Она - ворона

Ронану больше не приходилось мучиться, пытаясь заснуть. С каждым разом получалось все лучше и быстрее — будто медленно погружаешься в воду. Но это не означало, что он стремился спать. Ирландская музыка окутывала все его тело, и иногда ему казалось, что ритмы ее скользят в линиях его татуировки. Весьма забавное, щекочущее ощущение чего-то наступающего. Что-то, что позволяло ему остаться одному, но при этом чувствовать присутствие отца. Жаль только, что нельзя повернуться, нащупать его, встряхнуть и потребовать ответы. Этого не будет. Но хоть что-то. Чего Ронан не понимал, так это того, почему чувствует такую грусть, даже тоску. Будто бы по дому, но ведь дома-то у него не осталось. Только воспоминания, по которым можно тосковать, но никак не запретное, опустевшее без семьи место, которое теперь было только точкой на карте. Его размышления прервало холодное прикосновение к его голому животу. Ронан мгновенно выкинул вперед кулак, намереваясь преподать хороший урок любому, кто ослушался его приказа не входить в его комнату. Он понимал, что вряд ли это кто-то посторонний, выбор не велик: Адам, Генси или Ноа. Или Блу. Вот дерьмо... Ронан вскочил, сам еще не сообразив, то ли собирается добить нарушителя, то ли подхватить девичье тело. Только через секунду его разум и рефлексы, наконец, скоординировались и сообщили ему о том, что удара не было. Нарушитель увернулся. Поморгав, чтобы прогнать сонную пелену с глаз, Ронан с долей удивления увидел перед собой Ноа. Хозяин комнаты рыкнул: - Осмелел? Растрепанный, потусторонне выглядящий в лунном свете парень только пожал плечами так, что этот жест казался и неуверенным и настойчивым одновременно. Ноа тихо ответил: - Она плачет. - Какого хера? Она? Блу? - Чейнсо. И был таков: свалил, оставив Ронана глупо стоять посреди комнаты со сжатыми кулаками, в одних трусах и обмотавшимися вокруг талии проводами наушников. Ронан перевел взгляд на насест. Чейнсо не смотрела на него, наклонив голову изучая течение ночных облаков мимо луны. И действительно слабо, грустно «токала». Звук был глухим, но не таким уж тихим, чтобы не перебудить со временем соседей. Ронан протянул к ней руку, осторожно пробежавшись длинными, худыми пальцами по перьям. Генси каждый раз удивлялся ему, но и хер бы с Генси — голос Ронана действительно был таким ласковым, каким только мог быть голос Ронана Линча, когда он обращался к вороне: - Девочка? Он не врет? Ты плачешь? Чейнсо щелкнула клювом, повернув голову так, что черная бусинка ее глаза смотрела ему в лицо. Медленно моргнув, птица издала глухой, но громкий «грохк». Звук прозвучал почти убито. Только сейчас Ронан обратил внимание, что ее любимые игрушки валяются неприкаянными и позабытыми. Дурной сигнал. Беспокоясь, он осторожно снял птицу с насеста, медленно и бережно приобняв ее у своей груди. Чейнсо глубоко вздохнула, вызвав у него внутри волну растерянного умиления — это каждый раз было удивительное чувство, когда он ощущал ее дыхание, то, как слегка раздувалось и опускалось ее тельце. Парень улегся обратно на кровать, позволив Чейнсо делать все, что ей вздумается. Птице вздумалось распластаться у него на груди, прижавшись к его коже своей теплой грудкой и распластав крылья по бокам, словно обнимая его. Спустя короткое время она начала дышать в унисон с ним — медленно. Ронан гладил шелковистые перья, хмуро разглядывая крупный клюв, находившийся буквально в миллиметре от своего соска. Если он сейчас уснет, а птица взбунтуется, она вполне может его убить — хватит одного движения клюва, чтобы разорвать его сонную артерию, выклевать глаз или оторвать тот же сосок, например. В этом случае он выживет, конечно. Ронан остро ухмылялся в ночи. Но этого, конечно не произойдет. Правое плечо слегка онемело, что говорило о том, что вскоре ему захочется сменить положение, но он не собирался этого делать. Не в этот раз. Его Чейнсо... плакала. Ронан огляделся, с удивлением и легкой ностальгией вспомнив это место. Именно здесь он ее нашел. Какой же крошечной она была! Теперь Чейнсо сидела у него на плече, впиваясь в кожу когтями. Капельки крови образовывались вокруг них, но они оба не обращали на это