то-самое-страшное

«Пожалуйста?..» В голове шепчут наперебой далекие голоса, и запутались собственные мысли в волосах, <и шумят, будто это собрание в Зале Советов,> и Зал Советов – это его голова, и будто сквозь череп прорастает трава, <а в шуме ветра шум голосов,> а голоса – «больше ничего не случится, верь», и захлопнулась реальности дверь. «Пожалуйста, Т****, пожалуйста». Они ничего не знают, и знать не смеют, а если и знают – в правду не поверят, и новая жизнь началась, только вот старая не сдалась, а все еще бьется где-то под ребрами, и стучит сердцем призрачно-синим, а тем временем в голове «мы тебя никогда не покинем». Ньют захлебывается густым воздухом, распахивает глаза и вскакивает на постели. Зрачки больно сужаются, когда пласт яркого света заливает радужки. Кажется, будто в голове скачет выводок гриверов, а по лицу прошелся ураган сухого ветра как-в-той-самой-пустыне, - Ньют встряхивает головой и тут же резкая боль пронзает затылок, заставляя парня глотнуть воздуха и тут же закашляться: тот-самый-колкий-горячий ветер залетел и в горло и теперь Ньют знает, где та-самая-пустыня: да она же у него внутри. Придурки из сна звали ее Топкой, кажется. Придурков во сне было слишком много и слишком реально; каждый шаг Ньютовы больные ноги помнили, и каждую секунду, каждое мгновение Ньют будто прожил. Придурков во сне Ньют полюбил и слишком к ним привязался: кто может сказать ему, Ньюту, когда он впал в такое сладко-мучительно-то-самое-беспамятство, кто может гарантировать, что Алби, Минхо и Томас ему не приснились? Ньюту слишком нужно и очень не хочется об этом думать, да и больная голова не очень позволяет сосредоточиться. Главной целью всего существа становится обретение ясности и избавление от боли, а уж как это провернуть и где – дело десятое. Да и потом, нет же: не могли присниться ему так быстро все эти годы, не могли они уместиться в мало-мальски человеческий сон и овладеть его сознанием до такой степени. Вдохнуть получается, но очень тяжело: с каждым ударом сердца кровь несет свою пульсацию по жилам прямо к голове, прямо к невыносимо разрывающемуся затылку, и хочется выть от боли, - а Ньют даже еще не уверен, что очнулся. Может, боль такая же выдуманная, как те-самые-плюковые-Варианты, как страх перед невозможной Вспышкой и невозможным кое-чем-слишком-страшным, - страшнее, чем сама смерть, ибо Томми – милый Томми! – был к этому кое-чему причастен. Если Томми правда был. Ну а как, если не было? Ну-ка разбери, Ньют: ты очнулся в совсем не похожем на приютельский лазарет месте, со странными воспоминаниями о сне и с жуткой неуверенностью в собственной жизни. Откуда-то еще и появилось гадкое воспоминание: кома. Такое слово вот всплыло в сознании: это вроде может быть похоже на то, что с тобой сейчас происходит. Ну а как, если и правда все, что было, - гребаная кома? Страшно, да? – Да. Ньюту немного холодно, где-то в позвоночнике холодно, потому что он вдруг понял, что некем, в таком случае, будет командовать. Потому что вот сейчас сюда к нему ворвутся белохалатные монстры и воткнут глубоко под прозрачную кожу прозрачные трубки с прозрачной животворящей жидкостью, и заставят Ньюта жить, хотя это ему теперь совершенно не нужно. Потому что он вдруг понял, что вся его жизнь – она же в серых жутких стенах, и что он вообще сомневается, есть ли жизнь где-то в другом месте. Это все не так уж страшно, в общем-то. Холодок пробежался и исчез: Ньют вспомнил, что творили с ним до этого Создатели, вспомнил (чего уже два года не делал) свои первые минуты в каменном мешке, и понял, что тогда тоже было страшно. Ньют слишком привык к безграничному непониманию, и этот ужасный сон его, наверное, совсем не пугает – в этом он тоже не уверен. Сейчас ему известно только, что сны ему не являлись с самых чертовых Первых Дней. Ньют не хочет считаться с