Wayfaring

Хорошее было лето: все курили, смеялись, устраивали дурацкие соревнования в надувных бассейнах и делали вид, что на свете нет проблемы важнее некачественного косяка за двадцатку баксов. По вечерам в Алиби было не протолкнуться, и Кев с Ви, кажется, начинали сходить с ума. После закрытия все вываливались на улицу, пьяные вдрызг, смотрели, как соседние дома качаются в белом мутноватом мареве, и сразу забывали о всякой усталости — это же ебаный Сауз-сайд, и нужно быть придурком, чтобы ночью сидеть дома. Этим летом небо было просто огромным, будто стало немного ближе за июнь с июлем, и Йен, когда валялся на разъебанном диване во дворе Милковичей, протягивал руку вперед, сжимая пальцы на одной из звезд, пытаясь ухватить и запихнуть себе в карман. Боже, как он был накурен в такие моменты, и Микки, выглядывая из окна, только хмыкал, не решаясь спуститься вниз и назвать его придурком. Йен не сгрызал себе ладонь, рыдая под одеялом в очередном конвульсивном приступе биполярки, и уже это было здорово. Микки, хоть и не признавал этого, чувствовал себя счастливым. — Давай свалим в Майями, — говорит Йен, когда они с Микки пьют пиво на парковке возле супермаркета. Воздух густой и жаркий, как в духовке, а от асфальта едва не идет пар; Микки, вопреки здравому смыслу, не вылезает из черных футболок, хоть и жалуется на погоду больше всех Галлагеров вместе взятых, словно первый раз оказался в Чикаго. — Ага, хули не в Сан-Франциско, — Микки делает большой глоток и вытирает губы тыльной стороной ладони. Йен красноречиво молчит, опустив взгляд вниз. — Ты че, бля, серьезно? Йен не успевает сказать и слова против, потому что Светлана подходит с полным пакетом продуктов, и Микки, все еще немного шокированный, помогает ей запихнуть вещи в старый пикап. Они снимают его за десятку в неделю — нашли бы развалюху дешевле, непременно взяли бы. Солнце облизывает блестящий темно-бардовый капот, и Йен от нечего делать покачивает ногой, то и дело ударяясь носком кроссовка о колесо. Он думает о том, как будет хорошо поехать куда-то с Микки вдвоем, пока Микки косится на него со стороны, прикидывая, с чего Йену приспичило во Флориду. Они не говорят об этом, приехав домой, не говорят ни вечером, ни на следующее утро, когда Йен готовит яичницу для них двоих, стараясь игнорировать испепеляющие взгляды Микки. Йен жалеет, что предложил; естественно Микки не собирался валить с ним из Чикаго, и было глупо надеяться на что-то другое. Для него Сауз-сайд — это вся жизнь, а мажорный Майями по нраву разве что богатенькой подружке Липа. Придорожные мотели, десять миль от заправки к заправке, бесконечная дорога — это все охуенно, но не для них. Йен сжимает зубы, уверяя себя, что не расстроился. Проходит неделя, и близится середина августа; жара стоит все та же, только теперь еще безветренно, и в этом пыльном омуте каждый чувствует себя прокаженным астматиком. Йен все думает, когда люди начнут падать в обморок посреди улицы, но на Южной стороне все уже привыкли к подобной херне. Они с Микки валяются в кровати в полдень, и Йен рассеяно водит ладонью по его спине, не пытаясь на что-то подбить или привлечь его внимание; слишком жарко не то что для секса, но даже для банальных разговоров. Когда Микки дергает плечом и в полудреме подвигается ближе к Йену, Йен замирает, боясь шевельнуться, и, только когда Микки вновь затихает, погружаясь в сон, он позволяет себе выдохнуть. Ему самому сложно это объяснить —, но когда Микки ведет себя так свободно, открыто, и льнет к нему во сне по-детски доверчиво, у Йена переворачиваются все внутренности, а грудная клетка сразу становится слишком тесной. Йен предполагает, что это везде и называют «любовью», но он не уверен, что хочет сообщить об этом Микки; Микки вряд ли верит в эту дурость, ему… просто хорошо вместе с Йеном, а придумывать названия для такого у него нет времени. Йен хочет сказать Микки другое — например, что в Майями они бы целовались столько раз, сколько сам Микки попросит, и на пляже Йен первым бы столкнул его с причала, чтобы Микки орал на него, подняв кучу брызг, пока Йен захлебывался смехом, отсылая фотку Мэнди в Фейсбуке. Он хочет сказать, что в Майями их никто не знает, и потому Йен вправе держать Микки за руку, когда ему заблагорассудится. И не будет ни Светланы, ни братьев, ни Мэнди с Кенньятой, никого из блядских Галлагеров. Микки снова ворочается, на этот раз