Уплывающие за облаками

Дом мне показался достаточно старым, но все еще сохранившим свою былую красоту и дух спокойствия. Эдакая двухэтажная деревянная хижина, забытая веками и точенная лесными ветрами и хвойными ароматами. Домик у подножия горы, словно чайка над океаном, казался чудовищно мал по сравнению с горой-великаном, протыкающим макушкой небо. Сосны и ели источали аромат душевного уюта, бальзамом растекаясь по душе и сердцу. Вдохнув этот запах на полные лёгкие, я убедилась, что ни одна копейка не была потрачена зря. Ветки и колючки, осыпавшиеся с деревьев, хрустели под массивными ботинками, которые я специально выбрала для горной местности. Чем ближе я приближалась к дому, тем больше ощущала на себе всю красоту и душевность этой хижины, которая, казалось, была крошечным центром всего мира. Где-то надо мной пролетела птица, рассекая широкими крыльями воздух, и прокричала о чем-то на своем, птичьем, языке. Наверное, приветствует меня. Я улыбнулась ей вслед и отворила небольшую деревянную дверь заржавевшим ключом. Внутри все пропахло древесиной и грибами, даря смутные ощущения уюта и семейного благополучия. Да, именно таким я представляла свой дом. На склоне сорока лет, я внезапно решила бросить все — работу, квартиру в Москве, знакомых — и перебраться жить в свой укромный уголок в лесу. Ни семьи, ни детей, ни счастья. Никто не удивился моему желанию уединиться в старом домике у подножия горы, потому что и удивляться, собственно, было некому — лишь некоторые знакомые лениво проявили „интерес“, да и то, один раз. Дом принял меня, я поняла это сразу, как только вошла и сняла обувь, чтоб не испачкать старые скрипящие, но очень чистые половицы. Внутренняя атмосфера обволакивала и располагала. Коробки с необходимыми вещами, привезенные усталым грузчиком, громоздились друг на друге посреди „короткого“ коридора. Я сняла теплую ветровку и вязаный шарф, нашла крючок и аккуратно повесила их. Продвинувшись вперёд, я осмотрела гостиную, изрядно припавшую пылью и пахнущую хвоей. Камин, софа и резной шкаф - все, что было в этой небольшой комнатке. Проведя тонким пальцем по поверхности спинки дивана — я обнаружила у себя на пальце большой слой серой субстанции. Из окна изрядно дуло, поэтому по гостиной гулял сквозняк, иногда издающий воющие звуки и заставляющий съежится в клубок. В камине не было ни остатков углей, ни золы. Можно было подумать, что он вовсе новый, если бы не трещины на внутренних стенках. Почувствовав холод, вызвавший мурашки на коже, я разожгла огонь в камине. Близился вечер, укрывая небо полотном из миллионов мигающих огоньков. Сидя с чашкой чая в руках, я смотрела в окно и считала звезды. Эта процедура всегда дарила мне чувство умиротворения. Огонь потрескивал в камине, освещая языками пламени комнату. Я знала, что ещё много вещей нужно разобрать, но было так лениво и спокойно, что не хотелось даже двигаться. Вот бы вечно так стоять и считать огни на небе: сто один, сто два, сто три… Две неразобранные коробки одиноко покоились около шкафа, как бы намекая хозяйке, что разобрать их все-таки стоит сегодня. Тяжело вздохнув и поставив чашку на табуретку, я размеренными движениями подняла их и медленным шагом направилась на чердак по скрипящей лестнице. Было видно, что здесь давно никто не жил, что уж говорить про уборку. Кружева паутины украшали углы и бесчисленные тумбочки просторного чердака. Усевшись на колени, я раскрыла первую коробку и вытащила из неё летние вещи, которые пригодятся не скоро. На коробке маркером красовалась надпись: „Анна Морозова“, по всей видимости, чтоб грузчик не ошибся, какие из бесчисленных коробок принадлежат мне. Схватив влажную тряпочку, я провела ею по поверхности небольшой тумбочки, видимо, сделанной из дубовых досок. Я протирала тряпочкой одну тумбочку за другой, периодически споласкивая её в миске с мутной водой. Добравшись до крайней, наименее заметной, я наткнулась пальцами на что-то твердое. Отложив все в сторону, я потянулась руками вглубь тумбочки и достала потрепанную временем шкатулку. Шкатулка была невероятно красивой, да и сама пахла стариной: на ее поверхности тщательно были вырезаны цветы и разные узоры. Я провела пальцами по этим правильным и точным линиям, и