Phersu

      Приближались менады. Он       сидел на берегу Геликона, и лира       у него на коленях снова была черепахой.       [По]винная лужа небес отражала лучистую,       в утренних звездах щеку, а другая       щека так и осталась женской.       Он говорил, что спустился тогда в подземелье,       где растут кристаллы гранатов и зелень ядов;       где кувшины распирает от крови, в которой выбиты       лица великих царей. Кора –       да, кора бесплодного древа! – повелела ему:       «Возьми, если сможешь, и ступай». Железо       в жилах ее позвякивало созвучно словам.       И вот он здесь. Один. Один поворот головы, не больше!       Один замутил и смешал: волосы, души, жребии.       Но что, если с каждым свершается только должное? если она       вышла на свет, а он остался, ибо       эреб для него повсюду, сколь змеи помнят,       а Фракия поминает.       Он сидит у истока Бафиры и [стра]ждет ответа,       и рука, оперенная по-лебединому, преломляется       в вечности вместо воды, а другая рука       так и останется мертвой.       Ведь менады, они приближаются –       быстроногие, словно Ахилл.