первыми днями Томаса: тогда ему тоже снилось что-то очень приятное, но Ньют предпочитает об этом не думать. Но сны ничего не меняют, так ведь, Ньют? Они ничего тебе не дадут – только холодный пот на лбу с утра и едкую тягучесть в груди. В твоем случае, правда, это пустыня, - но к черту, верно? Тебе пора будить приютелей, а остальное никого не интересует, - никого, даже тебя. Будить приютелей? А если и их не было тоже?.. Были. Конечно, были, плюкоголовый. Белые занавески вокруг его холодной койки вдруг шевелятся; парню кажется, что он слышит этот неслышимый звук, и что каждый шорох отдается у него в голове. По сухому горлу проезжается наждак: Ньют сглатывает и морщится. Занавески медленно отъезжают в сторону, а ступни Ньюта ударяются о холодный кафель: нужно вскочить и увидеть кого-то первым. Но все-таки Ньют не успевает. - Ох, нет уж, приятель, тебе придется распрощаться с этой идеей, - чернокожий парень выбрасывает руку вперед, широко улыбается и качает головой. А голос у него очень знакомый, очень реальный – второе радует Ньюта больше, чем первое. - Вторые Первые Дни – не шутка: пока что возвращай свою неугомонную задницу на постель и наслаждайся бездельем. «Вторые Первые Дни». К черту эту гребаную непонятность: Алби настоящий, он живой и, кажется здоровый; следующей мыслью у Ньюта вспыхивает образ старого приятеля-азиата, а потом и рожа извечно-Чайника-Томаса встает перед его мысленным взором. Если есть Алби – есть и они, почему-то в этом Ньют не сомневается. От холодка на спине не осталось и воспоминания, и только по-дурацки теплая и слишком искренняя для Ньюта улыбка расплывается у него на губах. Алби не кажется Ньюту озабоченным и резким лидером, как обычно: Алби кажется расслабленным и даже – постой-ка? – веселым, жизнерадостным. В карих глазах нет жесткости и отражения серых стен Лабиринта, - в карих глазах отражение только его, Ньютовых, растрепанных волос и непонимающе-радостного взгляда. - Очень весело, шенк, - Ньют порывается наконец-то вообще встать на ноги, но теперь та-самая-боль возвращается, и только теперь она сильнее, и бьет уже не в затылок, а в лоб. Ньют морщится и тихо стонет. – Что за плюк со мной творится? – парень потирает лоб, закусывая губу. Алби усмехается, и Ньют уверен, что невесело. Алби хмурится – вдруг, беспричинно и неприятно, и Ньют понимает, что Алби не ответит. По крайней мере, точно не сейчас. - Это пройдет. Нескоро, но когда-нибудь, - Алби пожимает плечами. – Голова не кружится? Ньют склоняет голову набок, потом поворачивает из стороны в сторону. Вроде бы нет. - Отлично. Тогда, так уж и быть, - Алби глубоко вздыхает и отступает назад, кивая головой, - пойдем. Ньют хмурится, но медленно поднимается на ноги. Он слишком давно не ходил босиком, - если вспомнить, что он вообще давно не ходил, - и поэтому даже не спрашивает у Алби об обуви. Значит, так надо. Алби еле заметно кивает и выходит, наконец, за пределы белой простыни, занавешивающей палату Ньюта. А босой парень на секунду задумывается: что там? Там, конечно, может быть все, что угодно, и Ньют просто уверен, что будет не способен удивиться, но все же… все же знать бы наперед хоть чуть-чуть. Холодная плитка приятно прожигает ступни. Здесь всего лишь коридор – длинный коридор с белыми стенами и приятной плиткой под ногами, и свет. Свет в конце туннеля. …о других, параллельно-реальных мирах нам слагают легенды веками… Ньют отгоняет странные ассоциации. …если наш мир – один, верно, смерть лишь одна, и за жизнь отвечаем мы сами… Ньют глотает вдруг сгустившийся светящийся воздух, зажмуривается и хватается за голову. Он вспоминает… «ПОЖАЛУЙСТА_ТОММИ_ПОЖАЛУЙСТА» Вспышка-боль-темно-страшно Ньют чувствует, что пуля из сна возвращается и снова проходит сквозь его череп. Он не может кричать. Свет прожигает его насквозь. - Ньют! – Алби оборачивается и машет