уже точно проснувшись, и Йен отстраняется, давая ему перевернуться на спину. — Я тут подумал, — Микки смотрит в потолок и обкусывает губы. — До Майями же… до Майями же вроде дохера ехать. На нашем разъебанном пикапе мы далеко не доберемся. Надо попросить тачку у Кайла с сорок седьмой и… Йену кажется, что это ему просто снится, но Микки правда обсуждает их предстоящую поездку, с каждым словом все уверенней, словно всю жизнь мечтал на чужой машине поехать через полстраны к морю. Йен приподнимается на локте и смотрит на Микки сверху вниз, боясь испортить все застрявшим в горле «ялюблютебямикки», и поэтому просто целует, обрывая Микки где-то на планировании общих затрат. Поцелуй выходит смазанным и неловким, будто они целуются первый раз, но Йену кажется, что лучше этого ничего быть не может. Микки отстраняется первым, что-то бормочет про «гребанного Галлагера» и уходит на кухню смущенный до дрожи в коленях. Так получается, что они застревают в Индиане на пару дней, но даже тогда Йен не теряет оптимизма. Микки матерится так громко, что их слышат в Сауз-сайде, и вот-вот пробьет бампер битой. Как же Йен любит это: от дешевой газировки в бардачке до раскаленного солнечного шара над их головами, которое вот-вот растопит тачку Кайла с сорок седьмой. Йен без понятия, почему Микки просто не украл хорошую машину, как это делал ненормальный бойфренд Фионы, но, наверное, даже у Милковичей есть свои принципы. В этот самый момент Йен счастлив до одури, и, чтобы не смеяться, он закусывает ладонь, пока Микки орет на ни в чем не повинную тайоту. «Я люблю тебя, господи боже, как я тебя люблю». На самом деле они застряли только по вине ебаного Кайла, напиздевшего им про запредельные возможности своей малышки, и Микки гнал, как проклятый, навстречу пляжам Флориды, до того момента, как их серебряный конь начал глохнуть. О, ебаный Кайл — Йен сейчас едва ли любил Микки больше него. Если бы не Кайл, то они бы продолжили ехать, а так Йен может просто подбежать к Микки и завалиться ему на плечи с восторженным воплем, как чертов ребенок, попавший на праздник. — Ты, бля, совсем свихнулся? — возмущается Микки, но машинально обхватывает его за запястья и наклоняется, чтобы Йен мог обвить его ногами. — Придурок, — Йен целует его в мочку, и смеется — смеется так, что Микки сам не выдерживает и начинает ржать, глядя то на их раздолбанную машину, то на дорогу, тянущуюся бесконечной лентой через всю Америку. Они в самом дурацком положении на свете, и никто, если честно, не знает, как из него выбраться, но Йен счастлив, счастлив до одури. А когда счастлив Йен, счастлив и Микки. Они чинят машину вместе весь следующий день, и, когда до заката остается не более получаса, Йен садится на обочину, устало прислоняясь лбом к металлической дверце, и ждет, пока Микки принесет из салона сэндвичи. — Их приготовила Мэнди, — сообщает Микки, садясь рядом. — Светлана хотела, вообще-то, но я не дал этой советской сучке добраться до нашей еды. — Она готовила нам все лето, — напоминает Йен, разворачивая упаковку и морщась от стекающего по пальцам соуса. Микки кивает и первым вгрызается в сэндвич. — Мэнди так себе готовит, — констатирует он. — Но есть можно. На этот раз кивает Йен, но есть не спешит и только вертит сэндвич в руках, надеясь, что весь кетчуп стечет вниз и не будут брызгать по сторонам. Пахнет вполне сносно для стряпни Мэнди — как-то она решила сделать для Фионы фрикадельки, когда их отношения вышли на уровень неплохих, и чуть не спалила чертов дом дотла. Светлана ругалась на русском, но, в отличие от Микки, не посылала в сторону Мэнди проклятий. В любом случае, Мэнди старалась, как могла, и сейчас она все же преуспела. Они сидят на щебенке в мокрых от пота футболках, доедая сэндвичи, и все, что Йен хочет сейчас — сказать Микки, что он любит его больше всего на свете. Что он забывает, как дышать, когда Микки целует его в ключицы и улыбается, бесконечно улыбается своей внеземной улыбкой. Что он мечтает не только о Майями — он мечтает о каждом городе на планете, в который они могут поехать вдвоем, будь то Париж или Багдад. Что вселенная суживается до размеров их комнаты, когда Микки прижимается к нему во сне, и Йен просто падает, рушится на дно самой глубокой пропасти с разорванным в клочья сердцем. Что Йен не представляет себе жизни без Микки — это словно проснуться и оказаться слепым, потому что без Микки, честное