Нити судеб

— Кормить с ложечки? — игриво усмехнулась светловолосая девушка. Она сидела на резной белой табуретке, глядя в окно. С улицы, между рядами деревьев, слышались трели первых птиц. Палата дышала уютом и весенним теплом. Кружевные занавеси, мебель из лакированного дерева, под ногами — половица с шерстяной ковровой дорожкой цвета зелени. Сакли воинов не отличались роскошью — после них и больница покажется уютной. — Меня? Ни в коем случае, — Юджину хватало великодушия прощать неосторожные шутки окружающих. Хотя двигать рукой без острой боли он всё-таки не мог. Он привстал с подушки за порцией супа, а когда колики вновь пронзили тело, понял — предложение Кристины имеет в себе зерно истины. Однако он по-прежнему воин с глубоко засевшим в мыслях, сердце и теле убеждением: унижения — хуже смерти. Перевязанный, разбитый, Юджин два дня назад вернулся из плена Тандема. Самым частым посетителем палаты номер девять была Кристина Бетт. Он не солгал бы, сказав, что они дружили — отчего-то каждый разговор с ней мог затянуться до вечера. Обсуждали всё — от состава частиц дара в крови до узоров на закатных облаках. И прощаясь в очередной раз, она оставляла после себя маленькое прикосновение грусти и одиночества. Сумеречная синева заливала больничную палату неоднородным маревом. Юджин оглядывал стоявший в вазе одинокий красный цветок тюльпана, изнемогая от уныния и злобы. Если Кристина помогала забыться, то её уход безжалостно возвращал его к одним и тем же мыслям. Это говорил ему Роберт, Уильям, другие регенты, товарищи по службе — они с Анжеликой мало похожи на пару. О нет, он ухаживал за ней, как подобает благовоспитанному молодому человеку, носил цветы и делал комплименты. Только потом, увы, попал в плен и пробыл во вражеском тылу около полугода. Казалось, они оба стояли на хрупкой корочке льда, и стоило судьбе топнуть, как Юджин провалился, а Анжелика шагнула дальше — на более крепкий оплот. Такие девушки не ждут своего воина с поля битвы, они ведомы страхом прожить жизнь в пустом ожидании — и потому порхают, словно мотылёк, от цветка к цветку. Однако за что Юджин смог удержаться от злости — она честно призналась, что нашла ему замену. Только зачем она прислала этот тюльпан? Жалкое подобие извинения. Сколько раз за два несчастных вечера он испытывал желание вынуть цветок из узкой стеклянной вазы и бросить в окно? В тайне от всех он надеялся, что она вернётся с раскаянием. … ведь иногда легче простить человеку любой грех или предательство, лишь бы не разрывать вашу связь окончательно. В четвёртое утро Кристина пришла раньше обычно — в семь. Роберт объявил выходной, она была вольна идти, куда захочет. Любому всегда хочется идти туда, где его понимают. К другу. Самой Кристине было сложно обзавестись им по простой причине: она слишком много думала. Ей казалось, эта привычка переходит в болезнь, а всякая болезнь разъедает жизнь ядом — пусть и незаметно для глаз. Юджина же преследовало иное: он слишком много видел. Родители с детства учили его слушать совесть и не лезть никому в душу. Каждый, даже последний человек в Дали, имеет право на безобидные тайны, мнение, скрытое от посторонних, и таящиеся в груди чувства. Иначе ссор и обид было бы в сотню раз больше. Но кто в четырнадцать лет, опьянённый открывшимся даром, откажется его применить? Сначала он робел, помня строгий наказ отца. С каждым днём становилось всё тяжелее смотреть на друзей, не зная, о чём они думают и что помышляют. Ведь он мог! Большие голубые глаза видели людей за каменными стенами их домов, животных в далёкой степи и надвигающуюся грозу, так почему нельзя видеть души? Теперь Юджин понимал, что отец, вероятно, совершил ту же ошибку: не поборов юношеское нетерпение, он стал заглядывать в душу каждого, читая мысли и видя чувства в виде дымок, где у каждой — свой оттенок. Оба Визиона убедились в одном: доверять можно лишь единицам. А иногда и вовсе никому, видя глубоко скрытое пренебрежение, неприязнь или зависть. И оба в своё время возжелали больше никогда не применять дар без необходимости. Если Визиону-старшему досталась верная душой и телом жена, сыну повезло меньше. Кто хочет испытывать пожизненное, не прекращающееся ни на одном человеке разочарование? Кто не хотел бы попросту сделать вид, что люди лучше, чем наяву? Задаваясь этими вопросами, он и привязался к Анжелике. Она была красива, умела сладко разговаривать и улыбаться, что бы ни случилось. Юджин решил, что этого ему и достаточно. А теперь, лёжа в палате, брошенный, расплачивался за глупость. — Привет, Крис, — этим утром он улыбнулся ей теплее, чем когда-либо. Что бы Кристина о нём ни думала, она навещала его каждый день без веских причин. Сегодня на ней был длинный зелёный сарафан с шёлковой оторочкой, а на плечо золотистой змейкой опускалась коса. Она часто надевала линзы в металлической оправе, поддерживая остроту зрения, но сегодня подняла их на лоб. И