внимания. Ворона радостно и пронзительно клокотала. Ронан поморщился, поведя головой: - Да-да, дом, любимый дом. Лети уже. Он не планировал тут очутиться. Просто уснул, без всякой задней мысли. Впрочем, как и в тот раз, когда нашел ее. Может быть это действительно был его дом? Ну, самый первый, самый правдивый — он сам? Не-е, вряд ли. Чейнсо потопталась на плече, вызывая легкую боль, а потом подпрыгнула и взлетела, окончательно расцарапав ему кожу. Поэтому плакала и посылала ему чувство тоски? Тосковала по дому? Ронан усмехнулся, обернувшись. Заняться тут было почти нечем, но он решил дать ей время, раз уж она так рвалась сюда. Он направился в густой темный лес, намереваясь развлечь себя каким-нибудь сотворением. А все же — стремное местечко. Ронан хищно усмехнулся, представив, что бы сказали друзья. Это он — он первозданный. Его разум. Как сказал Ноа — опасное место. Но не для Чейнсо, это не изменилось. Между деревьями мелькнул человеческий силуэт, мгновенно скрывшись в глуши. Словно кто-то голый и до синевы бледный попытался убежать. Что за?.. Охота! Ронан глухо, гавкающе рассмеялся, бегом метнувшись вслед за существом. Что бы ни несли сны — он мог с этим справиться, а кто-то был в его сне прямо сейчас. Что-то. Это же его сон — что бы ни было — оно было его. И не важно, знакомое или нет. Он приложил довольно много усилий, чтобы нагнать существо — оно было на удивление резвым. Как в тех снах, когда ты гонишься за чем-то, и тебе кажется, что ты уже у цели, но как бы ни тянул руки и как бы ни старался, все равно не можешь достать. Ронану помогло только то, что теперь он всегда помнил, где находится. Он нагнал бледный силуэт достаточно, чтобы разобрать, что это голая девица. Что само по себе примечательно, ибо раньше баб в своих снах он не встречал. Специально спускал пары с помощью порнухи перед сном, когда бывало особо голодно, чтобы не наткнуться на такой вот подарочек с упругими титьками. Кто бы ни была девица, он ее точно не формировал... вернее, не ждал ее. Это было его подсознание, и оно пыталось что-то сказать, но это не было связано с сексом. Верно?.. Ронан прыгнул, сгребая в охапку девицу и покатившись с ней по земле. Хоть удар и был чувствительным, она не издала ни звука. Ронан приподнялся на локтях, скалясь сверху вниз на свою добычу. Но в следующую секунду усмешка сползла с его лица. В облике девушки было нечто странное, он был словно заворожен: медленно узнавание прокрадывалось в сознание, заставляя его поперхнуться вдохом. Белое тело девушки было неестественно гладким, сероватые, будто припорошенные пылью черные волосы коротки и взъерошены, словно перья. Радужка была такой черной, что сливалась со зрачком, а взгляд, который она старательно отводила, был грустным и вызывающим одновременно. Длинный, острый нос морщился от боли, а без того тонкие губы сложились в улыбку, которую он не раз уже видел: в зеркале, глядя на себя. Острая, хищная усмешка падальщика. Ронан хрипло выдохнул, неверяще глядя в ее лицо: - Чейнсо? Она наконец-то поглядела на него, после чего улыбнулась чуть-чуть приятнее и медленно кивнула. Ронан вскочил на ноги, с трудом связывая в голове факт того, что это была его ворона, и что он только что лежал у нее между ног. Девица же поднялась неловко, громоздко, двигаясь рваными вороньими движениями. И отпрыгнула вбок так же по-вороньи — одним слитным прыжком. Каким-то образом это не выглядело, как испуганное отступление, а скорее как спокойное признание его личного пространства. Ее лицо в человеческом виде было не совсем красивым, но... притягивающим взгляд и даже в чем-то трогательным... беззащитным? Или невинным? Наверное так. Едва заметные ресницы, тяжелый нос, маленький рот с тонкими губами, впалые щеки и скошенный подбородок. Ронан не нашел ничего умнее, чем повторить: - Чейнсо? Девушка дерганным, резким движением склонила голову к плечу, глядя на него чуть наискось и с птичьим любопытством. Как глядела много-много раз до этого. Вот тогда-то Ронан и поверил окончательно. Гребанный ад! Он взял, и бессознательно очеловечил свою питомицу! Почему?.. Парень уселся прямо на землю, скрестив ноги и задумавшись. Самокопание — не самое его любимое