слово, мир будет таким же одинаково темным, бесцветным, не имеющим никакого смысла. Йен бы шептал это Микки всю ночь, сжав его ладонь, тычась глазами в рот-щеки-ухмылку-ногти, шептал, пока не взойдет солнце, и Микки не скажет: «Ну, все, хватит, нам пора», и потом, сидя в салоне, он добавит, мягко улыбаясь: «На самом деле, я тоже… тоже тебя…» Но Йен только выбрасывает пустой пакет на трассу, рассеяно глядя, как его подхватывает вечерний ветер и несет дальше, на запад, по бескрайней ленте дороги. Они доезжают до Кентукки без особых проблем. Фиона звонит один раз, и Микки делает остановку, потому что из-за рева двигателя ничего не слышно даже на громкой связи. Она спрашивает, как дела у ее зайчиков, и Микки показывает сенсору средний палец, будто Фиона может действительно его видеть, а Йен хмыкает и говорит, что все неплохо. Будь он один в салоне, он бы непременно добавил, что скоро молчание разорвет его на куски, потому что он должен, должен признаться — не вскользь, в шутку или во время секса, а действительно признаться. Чтобы Микки… просто знал? Да господи, плевать на его реакцию, Йену нужно сказать, и эта потребность незаметно выходит на первый план. Но разговор с Фионой получается коротким и бестолковым, потому что Микки все время пихает его в плечо, делая страшные глаза — «нам надо ехать». Их первый мотель находится на границе с Теннеси, и нет зрелища более жалкого, чем полуразвалившаяся кирпичная пятиэтажка посреди пустынного поля. Микки припарковывает машину рядом с мойкой, и потом они поднимаются по крутой лестнице на второй этаж, где находится ресепшен. Изнутри здание выглядит более-менее сносно — то ли пыльные бури и сухость решили пощадить внутреннюю кладку, то ли хозяин раскошелился на регулярный ремонт. Йен, в отличие от Микки, вертится, как уж, разглядывает каждую мелочь. Они снимают комнату на ночь, и выходит это дешевле обеда в КFC; Микки уверяет, пока они поднимаются по лестнице, что это его природное обаяние, и Йен глупо улыбается, пялясь на свои руки. Да, обаяние. На самом деле, ты и правда неотразим. Я думаю, что все, кто когда-либо встречался с тобой, должны быть полностью дезориентированы и посмертно влюблены. Номер очень тесный, но там есть все, что нужно для жизни — кровать, стул и две пепельницы. Йен снимает с себя одежду, складывает аккуратно и быстро, как учили в армии, пока Микки возится у розетки, пытаясь зарядить телефон. — Блять, — Йен заглядывает ему через плечо, и это катастрофа — розетка едва не искрится. Так он запрещает Микки трогать что-либо руками без его разрешения и тащит в душ, находящийся на этаже, чтобы смыть всю грязь пыльных американских дорог. Они лежат в половине девятого, Микки не имеет допуска к розетке и очень злится из-за этого — он еще хотел повоевать с этой сукой. За окном грохочет проезжающая мимо фура, и все снова затихает, и Йен готов заснуть прямо сейчас, но… — Знаешь, — говорит Микки, пялясь в потолок — как тогда, когда он начал говорить об их поездке. — Я все еще думаю, что это хуевая идея. Типа, какой смысл, будто мы не могли найти бассейн в Чикаго. Мы бы даже могли поехать в платный бассейн, верно? Там должно быть круто, без запаха хлорки, старых теток и прочего, ну, знаешь, что есть в общественных. — Знаю, — хмыкает Йен, но внутри него все вертится кубарем. — А, — Микки прочищает горло и крутит плечами, подвигаясь ближе к изголовью кровати. — Просто знай, что я, типа, рад, быть сейчас здесь… с тобой. Я не дома, но чувствую себя, будто сижу в своей ебаной комнате. Вот. И это, определенно, самая лучшая хрень, которую Йен слышал в своей жизни. Они курят в салоне, в динамиках играет кавер на Machine Gun Kelly. За окном мелькает что-то, похожее на обычную гору, но Йен не особо силен в географии и, возможно, это какой-нибудь суперпопулярный холм, на который приходят католики помолиться Иисусу или крутое место развлечений с целым парком на вершине. Гугл показывает, что до Атланты осталось не больше двадцати километров. «In the hood, I'm good till I die» — Микки стучит по рулю, и Йен едва удерживается от того, чтобы не снять его на телефон, всего такого пафосного, в реплике рэйбен, с зажатой между зубами сигаретой. Им не хватает только полароида и пары тысяч подписчиков в инстаграме — тогда их пару можно было назвать самой хипстерской во всех Соединенных Штатах. — Сделаешь потише? — говорит Йен. «I'm tatted like I don't need