глаза, открытые миру, украшали её больше обычного. — Кто дарит вам тюльпаны? — Кристина закружила возле тумбы с новым тюльпаном, ласково проведя пальцами по гладкому лепестку. — Это новый? Он нравится мне больше прежнего. Очень красивый цвет… прямо как у граната. Юджин горько рассмеялся. — Я с трудом удержался, чтобы не сказать лекарю выбросить. Зачем мне эти подарки от Анжелики? Кристина обернулась на него и захлопала глазами: — Прошу вас, поберегите хотя бы цветы. Они не заслужили такого обращения. И откуда вы знаете, что они от неё? Может… — Что? — Ваша мама? Юджин разочарованно покачал головой. — Они с отцом навещают меня раз в несколько дней. Мама не носит цветы. И тюльпаны она не очень-то любит. — А вы? — Мне нравятся… Красивые цветы. Жаль, запаха нет, — Юджин улыбнулся, пытаясь привстать. В широкой белой рубахе, с растрёпанными чёрными волосами, он выглядел, словно помятая бумага. — А какие любишь ты? Кристина, устроившаяся на облюбованной белой табуретке возле кровати, запрокинула голову. Юджин готовился услышать мечтательный ответ — девушки в её возрасте думают о романтике. И, конечно же, цветах — а как иначе? Но прогадал. — У меня нет любимых цветов, — сказала Кристина, внезапно помрачнев. — Совсем? Казалось, вопрос немало её обескуражил. По приходу улыбчивая и вежливая, она скукожилась на табуретке, словно на спасительном островке. — Не сутулься, Крис, — строго сказал Юджин, когда заметил. — И что тебя расстроило? Кристину словно передёрнуло. — Не всё ли равно, какие, если мне никогда ничего не подарят… — тихо сказала она, отвернувшись. — Если только из жалости. Или вежливости. Юджину Визиону не требовалось дара, чтобы понять, что в отведённых глазах, зелёных с озорными золотыми искорками, была влага. Когда-то Кристина говорила ему, что никто не видел её слёзы после семи лет. Он не стал проверять, врёт она или нет. А ещё сказала, что у неё без того мало близких друзей, чтобы показывать им слабину. Что люди привыкли считать её любящей одни книги да библиотеки, строгой, аккуратной и чересчур взрослой для недолгих двадцати лет. — Говори, — сказал он твёрдо, властно, будто был на своей работе в отделении Стражи Порядка. — Отец постоянно спрашивает, нет ли у меня кого-нибудь, — Кристина приложила немыслимые усилия, чтобы унять плач, но в последнее мгновение голос предательски дрогнул. — Недавно он сказал, что занятия мне важнее замужества. — Ты и вправду думаешь, что он прав? — протянул Юджин, нахмурив чёрные брови. — Мне не верится. — А зря. Наверное, он прав. Я… на меня никто ещё не смотрел. Никогда. Придётся выйти замуж за того знакомого отца… как он мне предлагает. Воцарилось молчание. Кристина так и не подняла на Юджина глаз, покачиваясь и растерянно оглядывая белые углы больничной палаты. Кому, слыша эти откровения, не захотелось бы утешить? Но Юджин знал её гордость слишком хорошо: скажи он хоть слово, она пресечёт, обвинив в том, что её опять жалеют. Она не интересна. Находясь среди товарищей в отряде — молчала, стоя поодаль от шумных Нелли и Питера. Они — совсем другое. Нелли весёлая, разговорчивая, дерзить ей тоже легко. Питер обаятелен, так же весел и смел. А она?.. И едва ли привлекательна. Если Кристина и была хоть немного красива, снимая очки в толстой неуклюжей оправе, то не подчёркивала даже этого. Зато умна. Настолько, что её ума избегали, кому не посчастливилось быть ею осуждённым. Всю жизнь Кристина напоминала окружению ворчливую учительницу. Рассудительную, умелую, даже мудрую… и сухую, как свитки пергамента на пыльных полках библиотеки. К ней шли за советом, а не разговорами, от неё требовали знаний, а не дружбы. — До свидания, Мистер Визион, — шепнула Кристина прежде, чем покинула палату. — Зря вы так не любите тюльпаны. Я люблю. Юджин едва опомнился. Звал её, даже кричал… она же ускользнула так, будто не слышала. Кристина не явилась на следующий день. Не явилась и после. Юджин намеревался написать ей письмо прямо из больницы и попросить прощения, если как-то оскорбил, пока не понял… … вазы с тюльпаном нет. Он долго не мог поверить собственной догадке, пока не решился проверить её ясновидением. Более беспомощным себя Юджин ещё не чувствовал. Проникать в души легко, но нечестно и подчас жестоко. Это сила и одновременно слабость всех ясновидящих. Юджин никогда бы не проник в Кристинину, как не желал проникать в душу Анжелики. Всякий ясновидящий никогда не признает, что в глубине души он боится каждого человека. Его тайн и намерений, мыслей и чувств. Как и воин не признается в страхе перед врагом, если честь для него превыше жизни. Но, выписавшись из госпиталя, выйдя на работу и проведя дома три одиноких молчаливых вечера, Юджин понял: вспоминая Кристину, он боится чуть меньше. Она подошла к нему слишком близко, касалась тех угловатостей души, что видел не каждый. Она уже с ним. А уверенность в человеке была тем, о чём он давно перестал мечтать.

