Законы энтропии

Излом веков крал у них годы и деньги, но даже само время не могло потревожить Дворец их Памяти. Ганнибал не помнил того момента, когда впервые встретился со Старлинг не в коридорах их особняка, а среди отблесков мозаик и фресок, что украшали его Дворец Памяти. К этому времени он настолько привык пребывать там один, что меньше всего ожидал увидеть Клэрис в ее прежнем облике - темные волосы, собранные в хвост и жесткая кобура, сдавливающая поджарое тело. Они столкнулись внезапно: Лектер хотел найти партитуру Вариаций Гольдберга, дабы сыграть произведение за ужином к их со Старлинг совместному удовольствию. Несомненно, женщина оценила бы и глубину звучания старинного клавесина, и тонкую иронию происходящего. Встретившись в столь непринужденной обстановке, они оба чуть отстранились, скрывая испуг и некоторую неловкость, будто бы каждый жаждал увидеть кого-то иного. Мозг Ганнибала Лектера был устроен не в пример сложнее, чем мозг любого другого смертного существа. Годы он жил лишь в лабиринтах своей мнемонической памяти, не заостряя внимание на тех лишениях, что терпело его смертное тело. Его плоть терзали, лишали пищи и удобств, но он лишь улыбался, твердо веря в то, что все в этом мире весьма относительно. Ганнибал верил в то, что разум и мысль являются чем-то обособленным, связанным с человеческой плотью лишь в яркий момент осознания этого симбиоза. Согласно идеям Лектера, тело лишь жалкий паразит, живущий мыслью: наверное, поэтому долгое, мучительное, но такое конечное существование Мейсона Вергера так радовало его темную душу. Страшный эксперимент доктора показал, что одной силы духа вполне достаточно, чтобы удерживать тело в сознании и относительном здравии, когда, казалось, весь мир выносит тебе смертный приговор. Ну, не без помощи многомиллионного состояния, конечно. Любые взаимоотношения с людьми доктор Лектер считал в большей степени экспериментами, что позволяли ему познать глубину и тьму людского сознания. Слабость человеческой плоти и разума поражали его - восемь из десяти жертв начинали молить о пощаде еще до начала основного действия. До своего заключения в психиатрическую лечебницу Балтимора, Ганнибал разочаровался в людях, о чем он всегда сообщал любому, кто оказывался на его пути, вернее – по ту сторону клетки. Ему не было надобности даже говорить с ними. Разве способен столь заурядный людской мозг понять то, что происходило в его черепной коробке? Вся эта связь нейронов, импульсов, мозговой активности и еще чего-то такого, что не понимал сам Лектер – все, что делало его Ганнибалом-Каннибалом, созданием, самого существования которого боялись. Быть может, ему стоило изображать безумие? Бросаться на решетку и капать слюной на каменный пол? Перечислять вслух все те страшные вещи, что он планировал сделать со своими обидчиками? Ему хватило ума остаться разумным, и именно это сыграло с Ганнибалом злую шутку. Глядя на огни Буэнос-Айреса, что отражались в воде, чувствуя запах экзотических цветов и слыша, как этажом ниже танцует под глупую поп-песенку Старлинг, Лектер думал, а как все сложилось бы, будь он другим? Человечество любит жестокость, смерть и насилие, но не любит признавать своей темной тяги к подобным вещам. Как было бы проще всем, скажи он, что слышит голоса, заставляющие его извлекать плоть и готовить ее с лучшими специями? Человечеству дышалось бы легче, знай оно, что самый страшный монстр из живущих повинуется не собственным желаниям, а лишь своему безумию, что нашептывает ему страшные рецепты? Да, так было бы проще всем. Но Ганнибал Лектер имел смелость и достоинство признать свои «ошибки» и открыто заявлять о природе своих потребностей. Поплатился ли он лишь за то, что был честен в своих стремлениях? На этот вопрос у Лектера нет ответа, потому, что в его Дворце Памяти нет чертогов, посвященных восьмилетнему заключению в Балтиморе - он попросту закрыл воспоминания о тех днях, поместив их в темные коридоры, в которые было сложно попасть без особой на то надобности. Там же все еще брел молодой олененок со стрелой в горле, оставляющий кровавые следы на снегу. Не все воспоминания важны… Кровь давно ушла в землю, и теперь разум Ганнибала беспокоят лишь легкие шаги Клариссы, что поднимается по лестнице их особняка. Тяжелая дверь из цельного массива медленно открывается, и в проеме Ганнибал видит Старлинг – его острый взор успевает выхватить детали вроде облупившегося от ежедневных прогулок по пляжу лака на ногтях или легкой сетки веснушек на носу. Она не выглядит моложе, чем есть, но это вызывает лишь приступ неконтролируемого желания. Ярко-коралловый сарафан отлично сочетается с темными загаром, и Ганнибалу не терпится попробовать ее кожу на вкус. Он знает тело Клэрис лучше, чем она сама, но иногда ему