другу рукой; силуэт парня на фоне светящегося выхода кажется тонким-тонким, и таким темным, как тень. – Быстрее давай. Ты привыкнешь! Ньют заставляет себя открыть глаза и опустить руки. Бредовая боль улетучивается: «сон просто ушел, просто окончательно. Все нормально». Ньют заставляет себя шагнуть. И он очень-очень удивляется, когда ставшая родной боль в ноге не обжигает. «Верно, в Приюте обосновались создательские врачеватели». Зачем им это? – Это неважно. Ньют только шагает, только один раз – а уже стоит рядом с Алби. Ему казалось, нужно пройти метров пять… Алби не смотрит на Ньюта: Алби смотрит в яркий белый свет, режущий и сияющий. Ньют чувствует, как глаза режет, и приставляет ладонь ко лбу, и тоже смотрит. И видит. - Чудно, правда? Ньют громко сглатывает. Еще две секунды громко тикают где-то в глубине его сознания, а потом Ньют оборачивается: за ним – все тот же коридор, и даже можно разглядеть его койку отсюда, и отъехавшую простыню. А впереди уже не кафель – Ньют поворачивается обратно, Ньют снова следит за взглядом Алби, - впереди – зеленая-зеленая трава. И лес. И хижины. И сады. В воздухе трещит лето; вечное лето – Ньют это сразу сам понял, прочитал в глазах и на лицах не улыбающихся, но счастливых знакомцев-когда-то-приютелей. Солнце настоящее – Ньют это сразу сам понял. Трава приятно щекочет еще не успевшие привыкнуть к отсутствию боли пятки. Порыв теплого ветра шевелит мягкие волосы, а в нос забивается запах пыли и зелени. Дом? - Это… эти все, все они – мы? – дурацкий вопрос, Ньют. Да ты и сам это знаешь, просто надеешься на то, что старый друг все поймет. - Ага. Все-все. До единого. Приютели без Приюта. Боящиеся Лабиринта, которого нет. Боявшиеся? - Лабиринта нет? - Это не то, приятель. Нет, конечно, здесь его нет. - Нет ПОРОКа? Алби качает головой. - Свобода?.. Ньют вдруг чувствует себя нелепо. Когда он пропустил такое?.. - Что, черт возьми, здесь творится? Хочешь сказать, Минхо и Томми тоже коров доят? – Ньют не кричит, а недоуменно смотрит по сторонам, а потом указывает в сторону загона для животных. По правде говоря, ему бы очень хотелось увидеть там или Минхо, или Томаса. Лучше бы обоих сразу. Алби усмехается и долго смотрит на тот самый загон, а потом снова качает головой; как болванчик, ей-богу! Хоть бы сказал что-нибудь. - Нет, конечно нет. Этих шенков не заставишь… а впрочем, пошли. Хочешь их увидеть? Ньют сдерживается, чтобы не запрыгать от радости, чтобы не крикнуть «ну а разве не видно? чего ты ждешь, гребаный плюкоголовый придурок?» и не броситься бегом самому их искать. И поэтому просто кивает. И поэтому делает первый шаг по мягкой траве, и прикрывает глаза от блаженства. Почему-то ему так вдруг хорошо, так здорово, что даже слов нет и он не знает, как описать свои чувства. Хорошо, что можно молчать. А сейчас он вообще увидится с Минхо, да еще и с милым Томми, и снова всмотрится в их вечно измазанные лица, и услышит их хрипловатые голоса, и, может, даже сможет… Может быть. Если Томми такой же, то ох! будет даже лучше, чем сейчас, если он сможет обхватить Томми за плечи и сжать так крепко, как только позволят силы, и не отпускать, пока не привыкнет снова к его запаху. Да, скоро будет лучше. О других, параллельно-реальных мирах нам слагают легенды веками: Если наш мир – один, верно, смерть лишь одна, и за жизнь отвечаем мы сами, Значит, беды огромного шара Земли лишь на хрупких плечах и на смертных!.. Нет, давайте же верить: судьба нам дала кладезь смертей-рождений несметных. Лес густой и настоящий; лес изменился, но такая перемена только радует Ньюта: в густых черно-зеленых кронах тихо поют птицы, и лишь изредка тонкие, но сильные струи воздуха пробиваются сквозь листву, и солнце – настоящее солнце – окрашивает края тоненьких листьев в золото. - Знаешь, - Алби перепрыгивает через высокую корягу, и Ньют