занятие, но если ты блуждаешь по закоулкам собственного подсознания, неплохо бы и уметь разбираться в собственных мотивах. Думая, он наблюдал за девицей, которую, кажется, нисколько не смущала собственная нагота. Да и с чего бы? Она же птица! В теории, по крайней мере. Ворона-человек рваными прыжками перемещалась по полянке, подпинывая ногой веточки и камушки, привлекшие ее внимание. Руки она держала прижатыми к боками и слегка заводила за спину — как сложенные крылья. Выглядела вполне бодро и глубоко дышала полной грудью. Весьма заметной, красивой, черт его дери, грудью. Грудь эта занимательно подпрыгивала каждый раз, когда Чейнсо сама совершала очередной прыжок. Ронан растерянно провел рукой по бритой голове, успокаивая себя прикосновением ладоней к ежику собственных волос. Что-то реальное среди грез, выбивших его из колеи впервые за какое-то время. Он оказался здесь потому, что Чейнсо тосковала по дому. Именно из этого леса он ее забрал. Он заснул, гладя перья вороны и гадая, почему же она «плакала», как выразился Ноа. Он был расстроен, потому что не знал, чем ей помочь. Вот оно. - Чейнсо! Девушка резко повернула голову, глядя на него через плечо. Просто смотрела, ожидая слов хозяина. - Ты... можешь говорить? Она задумалась на секунду, а потом медленно кивнула. Заговорить, не смотря на собственное утверждение, почему-то не пожелала. Ронан поднялся на ноги, подходя к девушке. На всякий случай решил сделать что-то, знакомое им обоим: провел пальцами по ее спине. Для него это, разумеется, был новый опыт — он довольно давно не прикасался к обнаженным девушкам. И ощущать Чейнсо «так» он тоже не привык. Птичка же, успокоенная привычным прикосновением, слегка прикрыла глаза и пошевелила уютно лопатками, тая под его рукой как и много раз до этого. Доверчиво и совершенно не видя двусмысленности ситуации. Ее жест, как и прикрытые глаза, как и тихий, глубокий, каким-то образом животный вздох — все это показалось сексуальным. Парень отдернул руку, будто ошпарившись, и сосредоточился на главном. На цели, о которой додумался буквально только что. Он пришел сюда, потому что беспокоился и хотел узнать, почему она расстроена. И видимо, подсознательно, сделал так, чтобы она могла общаться. Ронан мягко спросил: - Чейнсо, почему ты плакала? Ее голос оказался именно таким, как можно было бы ожидать, но все же неожиданным, учитывая птичье изящество обнаженной женщины перед ним. Она говорила так, будто у нее в глотке ворочалась галька. Сухо, рвано, скрипуче, пронзительно. Самый ужасающий женский голос, который он слышал в жизни: - Ты. Ты-ы. Ток! Ронан хохотнул, услышав знакомый звук. Она булькнула горлом так же, как делала это в реальности. Это давало ощущение почвы под ногами. Сосредоточившись для верности на ее лице, не глядя на фигуру, он мягко, привычным для нее ласковым голосом подтолкнул: - Я. Что? - Тебя нет. Уходишь. Блу. Генси. Грохк! Не мой. Адам! Ток! Она сурово нахмурилась, глядя опять наискось, склонив голову к плечу. Ее тон и выражение лица предполагали, что она обвиняюще тычет в него пальцем. Этого жеста она не сделала. Просто хмурилась на него, кривя губы. Ронан чувствовал себя глупо, учитывая звенящую пустоту в голове, наступившую после осознания. Она ревновала. Его ворона ревновала его к друзьям, с которыми он проводил время и которым уделял свое внимание и силы, гоняясь за мечтой Генси. Его ворона оказалась девицей, и она плакала, потому что ее хозяин «бросил ее». Чейнсо выдала еще один возмущенный и суровый «ток!», но потом, увидев его обалдевшее выражение лица, неприятно для слуха, глухо и успокаивающе заворковала свое «грохк!», двумя прыжками приблизившись к нему. Совершенно без задней мысли она поступила так, как они делали много раз, как делали буквально этой ночью: она прижалась к его груди, раскинув руки по бокам от него, будто крылья. Не обняла, но она и не знала как — ее руки просто болтались вдоль его тела. Ронан резко втянул носом воздух, откинув голову и глядя на ее взъерошенную макушку. Она пыталась его успокоить. Как питомец пыталась продемонстрировать привязанность и любовь к хозяину... совершенно не понимая, как действует на него ощущение