кажется, что женщина лишь позволяет ему так думать. Он знает о ней все и ничего. Вот и сейчас, Ганнибал не уверен, закреплен ли на ее бедре небольшой пистолет, но даже если оружие при ней есть, Лектер знает, что это никак не связано с ним. В конце концов, когда между ними не остается ничего, кроме мыслей: Старлинг всегда нага, как в день своего рождения. Ему могло бы льстить ее безмерное доверие, если бы он сам не доверял ей так же. Лектер с самого первого дня видел в Клэрис достойную себе; с тех пор прошло много лет и умерло много людей, но своего мнения он не изменил. Малышка Старлинг волновала его так же, как в тот далекий день в Балтиморе, когда она - юная и испуганная - стояла перед его клеткой. Тогда он лишь мечтал о том, чтобы коснуться ее кожи, что пахла таким непозволительно дорогим ароматом, не в пример туфлям из дешевого дерматина. Воспоминания Лектера того времени слегка путаются, и Ганнибал не уверен, что не хотел убить и сожрать Старлинг. Однако сейчас он точно знает, что столь крайние меры им без надобности. Чужую плоть можно укрощать многими способами, и хорошая прожарка на сливочном масле с веточкой прованских трав – лишь один из доступных. Ганнибал любит целовать губы Старлинг, потому что она всегда отвечает ему так, будто бы они все еще по разные стороны баррикад. Но через пару мгновений их тела плавятся в единое целое... И не важно, кто будет играть главную скрипку – мелодия выйдет отличной. *** - Что ты хочешь на ужин, дорогая? – спросил Ганнибал, обрисовывая пальцами позвоночник женщины. – Кажется, осталось немного вырезки и белых трюфелей … Женщина потянулась всем телом, изгибаясь под пальцами каннибала. Она повернулась к нему лицом и улыбнулась: - Если я попрошу простой бургер, ты проглотишь меня с потрохами? Ганнибал рассмеялся, и в очередной раз они оба не знали, что последует за этой вспышкой веселья. Но он наклонился к Старлинг, которая нежилась среди простыней из египетского хлопка и прикосновений Лектера, сцеловывая ее усмешку и увлекая в новую любовную борьбу, из которой он сам был бы не прочь выйти побежденным. *** Иногда Ганнибал забывал, насколько Старлинг красива. Он видел ее каждый день, начиная со дня их первой встречи: или настоящую, или образ в залах Дворца Памяти, но никак не мог привыкнуть к тому впечатлению, что производила Клэрис. Особенно это было заметно на тех приемах, на которые, по этическим и гастрономическим причинам, они, чаще всего, пребывали порознь. Лектер любил затаиться в темноте зала, бросая яркие взгляды в сторону скучающих вдов, дожидаясь пока появится она. И она всегда являлась вовремя, - когда собравшиеся были достаточно разгорячены спиртным и сплетнями, - вышагивая с грацией танцовщицы. И лишь Ганнибал видел в ее движениях навыки стрелка, но не светской львицы. Они не афишировали свои отношения, но надо было быть полным идиотом, чтобы не уловить ту связь, что тянулась по мощеными и мозаичным полам старинных особняков между Клэрис Старлинг и Ганнибалом Лектером, в миру - мистером Альбертом Парсоном и мисс Ханной Лэмб. Клэрис сама выбрала имя для нового паспорта. Она находила это весьма забавным. Мисс Лэмб редко посещала оперу и театр в одиночестве - мистер Парсон не хотел оставлять ее без сопровождения. Но в те вечера, что ей приходилось появляться в обществе одной, на ее лице легко угадывалась скука. Однако она всегда дожидалась окончания представления, изредка сверяясь с программой, что вкладывала в жесткую кожаную папку. Почти всегда в такие дни женщина была в красном, как-будто одновременно маня и отталкивая возможных кавалеров. Холодный взгляд Ханны Лэмб не позволял кому-то сохранять свои намерения. Если мисс Лэмб приезжала одна – то она и уезжала одна. Иногда Ханна о чем-то шутила с соседками по вип-местам, но не более того: еще до того, как опускался последний занавес, женщина, улыбаясь своим знакомым, исчезала в сумраке влажной аргентинской ночи. В одну из таких ночей ее и заметил Хорхе Гонсалес - старший сын известного промышленника, привыкший получать все. *** Он следил за женщиной не одну неделю, посылал ей цветы и свои визитки. Еще никогда Гонсалес-младший не был так нагло проигнорирован. Даже якобы случайные встречи на овощных рынках, где мисс Лэмб с особой тщательностью выбирала продукты, оставались без внимания. Женщина смотрела почти сквозь него и отвечала с убийственной вежливостью - и всегда отказом. Хуже того! Его перекупщик сообщил, что приобрести ложу или даже приставной стул в опере рядом с мисс Лэмб не представляется возможным – все места уже выкуплены на полгода вперед. Хорхе полыхал гневом и зажженной сигарой, которую не собирался тушить, не смотря на просьбу работников здания. С детства привыкший получать все по первому требованию, он не мог понять, почему эта