осторожно переступает через нее – по привычке, - не думаю, что тебе это понравится, на самом деле. Ньют хмурится, но Алби не может этого видеть, да и не оборачивается – не хочет. Алби понимает, что Ньют в недоумении, но не может продолжить, не может объяснить, потому что это необъяснимо. - Нет, шенк, я серьезно. Это странно, и мы до сих пор не можем объяснить, как это получается. Просто… просто они сидят здесь, и все. И правда, думает Ньют, сидят – и все. Издали еще Ньют различает сгорбленную фигуру сидящего парня, а потом находит взглядом и второй силуэт. Когда ветка под ногами Ньюта предательски хрустит, Томас резко оборачивается, и Ньют резко выдыхает. - Ну… я вроде как предупредил его, ребята, - Алби потирает шею, смотря то на Минхо, то на застывшего Томаса. – Я… я пойду, пожалуй. Нет. Нет, Алби, ты совсем его не предупредил: пространные фразы ясны посвященным. А Ньют в шоке, Ньют безмерно счастлив, Ньют не верит этому своем счастью, и именно поэтому его сейчас совсем не волнует, что черт подери произошло, и что значит «нет ПОРОКа и Лабиринта». Ньют не знает, что и Томаса с Минхо здесь нет. Здесь – только их души, только их сущности, только часть их самих здесь. Но – боже! – какая часть: безмерно, как Томасу пришлось убедиться, любящая, готовая на все ради новой встречи. Последней?.. Гулкое сотрясание воздуха звучит в голове Томаса так же отчетливо, как по-настоящему звучало. И отдается, главное, куда-то в сердце, когда с расстояния десяти шагов он видит Ньюта – того, ради которого и просиживает здесь всего лишь какой-то жалкий час, кажущийся голубой вечностью. И за этот вечный час Томас успел понять: эта последняя встреча будет еще долго оседать едкой горечью у него на языке, потому что он знает, что сейчас будет. А вот Ньют – нет. И Томасу бы крикнуть «нет нет стой развернись и беги только не ко мне только не сюда только не смотри в мои глаза и не надейся нет нет не надейся». Но это тяжело: Томас шумно сглатывает и смотрит и смотрит широко распахнутыми глазами на Ньюта, и не хочет кричать, потому что так будет наверное еще больнее. Томас видит все так же, как и сам выглядит: с помехами, как в тумане. Вот Ньют несется по мягкой траве навстречу ему. «нетнетнет» взрывается в голове Томаса пыльными вспышками. Ньют тянет руки и надеется на объятия. «развернись и не надейся» хочется чтоб Ньют это услышал. Томасу на мгновение кажется, что все так и будет: он сейчас почувствует Ньюта, зароется носом в его волосах, обхватит его за талию и сожмет нелепо белую больничную футболку сильно-сильно в кулак. «НЕ НАДЕЙСЯ» кричит сам себе Томас глубоко-глубоко внутри, в последний момент кричит, когда барабанные перепонки грозятся лопнуть. Ньют пробегает мимо. Насквозь. Навылет. Ньют – его личная пуля, раздробившая все ребра разом, прошившая сердце и легкие и желудок да вообще все-все-все что было внутри, и, что самое главное, - душу раскроила. Томас слышит, как скрипит трава под босыми ногами Ньюта где-то у него за спиной, и опускает голову, когда чувствует страх и отказ принять правду, когда слышит мысли «о, боже». И когда у Ньюта в голове взрывается непонимание, Томас это тоже чувствует, и вздрагивает всем телом, и сжимает пальцы рук. Томас чувствует страх и ужас, Томас слышит, как Ньют тяжело дышит и как увлажняются его глаза. И не поворачивается. Томас знал, что так будет, а вот Ньют - нет. И Томас за это себя еще больше ненавидит. В хрупкой тишине Минхо глубоко вздыхает и отворачивается. Он с самого начала говорил о бредовости этой затеи – повидать Ньюта. Он с самого начала знал, чем все это кончится. - Как… - Ньют смотрит на свои пальцы; его глаза распахнуты, голубые радужки посинели, а зрачки уменьшились. – Это же… это невозможно. Нет, нет… Томас поднимает голову и встречается взглядом с Алби. Старый друг нахмурился и поджал губы. «Глупо, глупо, глупо