женской груди у своей груди и вид того, как изгибается ее поясница, плавно переходя в белые, гладкие, будто мраморные ягодицы. Ронан еще раз рвано вздохнул, наблюдая, как забавляется Чейнсо. Девушка, кажется, наконец-то сообразила, какой толк от ее лишившихся перьев крыльев — поняла, что руки удобны. Она сжимала и разжимала кулак, глядя с на свою руку с почти детским изумлением и любопытством. Вдруг ее выражение лица поменялось: стало хитрым, по губам скользнула знакомая ронанова усмешка. Она перевела взгляд на мужскую грудь перед собой и медленно, будто зловредно ожидая какой-то особой реакции, дотронулась пальцем до его татуировки. Ронан вздрогнул. Он не любил, когда его трогали, но на Чейнсо это, разумеется, не распространялось. Ничто не изменит того, что она — Чейнсо. Его. Какой бы странной не была ситуация. Девушка повела тонюсеньким, хрупким пальцем с острым ногтем вдоль его татуировки. На ее белой, восхитительной коже проступили такие же линии. Каждая чернильная черточка на теле Ронана повторялась на ее мраморном теле. Порочные, злые цветы и линии, превращавшие его в змея, расцветали на ее коже, делая ее вороной, как никогда. Это было не просто «немного сексуально». Это было эротично до того, что у него посводило все, что можно: свело в паху, свело дыхание, свело мышцы рук, свело до дрожи мышцы напрягшегося живота. Следя взглядом за линиями его-ее татуировки, которые прокрадывались вдоль ее бока к бедру, заскользили к ее паху, он вдруг понял, что и сам голый. Черных джинсов, обычно появляющихся во сне, державшихся на честном слове и бывших чем-то само собой разумеющимся, теперь не было. Желание, настолько сумасшедше сильное, какое может быть только в каком-нибудь гребаном эротическом подростковом сне, накатило на него неожиданно, с силой. Почти яростно. Ронан скрипнул зубами, мертвой хваткой впившись пальцами в ее бедра — не понимая еще, то ли пытается ее оттолкнуть, то ли притянуть ближе. Чейнсо глухо, резко каркнула ему на ухо: - Ты. Не. Мой? Она была теплой посреди холодного леса. Она хищно улыбалась его улыбкой и носила его татуировку. Она была его. Ронан мотнул головой. Он хотел ее так, как никогда в жизни не хотел секса. Даже лет в четырнадцать, когда просыпался с испачканными, слипшимися трусами, даже тогда он такого не чувствовал. Ронан хрипло, сдавлено выдал нечеловеческое ругательство, стиснув женские бедра еще сильнее. Он так и не оттолкнул ее, но и ближе тоже не привлек. С каждым вдохом он все больше замирал, а кровь била в голове тяжелыми толчками. Его каменный стояк упирался в ее мягкий, теплый живот, и он с самоуничижительной усмешкой подумал, что с него станется кончить прямо в этот момент, потому что желание не отступало ни на секунду, будто стискивая его яйца, и выбив из башки мысли до звенящей пустоты. Но ему же, в конце-то концов, не четырнадцать лет! Он собрался с остатками разума, выплюнув вперемешку с матом: - Чейнсо, отойди. Бля-ядь... лучше беги. Девушка приподнялась на цыпочках, наконец оставив в покое его татуировку и обхватив его затылок ладонью. И по-вороньи пронзительно прокаркала так близко от его губ, что он почувствовал ее дыхание на подбородке: - Нет! Мой! - она перехватила его руку, и провела его ладонью по своему телу, снова прикрыв глаза от удовольствия. И чуть глуше, в каком-то повелительном наклонении каркнула следом, - да! «Пиздец...» - эта мысль, вполне в духе Ронана Линча, была последней связной мыслью Ронана Линча. И никогда раньше у Ронана не было такого секса. Он будто смотрел порнуху, только участвовал в ней. Как бы со стороны, но в то же время непосредственно в действии. Калейдоскоп сцен выглядел, как смена кадров на мониторе компьютера: как нарезка гиф-сценок из ужасно пошлого, но красивого фильма. Да, это было красиво. Он бы это заметил, если бы мог сосредоточиться или отвлечься. Их белые тела посреди черного леса, на черной земле, переплетение одинаковой татуировки, рук, ног. Белесый туман, то укутывавший, то обнажающий их. И белесое, пасмурное небо над ними, над верхушками голых древесных ветвей. Ронан стискивал зубы до боли, до безумия желая разрядки, но все никак не способный кончить, когда впивался