женщина до сих пор не лежит в его постели! Ханна Лэмб уселась на своем месте в ложе напротив, укладывая отросшие волосы на одно плечо, и пригубила бокал шампанского, что секунду назад поднес ей официант. Женщина была прекрасна, но едва уловимые волны гнева колыхались вокруг ее статной фигурки. Гонсалеса это мало волновало. Он уже давно послал ещё одного официанта с бутылкой самого дорогого шампанского, и теперь лишь дожидался реакции. Хорхе даже не сомневался, что, рано или поздно, Ханна сдастся. Он всегда считал, что женское «нет» означает «да, но позже». Хорхе всегда получал то, что хотел. Гонсалес наблюдал в окуляр своего театрального бинокля, как распахнулись бархатные занавески ложи напротив, и официант поставил на стеклянный столик бутылку. Он не успел и рта раскрыть, когда вошел мужчина, которого в высшем свете Буэнос-Айреса знали как мистера Парсона. Парсон что-то быстро сказал официанту и тот, слегка поклонившись, унес бутылку. Хорхе сжал кулак, до крови вгоняя ногти в ладонь, наблюдая, как Парсон обнимает Ханну за плечи, целуя ее за ухом, отчего женщина морщится и по-девичьи смеется, закидывая голову. И он сделал вид, что не заметил, как мистер Парсон вдруг навел бинокль на его ложу, отчего Хорхе показалось, что загадочный англичанин смотрит ему прямо в глаза. И в этот самый момент Хорхе Гонсалесу, мужчине тридцати восьми лет, почему то стало очень стыдно за всех тех шлюх, которых он выгонял на улицу, за всех тех работников, что он сократил, лишь бы не платить налоги – ему вдруг стало гадко за всю его прожитую жизнь. И чтобы избавиться от этого чувства, Хорхе выпил два бокала залпом и уставился на сцену, мало что понимая. Он сможет поговорить с мисс Лэмб в антракте - и она не посмеет ему отказать. Да, он непременно это сделает! *** Иногда Старлинг пугает Ганнибала. Он вряд ли признается в этом, но вид того, как она без улыбки заносит клинок над шеей жертвы, потрясает. Во Дворце Памяти Лектера звучат Вариации Гольдберга, но Клэрис это не нужно. В ее памяти нет тех сладостных моментов, когда резиновая дубинка разбивает человеческий череп, а мозговое вещество оседает вокруг ровным слоем. Для него это всегда будет вкусом и звуком свободы, а чем это является для нее? Знает ли она вкус и жар крови? Ее движения по-женски быстры и точны, у нее нет желания мучить жертву: Клэрис действует ради результата. Кажется, еще секунда - и шея Гонсалеса-младшего станет решетом, а ему всего-то не стоило навязывать ей свое внимание. Ганнибал подхватывает тело Клариссы с занесенным клинком, прижимает к себе на вдохе, и их стоны сливаются в один. Он не учил ее быть убийцей. Она не просила его остановиться. Но здесь, спустя годы после миллениума, они все еще вместе. И дело не в том, что Ганнибал боится быть пойманным, не в том, что Клэрис хочет его поймать. Они оба оказались в той временной вероятности, в которой им не прожить друг без друга. Иногда Лектер сам не знает, есть ли оружие под одеждой Старлинг. И ее ежедневная улыбка - это не только расположение, но и приглашение. Она бросает ему вызов каждый день, и Ганнибал устал думать о причинах, почему Клэрис еще жива. Он хочет ее живую. И никак иначе. Безымянный палец Старлинг украшает массивное кольцо от Булгари. Такое же кольцо носит и Лектер. Это часть тех доспехов, в которые он сам обрядил ее, зная, что не будет в силах сражаться с ней. И вот сейчас, пока его вино покоится на льду, а Старлинг подпевает какой-то местной песенке, прихлебывая отвратительное на вкус пиво, Ганнибал наслаждается мгновением покоя, что подарила ему жизнь. Клэрис ловкими движениями панирует печень в смеси муки, специй и соли, чтобы потом обжаривать на сливочном масле. К легкому шкворчанью на сковороде примешивается шум моря за окном и легкий джаз из новомодного приемника. Ганнибал смотрит на женщину, что готовит для него, пробует губами отличное вино и думает о том, что по меркам правосудия США у него не было шансов на нормальную жизнь. Каннибал смеется сам себе - и вдруг на его коленях оказывается Старлинг. Женщина пригубляет вино из бокала Лектера и улыбается. И в ней нет ничего от той несуразной девчонки, что пришла к нему первый раз. Но, вместе с тем, она – это Старлинг, и ничего кроме нее. Как будто их всегда было двое. - Ты помнишь, - голос каннибала скрипучий и увлекающий, - когда-то давно, кажется тысячу лет назад, нас сравнивали с Красавицей и Чудовищем? - Знаешь, - Старлинг скользит по его груди пальцами, цепляясь за мелкие пуговицы на фирменной рубашке, - я всегда любила сказку о Красавице и Чудовище до того момента, пока Чудовище не стало Принцем. Их губы встречаются - и мир замирает. Они целуются, а в комнате стоит запах трав и специй, играет джаз, а чернильная аргентинская ночь лишь только вступает в свои права.