было так делать. Жестоко», - в голове Томаса хаос и суматоха шумных мыслей, в голове Томаса понимание своей абсолютной глупости. Томас зажмуривается и глубоко вдыхает, резко поворачиваясь на пятках. - Ньют, послушай… это правда, - «что я тебе врал, что я думал только о себе, что хотел только тебя увидеть, а о тебе самом не подумал». Томас медленно шагает по траве, которую не чувствует, глубоко вдыхает воздух, у которого нет запаха. Видит парня, которого нет. – Ты не… Ньют быстро оборачивается, и Томас останавливается, пригвожденный к месту пристальным взглядом голубых глаз. - Не двинутый? Не поехавший? Это все мне не снится?! – Ньют разводит руками в стороны и кричит, кричит ему прямо в лицо. – Почему нельзя тогда, стебанутые вы идиоты, сказать мне здесь и сейчас, какого плюка ты гребаный призрак, а, Томми?! Томас прикрывает глаза. Нет, ему никто не поможет, нет, он сам должен все это объяснить, раз сам решил сюда притащиться. В конце концов, он же говорит с Ньютом. «Все дело в том, что, Ньют, это ты – гребаный призрак. Ты, а не мы с Минхо». Но это нужно сказать, и лучше бы так, будто бы буднично, будто бы Томасу вовсе не больно и совсем не хочется бросить все и всех и бежать подальше отсюда и рыдать в голос, как пятилетний ребенок. - Мы… мы были здесь, Ньют, - Томас поводит плечом и старается не смотреть на Ньюта, - мы с Минхо при… приходили сюда каждый день, кажется, неделю или около того, - Ньют хмурится, Ньют не понимает и, на самом деле, даже смутно рад этому: почему-то ему кажется, что лучше ему не знать всего этого. - Мы ждали, когда ты очнешься. Знаешь, выстрел в голову – это серьезно, и… - Ньют распахнул глаза и отпрянул. - Сон?.. Это же был… - Томас прикусывает губу и понимает, что начал немного не с того. Томас зажмуривается и понимает, что помягче сказать не получится, не получится играть перед Ньютом каменную бесчувственную статую, - сон. - Нет, Ньют, скорее это все – сон. Ты… ты знаешь, так получилось, что мы как-то с Минхо однажды поняли – там, внизу, - Томас указал ладонью в теплую землю, - что нам снятся одни и те же сны, и мы помним там друг друга, и тебя, и Алби, и… - Томас раскинул руки в стороны, - и всех. Но видим всех, кроме тебя. Тебя просто не было, и мы не могли понять, почему, и потом ты… - Томас задохнулся и на секунду прервался, переводя дух. «Выстрел в голову…» «Там, внизу…» «Тебя не было…» Его не было. Его и нет. Ньют заглядывает в подводящую память, роется в бесконечных шуршащих свитках с записанными на них воспоминаниями, ищет то, что взорвется в его голове и пусть и больно, но правдой разлетится по всему телу. Выстрел! Он был настоящим, значит. И его, Ньюта, нет внизу. Но недавно он… он там был. - Потом этот гребаный лифт снова заорал, - Минхо сделал шаг вперед, выходя из тени, - и там был ты, - Минхо бросил быстрый взгляд на Томаса, а потом пояснил. - Просто однажды ночью у нас опять был один и тот же сон, и мы снова были здесь, но только лифт… он, как и раньше, как и раз в месяц, заверещал. Томас смотрит пристально на Минхо, цепляется взглядом за его лицо, и молча благодарит друга за такую помощь, и быстро кивает, снова смотря на Ньюта. - Ты… тебя уже, понимаешь, давно с нами не было, - Томас чувствует, что глаза щипит и в груди становится холодно: он вспоминает, что там, внизу, в реальном мире, который Томас не стремится покинуть только, разве что, из-за уговоров Минхо, прошло уже три года с тех-самых-пор. – Сначала нам казалось… мы думали… может, кто знает… - Может, это «был бы не лучший мир» для тебя, - Минхо изобразил что-то похожее на улыбку, косясь на Томаса, - так Томас сказал. Ньют вскинул брови. Минхо решил все же продолжить, а Томасу почему-то захотелось прямо сейчас провалиться сквозь эту небесную нереальную землю от странного смущения. - Ну да, - Минхо усмехнулся, - он, знаешь