом, отражающим чистый лунный свет. Бесконечный покой объял все вокруг. Стержень неестественной, пришедшей извне Власти, замер, скованный Узами пустоты мастера Линя. Петунья замерла, испуганно разглядывая наставника. Она вдруг остро осознала, что он знает, какой она пришла к нему — не просящей, но готовой приказать, заставить выполнить «просьбу». Все то, чему учила ее мудрость семьи Линь, все, что ценил Китай, было отринуто в гордыне. Стыд поглотил ее, она едва осмеливалась поднять глаза, боясь, мучительно боясь увидеть горькое разочарование. Мастер Линь не сказал ни слова. Он медленно опустился на соломенный коврик, но начинать разговор не спешил. Это громче всяких слов сказало Петунье, как глубоко она обидела своего наставника. Красная от стыда девушка мечтала провалиться сквозь землю, но вместо этого стояла, потупившись, ожидая вердикта. — Что за тягота привела тебя в Китай? «Кто бы мог подумать, что будет так больно терять подаренное родство…» — Я надеялась спасти своего друга. Покорная ритму разговора Петунья долго думала перед ответом, стараясь говорить кратко и максимально честно. Наставник повел рукавом широкополого халата, расшитого причудливыми птицами — то ли фениксами, то ли журавлями. Молчаливый послушник вынес на террасу резной чабань. Девушка не сразу сообразила, что ее приглашают к столу. «Простил». От облегчения ее едва удержали ноги. Она присела рядом с наставником. Тихо зажурчал небольшой водопадик, который всегда мурлыкал свою песенку перед чаепитием. Руки Петуньи привычно насыпали заварку в ча-хе — фарфоровую коробочку, передавая которую участники чайной церемонии сближались единым ароматом чая. Мастер Линь принял коробочку и медленно вдохнул аромат чая. В этот раз он выбрал лансанг сушонг, который Петунье раньше не нравился из-за резкого копченого аромата и терпкого вкуса сосновой смолы. Но в этот раз она осязала его по-новому: как принятие несовершенства этого мира. Под нежные напевы «чайного» водопадика они распили три заварки. Потом послушник убрал чабань, и Петунья раскрыла стол с замершей в Стазисе и несомненной живой фигурой Снейпа, где свежезастывший фонтанчик крови блестел ярко-красным. Мастер Линь долго смотрел на зельевара, крайне мало времени уделив разорванному горлу, но очень вдумчиво разглядывал пятна хроноран на животе — причудливую мозаику из кожи младенца, зрелого человека и старика. — Мне понадобится помощь, чтобы стабилизировать несколько разнонаправленных хроно-векторов. Из-за них восстановить горло в прежнем виде я не смогу. До начала стабилизации времени понадобится закрыть шею протезом и состарить до текущего возраста тела. «Другие варианты?» Петунья задавила глупый вопрос на корню. Только кивнула покорно.***
«К чему откладывать неизбежное? Вопрос из разряда риторических. Вроде умом ясно понимаешь, что надо действовать без промедления, поскольку возможны осложнения и время не ждет, но чувство неловкости, даже стыда, мешает так легко обратиться с просьбой. Воистину, опасно ссориться с хорошими врачами — так или иначе, рано или поздно, но их умения понадобятся». Как никогда остро, Петунья жалела о скованном Узами пустоты даре Власти. Насколько было бы проще (и трусливей) просто приказать. Но мастер Линь постарался на славу — девушка чувствовала Власть, видела ее, словно за слоем полупрозрачного желе, но использовать не могла. «Мои метания никак не помогут Снейпу. Это же просто глупо — вытащить его с того света и оставить в Стазисе просто потому, что я трусливая идиотка! Ничего мне Ра-Гхор не сделает: я ему необходима для запитывания протеза в этом течении». Последнее не казалось Петунье безусловной правдой. Мастер протезов не производил на нее впечатления человека, обладающего принципами, достойными уважения — такими принципами, из-за которых он наступил бы на горло своей песне в угоду некоей великой Цели. Более того, в глубине души, девушка полагала, что за все свои интриги и манипуляции неснимаемую порчу он заслужил. Вопрос о том, кто вправе решать судьбы интриганов и манипуляторов? Довольно ли для этого оценки тех, у кого имеются возможности? Во всех случаях, когда речь шла о каких-то сторонних