улыбнулась. Видимо, ее оставили предыдущие жильцы, а люди, продавшие мне этот дом, просто забыли, или даже не знали о её существовании. Я помню, на какой-то праздник мне тоже подарили красивую деревянную шкатулку, в которую я складывала разные драгоценности. Но эта была намного больше и стариннее. Приподняв крышку, первое, что я увидела, были пожелтевшие края бумаги. Рассмотрев их со всей внимательностью, я обнаружила, что это были самые настоящие письма. В наш век технологий и электроники, это было редкостью — увидеть бумажные письма. Повернув одно из писем лицевой стороной, я ужаснулась: „1942 год“. Мне казалось, что так бывает только в фильмах — главный герой находит письма, которым без пяти минут век. Как странно быть самой главной героиней такой истории. Мои руки дрожали, губы пересохли, а глаза, наверняка, светились ярче тех звёзд, что украшали ночное небо. Развернув письмо, я принялась читать: «Дорогая Танечка, Пишу тебе из Сталинграда. Погода, на удивление, хороша, солнышко светит и греет всех нас. Но ничто не греет меня сильнее, чем мысли о тебе. Я вспоминаю о тебе с любовью и каждый раз молю Бога опять увидеть твоё румяное лицо и изумрудные глаза. Мои товарищи рассказывают о своих любимых женах, оставшихся далеко, и о детях, таких же смуглых и красивых, как и их матери. А я рассказываю о тебе. Они внимательно слушают меня при свете костра и грустно опускают глаза, когда вспоминают о предстоящем бое. А я им говорю: „Не о себе думайте, а о людях, что вам дороги. Они — ваш компас и опора, согревающая душу во время града из пуль. Ради них живите“. И сразу товарищи заулыбаются и начинают рассказывать про свои семьи вновь. У Ваньки Валялкина, друга моего по службе, жена Лизка ребёнка ждёт. Пишет, что, кажется, мальчик. Представляешь? Сын! Мы его поздравили песней и банкой элитной тушенки. Он, конечно, смущался сначала, но потом расслабился и заулыбался. Завтра я иду защищать Родину. Что может быть важнее, чем защищать тебя и родную землю? Иду в бой, отбросив сожаления, но одно отбросить не могу: нужно было обручиться нам, Танечка, после того, как я приду с победой. Я говорю товарищем: „Мы с моей Танькой обручились за день до того, как меня забрали на фронт“, а они лишь головой покачали и посмурнели. Поспешили, поспешили… Прости, что без колечка, без белого платья, без фаты и цветов. Прости, что только перед Богом, да крепким поцелуем. Пишу тебе, а сердце рвется из груди. Смотрю на костёр, обдающий всех нас жаром, согревая перед боем, и вспоминаю твои пламенные волосы, заплетенные в пышные косы, скромно выглядывающие из-под белой простой косынки. Прости за нашу бедность, за кофточку в заплатках, за дырявые башмачки. Вернусь с фронта и куплю тебе все на свете! Все! Честное солдатское! Прости за все и мне не нужно будет ничего более — ни богатств, ни славы, ни драгоценностей — лишь одно твоё прощение. Будь со мной, моя любимая, и с мыслями о тебе, я выгоню врагов с родной земли и вернусь, чтоб сделать всё то, чего ещё не успел. С любовью, Глеб Бейбарсов. 16 июля 1942 года» Я отложила письмо и, дрожащими руками, вытащила черно-белую фотографию со шкатулки. На ней улыбался высокий молодой черноволосый парень, совсем ещё „зеленый“. Его лицо было приятным и заставляло улыбнуться всякого, кто на него смотрел. Острые скулы подчеркивали его худобу, но несмотря на это, было видно, что тело парня крепкое и заточенное ежедневной тяжёлой работой. Слезы выступили на глаза. От чего-то мне стало печально и радостно одновременно. Существовала ведь в мире любовь, настоящая и искренняя. На дне шкатулки лежал ещё один лист выцвевшей бумаги. Резко схватив его в руки, я пробежалась глазами по строчкам… Имена? „Имена погибших в Сталинградской битве: Виктор Совушкин Иван Валялкин Андрей Нагорный Вячеслав Павлов Глеб Бейбарсов …“ Листик выпал из рук, а слезы полились, словно дождь, падая на фотографию молодого улыбающегося парня. Любовь, родившаяся за день до смерти. Он ушел без сожаления, улыбающийся и помнящий о ней. Свернувшись в клубок, я не могла остановиться и плакала, плакала, плакала… Дождевые капли забарабанили по стеклу — начинался ливень. Небо, знаю, тоже заплакало, вдруг вспомнив о тех, кто ушел за облаками тем злосчастным летом.