ли, все пытался себя убедить, что тебе лучше где-то не здесь, и что теперь ты там. Ох, Ньют, видал бы ты, как этот шенк убивался! Ньют почему-то усмехнулся тоже, представляя, что Томас думает о нем денно и нощно, переживает за его вечное времяпрепровождение. И как-то все это не вязалось с образом Томаса. Не сейчас. Не здесь. - Я умер, да? – и здесь Ньют бы тоже усмехнулся, если бы воспоминание о боли, о прохождении сквозь Томаса, не было так живо и свежо. Ньют запустил пятерню в волосы, а через секунду уселся прямо на траву. – Садитесь, гребанутые… Томас немного расслабился. Не нужно так переживать: нужно пытаться представить, что все как всегда, как обычно, как они вместе однажды – только однажды! – мечтали. - Почему… сразу почему нельзя было сказать? Минхо присел вслед за друзьями и выдохнул: - Как ты себе… - он еще немного поерзал на месте, - это представляешь, а? «Здорово, шенк, знаешь, мы тут, вообще-то, сказать тебе хотели, Томми пришил тебя в Денвере, и какого стебанутого греба тебя еще на небе не наблюдается - мы понять не можем». Великолепная речь, не находишь? Ньют теперь позволил себе грустную ухмылку. На Томаса не смотреть больно и почти невозможно. В воздухе – только между Ньютом и Томасом – повисла такая звенящая тишина, что заложило уши. - А вы, то есть, по мне страждете? Спасибо, конечно, удружили. – Ньют помолчал немного. А потом понял, почему три – три! – года не было его ни здесь, ни там. Его потому что нигде не было, он потому что между был. – И чего же вы сделали, вы понимаете? Вы меня искали здесь, а я вас – там. Минхо и Томас переглянулись. - Ну да. Знаете, я так обрывочно и мутно помню какую-то темноту, и что мне все время холодно. И еще голоса: они всю голову изнутри разрывают. Я, наверное, на земле был. «Внизу», - Ньют, подражая Томми, ткнул пальцем в землю. Томас сглотнул, и легкая дрожь пробежала по его телу. Три года. Почему же тогда именно сейчас, почему именно сегодня Ньют все-таки пришел сюда? Наверное, это неважно, подумалось Томасу: Ньют ведь здесь. - И что думаешь теперь делать? – Томасу очень хотелось поговорить с Ньютом хоть о чем-нибудь. Наверное, ему хотелось не вспоминать о том, где они находятся. - Хм, наверное, продолжать существовать, как в Приюте это было. Только теперь не хромать, - он улыбнулся, и Томас улыбнулся тоже. Это приятно. – Еще по тебе скучать, наверное. - О, не-е-ет, - Минхо поднял руки и слегка откинулся назад, а Томас и Ньют прыснули, - нет, ребят, я от этого отписываюсь! - О, да брось, шенк, по тебе тоже буду… - Да не ври, я вас знаю, - Минхо оперся рукой о землю, а потом быстро поднялся на ноги, - я вот сейчас уйду, и вы тут же обо мне забудете. Адьес, голубки, - Томас все-таки дотянулся до ноги Минхо и смазано хлопнул по лодыжке. Минхо, со сдавленным смехом, кинулся прочь, к поляне с другими приютелями. Томас еще с несколько секунд смотрел другу вслед. Руку немного жгло от хлопка по грубой ткани штанов, и парень вдруг вспомнил, что не сможет так же сделать Ньюту. - Но это, в общем-то, правда была, - Ньют прочистил горло, и Томас обернулся, и у Томаса перехватило дыхание. Он выдержит простое сидение напротив этого человека, прекрасного во всех отношениях, он сможет справиться и не закричать от безысходности, не пытаться схватить его в охапку?.. Томас смог едва заметно кивнуть, все так же пытаясь не смотреть на Ньюта. - За эти три года многое мы сделали. Я бы хотел, чтоб ты это увидел. Ньют пожал плечами. - Кто знает, может, и получится однажды. На других не похожий и помнящий много – ты не чувствуешь боли в прозрачной груди? Тебе холод по жилам не жжется под кожей? Тебе солнце видно? Ну, тогда подожди. Ты же знаешь, что мир этот вовсе не первый; так пусть кажется он нереальным пока; Так пусть видятся лица друзей как в помехах; так смотри же на них, словно Бог, свысока.