приговорах и вердиктах Петунья строго верила в христианскую мораль и закон Старого света. Но стоило ситуации коснуться ее лично… «Чем я лучше всех тех лицемеров, кого так любила и порой еще люблю осуждать?» Мучимая странным томлением в груди, которое у нее болезненно ассоциировалось с совестью, она отправилась в Александрию. Одна из несомненно удивительных вещей магического мира заключалась в открытости его власть имущих. В обычном мире, пожелай Петунья попасть на прием, допустим, к министру иностранных дел Великобритании, ей бы понадобилось пройти семь кругов ада, именуемых бюрократическим аппаратом. Для того, чтобы попасть к Хранителю времени, достаточно было просто знать, где находится его кабинет. Считалось, что одно только знание пути является достаточным пропуском и обоснованием встречи. «А может дело в том, что нормальные маги предпочитают держаться от Хранителей подальше». Перед приоткрытой дверью девушка замерла. Вновь прокрутила в памяти мантру «он-меня-не-убьет-я-ему-нужна» и вошла. В операционной половине кабинета Ра-Гхора паукообразная конструкция излучала яркий свет и с непривычки Петунью ослепило. Она отчаянно заморгала, силясь разглядеть фигуру протезиста. — Эванс, — безэмоционально констатировал Хранитель. — Зачем пожаловала? Хамский вопрос не удивил. Глаза слезились, поэтому ответила она вслепую: — Хочу заказать протез. — Нет, вы только подумайте, какая… наглость. — Что-то зашуршало, и свет погас. — Сначала она накладывает на меня порчу, унижает перед всей магической Британией, а потом приходит требовать протез! Да Инквизиция была деликатней тебя, грязнокровка! Наконец-то она могла разглядеть, что за Порча легла на Хранителя с ее наивной злости. И тут было отчего испугаться: несмотря на спокойный полумрак от мужчины на пол падала густая тень, жившая своей собственной жизнью. Она колыхалась, дрожала, пульсировала и, воистину, никогда ранее Петунье не доводилось видеть такого омерзительного зрелища. Ее выворачивало наизнанку от одного вида этой пакости, и все ее тело невольно содрогалось просто от осознания, что это находится с ней в одном помещении. Чувствовалось, что Хранителю тоже весьма непросто давалось вынужденное соседство, он невольно дергал плечами, словно в сильнейшем тике. «Уж не потому ли так слепил свет?» — Я заплачу, — тихо, но решительно отозвалась Петунья. — Засунь свои… себе… — предельно конкретно выразил свое отношение Ра-Гхор. Петунья насупилась и заставила себя смотреть в глаза протезисту. — Что? Что ты мне еще сделаешь? Что, курва?! — заорал он, приблизившись и брызгая слюной ей на лицо. Петунья почувствовала как у нее, фигурально выражаясь, сносит крышу. Эта беспринципная безнаказанность самоуверенного… Казалось, слова не могли вместить всей ненависти, презрения и злости, которые в ней будил этот уродливый душой и телом человек. И когда эмоций стало слишком много, она вдруг успокоилась, и даже мерзкая тень перестала донимать девушку. «Да гори оно все синим пламенем!» — Либо вы делаете протез, либо спасайте свое течение сами. Без меня! — Ты совсем сбрендила, кретинка малолетняя?! — Хранитель схватил ее протезом правой руки за воротник и затряс, как нашкодившего котенка, яростно крича ей в лицо, словно она была глухой, — Ты сама в нем сидишь, не шелохнуться! — Да наплевать! — она сама не ожидала, что произнесет это настолько спокойно. — Я клятвы Гиппократа не давала. Ра-Гхор зарычал что-то о противоестественной связи матери Гиппократа со всеми своими протезами, и потащил девушку на другую половину кабинета. А Петунья вдруг отчетливо ощутила свою особую Власть. Да, ее трясли, как спелую яблоню, да, Ра-Гхор орал и матерился, но скованный запретом он не смел никак всамделишно ей навредить. «Мельчают Хранители… Не достает ему выдержки и коварства Маэв». Поэтому девушка просто сжалась, пережидая приступ гнева. И когда запыхавшийся Ра-Гхор поставил ее на пол, подняла голову и, глядя ему в глаза, твердо повторила: — Мне нужен протез. Хранитель уселся на пол, видимо, вспышка злости дорого ему далась. Часто задышал, потом волевым усилием успокоил дыхание и почти нормальным голосом спросил: — Что за протез?***