пальцами в ее бедра, входя в нее сзади. Он бесконтрольно мотал головой и почти жалобно хрипел на выдохе, когда, обвив рукой ее талию, помогал ей быстрее прыгать на нем. Он жадно хватал воздух длинными вдохами, когда толкался в нее со всей своей силой, упершись коленями и локтями в скользкую, прохладную землю, оставляя на ее груди грязные отпечатки собственных ладоней. Он почти оглох, потому что стоны очеловеченной вороны вообще не походили на стоны нормальной женщины — любой звук, который она издавала был неприятным, громким и пронзительным, но... он заводил Ронана до такой степени, что он почти зверел. Сумрак, белесый туман, жар, желание разрядки, усталость, смена их позиций, и нереальность происходящего, наконец, закрутились перед глазами быстро, как вихрь. Кровь набатом била и в голове, и в каждой клетке тела. Их кожа была противно-скользкой от пота и земли, легкие горели огнем, потому что он задыхался, пальцы царапали землю, зубы терлись друг о друга так, словно он терпел невыносимую боль, яйца готовы были уже лопнуть, тонкие женские руки оказались на удивление сильными и неловкими, постоянно царапая его, причиняя ему боль, и... Ронан застонал так, что почти закричал. Мотнув головой, он уткнулся в подушку, глуша в ней собственный голос. Женщина, всего секунду назад бывшая под ним, пропала. Он рухнул всем весом на кровать, кончая наконец-то, но не в теплое женское нутро, а в смявшееся, скомканное и сбившееся под ним одеяло. Оргазм тоже был непривычно долгим, непривычно болезненным и непривычно сладким. Парень устало перевернулся на спину, дрожа всем телом. Он снова был в реальности. В своей комнате. Чейнсо сидела на насесте и благочестиво (другого слова и не подобрать), аккуратно чистила перышки. Ворона. Не человек. Слишком ханжески выглядела для такой горячей штучки. Ронан хотел провести ладонью по лицу, но все тело было смертельно тяжелым, смертельно усталым. Не смотря на шум крови в ушах, он различил шаги за дверью и успел вовремя прикрыть пах одеялом, пряча с глаз долой следы. Генси стукнул лишь символически, тут же открывая дверь. Ронану не хватило ни сил, ни духу обматерить друга за вторжение, таким обеспокоенным было лицо хозяина Монмаунта. Увидев, что Ронан жив, здоров и в постели, Генси не поспешил уйти. Наоборот, его лицо вытянулось, будто в страхе: - Ты стонал и рычал. Что с тобой случилось? Где ты был? Ронан прохрипел (лучшего он от своего голоса добиться не смог в этот момент): - А жаль, что требовательный тон не всегда работает, правда? - Мне плевать — ты в грязи и в крови. Что случилось? Генси зашарил ладонью по стене, пытаясь нащупать выключатель. Ронан воспользовался моментом, чтобы оглядеть себя в ночных сумерках. Он был покрыт царапинами, как от когтей, или острых ногтей. И был весь в разводах черной земли, такой же, на которой кувыркался только что, во сне. Он быстро прикрыл живот одеялом — там был грязный отпечаток женской ладони. Генси включил свет, и тут же присвистнул, оценивая масштаб ущерба: Линча словно рвали. Ронан же, чтобы успокоить друга, ухмыльнулся так гнусно, как только мог: - Не хочешь заняться моим омовением? Или покудахтать над царапинами? Сделаем селфи в душе, отправим Кавински, чтоб он был железно уверен на счет нас, а? Генси смотрел ему в глаза без выражения. Обдумывал. Он всегда обдумывал свои слова — полная противоположность Линча. Потом, решив, видимо, что Ронан не собирается умирать до утра, просто вышел, проговорив на прощание: - Это негигиенично. Если ты подцепишь какую-нибудь заразу от такой грязи, Деклан лишит тебя содержания. А вот это был удар ниже пояса. Специально, чтобы встряхнуть его и заставить сказать то, что думает на самом деле. Это бы даже сработало, будь у Ронана хоть крупица сил. Генси вышел, аккуратно прикрыв дверь. А Ронан снова откинулся на постели, гадая, где бы наскрести мужества, чтобы встать на ноги и действительно добраться до воды. Смотреть на Чейнсо он избегал. Да и обдумать произошедшее лучше бы на свежую голову. А в следующую секунду он, перепачканный, измотанный и удовлетворенный, провалился в такой глубокий сон, что разбудить его не смогли бы ни с той, ни с этой стороны. Без грез.