***

Вечерний парк окружал резными изумрудными кронами клёнов, тополей и ясеней. По мощёным дорожкам гуляли мамы, догоняя резвых отпрысков. Смех, разговоры, топот лошадиных копыт; мелкая Марта, как всегда, сидела на плече сына Курта и раздавала пирожки — в честь праздника — даром. А клумба посреди парка полнилась большими яркими тюльпанами — жёлтыми, оранжевыми, ярко-красными и даже синими, словно вечереющее небо… … таким оно было сейчас. В прошлый День Семьи Юджин проходил мимо этой клумбы с Анжеликой. Теперь он был один… вернее, почти один. Несмотря на хмурость, Роберт едва скрывал улыбку. — А ведь восемь лет разницы… ну что ж, удачи, — и рассмеялся. — Может, вообще не пришла? — Её Эрик сюда водит, чтобы развеялась, — Роберт одобрительно закивал. — Заботливый брат. — Двоюродный, — напомнил Юджин и поспешил, когда увидел одинокую фигуру у парапета маленького арочного моста. Подойдя, он улыбнулся: всё-таки Кристина прихватила с собой фолиант. Эрик заставлял её выходить на свежий воздух, а она, устав сопротивляться, нашла выход — брать что-нибудь в парк. Эрик, разумеется, не одобрял затеи, сетуя, что она извечно в стороне от разговоров и задорного смеха. — Здравствуй, Крис, — он подошёл из-за спины, умиротворённо глядя на ленту реки, змейкой ускользавшей в тёплый оранжевый закат. Речное отражение рисовало читающую Кристину чуть шире, чем нужно. — Я хотел извиниться. Она мигом оторвалась от чтения и дёрнулась: — Разве вы передо мной виноваты? — казалось, благовоспитанная Кристина начисто забыла о надобности здороваться. Чуть раньше она окунулась в строки фолианта, надев на себя маску… душа без которой была совсем иной. И отнюдь не сухой, но сладкой и свежей, как роса на нежных травинках. — Те тюльпаны… — она осеклась, увидев букет гранатовых тюльпанов в его руках. — Тебе понравился цвет. Я помню. — Я платила продавцу, чтобы он передавал их в госпиталь. Я не знала, какие цвета он выбирает… — забормотала Кристина. — Вы ведь, наверное, догадались. — Конечно, — Юджин с улыбкой подошёл ближе и взял её потную руку в свою. — Ты ушла, тюльпаны тоже. А эти — тебе. Кристина хотела было потянуться к букету, но отпрянула в последнюю секунду. На Юджина уставились два настороженных зелёных глаза. — Этого не нужно, Мистер Визион. Я не приму их, благодарю. — Даже от меня? — Он улыбнулся, ничуть не удивлённый. Кристина всегда оставалась Кристиной. Наблюдательной, проницательной и, конечно же, гордой. — Да. — Кристина сжала губы, отведя взгляд. — Я тогда нажаловалась вам, дура. Не говорите, что подарили их не из жалости. Мне ли не знать! — она отвернулась к парапету и сжалась. — Нельзя говорить о жалости? А о чём нам тогда можно говорить? — Ни о чём, — буркнула она, поправив рукав лёгкого светлого платья. — Простите, если резка. — Это твой выбор, моей вины здесь нет, — весело ответил Юджин и развернул её к себе. Трепетно-близко. Увидев её недоумение, он закончил: — Раз уж велено молчать, объясниться я тоже не смогу. Кристина громко ахнула, едва его губы коснулись её лба. Когда Юджин убрал руки, то понял, что она дрожит. — Тюльпаны твои, — тихо сказал он. — И правда твоя. Я был слеп и прошу за это прощения. Кристина зарделась и обратно сжалась. Но на этот раз её вела не гордость — и Юджину Визиону не требовалось ясновидения, чтобы видеть её насквозь. Как он видел её всегда — мысли, взгляды на жизнь, ум и несвойственную двадцатилетней девушке мудрость — всё, кроме любви к нему. — Ты — маленькая певчая птичка, и я хочу, чтобы отныне ты пела громче. Так тебя услышу не только я. Он, возможно, закончил бы — только Кристина не дождалась и бросилась в объятья. И слепой ясновидящий увидел, как в её душе зацвёл сад с десятками певчих птиц. Ведь она положила голову ему на грудь, роняя слёзы… которых с её семилетия не видел никто.