Я ничего не скажу

      Я пыталась передать сообщение по рации. В холодной избушке на стогу сена сидела я и надиктовывала какие-то координаты, я плохо соображала в тот момент. Единственное, что я понимала, так это то, что немцы могут нагрянуть в любой момент и нужно как можно быстрее передать сообщение для наших. У меня от холода занемели руки и ноги, я чувствовала себя маленьким забитым волчонком, выкинутым из уютного теплого логова на снег. Но это моя работа. Я должна сделать это, невзирая на все. И вот они заветные слова: "Вас понял!". "Все, - с облегчением подумала я, - Можно спокойно выдохнуть. Я сделала это". Поднявшись на слабые ноги, я подумала, что нелепо выгляжу со стороны. Форма, сшитая не по росту, мешком окутывала мою хрупкую, еще неразвитую фигурку. Черные волосы прядками ниспадали на лицо, а кожа была мертвенно бледна.       Закопав рацию в сене, я собиралась выйти, но в избушку ворвались люди. Немцы. Фашисты. Убийцы наших братьев и сестер, отцов и матерей, сыновей и дочерей. Я с ненавистью смотрела на них, такая юная и слабая, я глядела прямо в глаза немецкому офицеру, который также злобно разглядывал меня. Вдруг его губы тронула издевательская улыбка, и он окликнул своих подчиненных: - Siehe! So ein kleines Mädchen schlagen mit den Füßen unsere tapfere Armee. Betrachten Sie dieses die Tochter des Teufels! (Смотрите! Такая маленькая девчонка сбивала с ног нашу доблестную армию. Смотрите на эту дочь дьявола!)       Я ничего не понимала в их речи, но с той же решимостью смотрела на фрицев. Мои руки дрожали от ужаса, ноги подкашивались, но я оставалась на месте. "Они меня не отпустят, - пронеслась мысль в моей голове. - Расстреляют. Ну и пусть! Я покажу им, как умирают советские женщины!" Офицер жестом руки приказал немецкому солдату поднять винтовку. Решив, что терять нечего, я, закусив губу, размахнулась и влепила офицеру хлесткую пощечину. О! Никто не поймет мое удовольствие, когда я увидела глаза врага, налившиеся яростью, гневом и удивлением. Я даже нашла в себе силы гордо улыбнуться и с презрением посмотреть на солдат, которые замерли от удивления. Винтовка в руках фрица опустилась, а он сам с каким-то злорадством посмотрел на меня. Я не знаю, что было со мной. От страха я стала выкрикивать: - Вы мерзкие псы! Посмотрите потом, как отомстят вам за меня! - Никто за тебя мстить не будет, и ты сама нам все расскажешь, - услышала я русский голос и обернулась.       Со своей сладкой улыбочкой глядел на меня наш Трепачев, переводчик. Он кивнул офицеру и подошел ко мне. Я смотрела на него с горечью и непониманием и тихо произнесла: - Я ничего не скажу.       Он усмехнулся и, кивнув солдатам, ударил меня наотмашь по лицу. Я упала. А он продолжал меня бить. Скоро к нему присоединились и другие фашисты. Я скорчилась на деревянном полу от боли, тихонько постанывая. Кровь тонкой струйкой сочилась из разбитой губы. Начищенные сапоги фрицев врезались в мои бока, причиняя нестерпимую боль. Я не пыталась защищаться, все было предрешено. "Думай о Егоре, думай о сыне!" - приказала я себе. Я закрыла глаза. Боль отступила на задний план. Снова и снова я видела перед глазами радостное лицо Егора, когда он поджидал меня у дома. Его глаза, его улыбка... Вспомнилось пухленькое личико сына, Ванечки. Я успела отдать его Любови Андреевне, матери Егора. Он вырастет большим и сильным, если выживет... Нет! Он будет жить, обязательно!       К действительности меня вернул удар прикладом. Я посмотрела на них измученными глазами и помотала головой. Трепачев нагнулся ко мне и прошипел как кошка, самое изменчивое существо на планете: - Ты будешь говорить?       Я заглянула в его покрасневшие глаза и усмехнулась про себя. Даже такая, жалкая и израненная, я имела власть над фрицами. Я знаю то, чего не знают они. Они боятся меня, боятся этой силы. Трепачев пнул меня: - Ты будешь говорить?       Взволнованные лица офицера и замерших вокруг него солдат подтвердили мой ответ. Я медленно поднялась. Каждое движение причиняло боль. Я закрыла глаза, снова пронеслись передо мной лица Егора и Вани. Я покачала головой и, как заведенная, повторила: - Я ничего не скажу.       Офицер без перевода понял мои слова. Я распахнула глаза и с чувством удовлетворения увидела его побагровевшее лицо. Солдаты начали перешептываться после того, как Трепачев повторил мою фразу на немецком. На меня снова посыпались грады ударов.

***

      Я очнулась на площадке перед избушкой без шинели только в гимнастерке и шароварах. Сапог не было. Я с трудом подняла заледеневшие руки и подула на них. Мне показалось, что даже воздух замерзает. Ног я не чувствовала. Я скрючилась на белом снегу, уже успевшему обагриться кровью, текшей из разбитой губы. Я вся тряслась. "Теперь уж точно терять нечего, - с горькой иронией подумала я. - Умру или от воспаления легких, или расстреляют". Я пролежала так несколько часов, глядя в пасмурное небо. Пошел снег. Я попыталась улыбнуться, почувствовав, как снежинки оседают на моем лице, но только содрогнулась. Белесые губы шептали лишь одно имя: - Егор...

***

      Меня внесли в избушку и бросили на сено. Я подняла ресницы, покрытые седым инеем. Волосы вместо черных стали белыми от снега. Я устало посмотрела на них. Офицер рывком поднял меня и сквозь зубы прорычал: - Sprich! (Говори!) - Он приказывает тебе говорить, - тут же возник Трепачев со своим ехидным голоском.       Меня подвели к стене. Я шла на полусогнутых ногах, они меня не слушались, стали чужими. Собравшись, я твердо отчеканила: - Я ничего не скажу.       В следующую секунду прозвучал выстрел. Я провалилась в темноту. Все.