jobs hoe Nobody's gonna stop me from getting paper» - Хочу позвонить Светлане. Микки смотрит на него косо, но, по какой-то неизвестной причине, действительно убавляет громкость. У них со Светланой своеобразные отношения, но Йен уверен, что в душе они дорожат друг другом. Как друзья. Ничего больше, разумеется. У них общий ребенок, и это не сделало их родственными душами или что-то вроде того, но они живут бок о бок уже полгода, и им правда неплохо всем вместе. Ника очень приятная, хорошо печет русские блины - такие, очень масляные и тонкие, - и к ней они привыкли быстрее всего, а Светлана, если перестает быть стервой и называть Йена мистером Морковкиным, тыча наманикюренным пальцем в его волосы, словно они являются единственной отличительной чертой Галлагера, всегда может помочь и дать бесхитростный, но действенный совет. Поэтому сейчас она нужна Йену. Срочно нужна. - Останови. Микки по-прежнему молчит и съезжает на обочину. Йен выходит из машины, прижимая к уху телефон, и слушает длинные гудки. - Алло? - дребезжит в трубке знакомый голос с русским акцентом. - Йен? - Да, да... Привет, - Йен рассеяно прижимает ладонь к затылку и поворачивается, чтобы убедиться, что Микки не увязался следом. - У нас все хорошо, если ты хочешь знать, все нормально, мы почти у Атланты, но... - Но...? - Я просто... думал, что хочу сказать ему. Что я чувствую. В смысле, рассказать все. И я хотел узнать у тебя... - Хотел узнать, стоит ли? - Светлана понимающе хмыкает и, судя по звукам, садится в кресло. - Я не знаю, что сказать тебе, рыжий. Если ты боишься, что Микки посчитает это розовыми соплями и бросит тебя, то не переживай, он такой же нытик в душе, как и ты, и мысленно будет писать мемуары с твоими цитатами. Но он еще и мудак, так что может потом замкнуться и не разговаривать с тобой пару дней. Не потому что он не любит тебя или что-то такое. - Почему тогда? - Йен прикрывает глаза. - Я уже сказала, - Светлана громко усмехается. - Он такой же нытик, как и ты. Он просто будет пиздецки... как это на вашем языке? - пиздецки сму-щен. Не бойся. Скажи. Но если что-то пойдет не так... - Например? - Может случиться всякая херня, рыжик, - беспечно отзывается Светлана. - Не бери в голову. И херня случается. Они на юге Джорджии, в нескольких часах езды до Майями, когда происходит это. Йен чувствует легкое головокружение и просто прислоняется лбом к окну, надеясь, что все пройдет. Микки спрашивает, все ли в порядке, и он кивает, чтобы не отвлекать его от дороги. Через пару минут голову сдавливает пронзительная боль, и Йен готов закричать, но сжимает зубы и терпит. Он знает, что это, даже без медицинского справочника. Он знает, что эта боль ненастоящая. Что на самом деле, у него ничего не болит, и фантомная боль - это просто первый шаг. Все вокруг в мир становится выцветшим и пустым, и Йен едва может дышать, потому что паника накрывает его с головой. Слезы катятся из глаз, Йен даже не вытирает их, просто бессмысленно пялясь в никуда. Из-за шумного ветра и громкой музыки Микки замечает это лишь через несколько минут и начинает трясти его за плечо, останавливаясь прямо посреди трассы. - Эй, Йен, что случилось? Йен?! Йен пытается сделать вдох, но давится кадыком и начинает рыдать еще сильнее, впиваясь ногтями в обивку кресла. - Йен?! Блять, Йен! - Отвези меня. Микки снимает свои очки-авиаторы и смотрит на него в полном ужасе. Это Йен, его Йен, который час назад смеялся, что они будут пить самые дорогие коктейли и гулять по золотому песку Майями-бич, как настоящие прожигатели жизни, и с ним - с Йеном - что-то совсем не в порядке. - Что? - Отвези меня домой. Микки беспомощно выдыхает, и воздуха сразу становится слишком много, будто они едут не в сорокоградусную жару. Он будто выныривает из бассейна после долгого времени. Он не говорит Йену, что им осталось часа четыре, и они будут в городе его мечты, потому что Йену теперь не нужны дорогие коктейли и золотой песок Майями-бич. Йен прав. Йену нужно домой. Они возвращаются двадцать восьмого августа. Светлана провожает Йена до спальни, поглаживая по спине, а Микки заходит следом и садится у подножья кровати, чувствуя себя совершенно глупым и беспомощным. Он хочет сказать Йену, что он любит его, как никого никогда не любил, и это - это все ерунда, они пройдут через это вместе. Но Микки находит его ладонь в темноте и молчаливо сжимает. До конца лета остается три дня.