Правда для двоих

      «Я не знаю, для чего пишу эти строки, наверное, просто нужно выговориться. Итак, давайте для начала познакомимся — меня зовут Билл Каулитц. Возможно, это имя известно вам с экрана телевизора, из журналов или благодаря стараниям соседской девочки-фанатки. Если быть точнее, то наверняка уже бывшей фанатки. Ведь после долгого перерыва в нашем творчестве поклонники отворачивались от меня и от моего брата, от нашей группы, уничтожали флешки с когда-то любимой музыкой, проклиная тот день, когда впервые услышали Tokio Hotel, жалея деньги, потраченные на концерты и атрибутику, что теперь медленно сгорала на заднем дворе. Разбились сердца молодых девушек, которые были так безумно влюблены в нас. Точнее, в одного из нас. А я всегда ненавидел, когда меня отделяли от моего отражения. Ни у меня, ни у Тома никогда не возникало желания быть с кем-то из них, из этой потерявшей голову толпы, увешанной значками наподобие «I love you, Bill». Мы вообще не обращали внимания ни на девушек, ни на парней. Нам не требовался кто-то ещё, кроме друг друга. Быть может, вам это покажется ненормальным, а я уверен на девяносто девять и девять бесконечных процента, что покажется, но мы любили только друг друга. Хотя почему в прошедшем времени? Мы любим и сейчас. И будем любить всегда… И эта любовь давно уже вышла за рамки братской — черт, а была ли она таковой вообще? Мы всегда чувствовали себя больше, чем близнецами. Нашу связь всегда будут отрицать, осуждать и смешивать с грязью, но от этого любовь не перестанет быть любовью, как бы вам ни хотелось очернить самое светлое и чистое, что есть между нами.       Итак, хотите узнать нашу историю? Я расскажу, а вы решайте, стоит ли бросить в нас камень…       Билл оторвался от клавиатуры и потянулся за сигаретами. Нервно закурил, стряхивая пепел прямо на ковёр… Так волнительно — рассказывать о своей жизни. Об их жизни. Даже если никто не прочтёт этих строк.       Мама с самого нашего рождения подчёркивала сходство, наверняка очень гордясь тем, что мы близнецы. Покупала нам одинаковую одежду. На детских фото весьма нелегко понять, кто из нас кто. Мы долго не могли понять, почему одного из нас зовут Биллом, а другого — Томом, не было никакого разделения. Я лет до трёх или даже четырёх откликался на родное, но не своё имя. Сколько помню нашу жизнь, всегда отождествлял себя с братом. Пожалуй, всё, что нас отличало — родинки, незначительные погрешности в росте и весе. И то эти отличия замечали только родственники, а вот воспитатели в детском саду и учителя начальной школы частенько нас путали. Мы посмеивались своим весёлым детским шуткам, а жизнь тогда казалась такой беззаботной и простой! Кто ж знал, что так будет не всегда? Нам нравилось быть одним целым, и мы не представляли другой судьбы. Как бы я существовал, если бы родился один? Это был бы не я, а кто-то другой. Кто-то, кому не повезло прийти в этот мир без близнеца…       Наверное, вы и так много знаете, а если нет, то отыщете в интернете на первой же или второй ссылке наши детские и школьные фото, видеозаписи выступлений, узнаете много интересной и не очень информации, но никогда не прочтёте главного. Для этого нужно уметь вглядываться в междустрочия наших взглядов и читать недописанное, слышать недосказанное и бездоказательно верить своему подсознанию. А ещё нужно не любить нас в том смысле, в котором нас любят фанатки, осознавать свою неуместность рядом с нами в качестве вторых половинок и не тешить себя глупыми надеждами. Мечты останутся мечтами. Им было не на что надеяться — чувства фаната к кумиру обречены изначально. Но каждая продолжала на что-то надеяться, а после — проклинать собственные иллюзии.       Наша слава началась очень рано. Нам не было и пятнадцати, когда мы вместе с друзьями перестали быть «гаражной» группой и перешагнули порог огромной студии звукозаписи.       Билл улыбнулся с ноткой грусти и вбил в строку поисковика запрос «tokio hotel». Почти два миллиона результатов, из них несколько тысяч содержат настолько неверную информацию, что даже читать не хочется… «Tokio Hotel уже не те!» Закрыть.       Отношения с Томом — именно в общепринятом смысле этого слова — у меня начались как раз в тот период. Всё случилось резко, как нам казалось — внезапно, но на самом деле это было самое естественное, что только могло произойти между нами, и корни наша «ненормальная» любовь пустила намного раньше. Наш первый поцелуй был совсем не с одной и той же девочкой, как мы любили рассказывать в многочисленных интервью, а друг с другом.       Десятилетние мы учились целоваться и даже не задумывались о неправильности наших действий, просто прижимались друг к другу, касались губами, вдыхали запах. Голова слегка кружилась от новых впечатлений. Где-то в глубине детского сознания прятались стереотипные мысли, навязанные любящей матерью. Мы прекрасно понимаем, что она желала нам только лучшего, мечтая, что когда-нибудь мы вырастем, встретим красивых и, что немаловажно, хозяйственных девушек, женимся на них, а потом появятся внуки, и будет мама нянчиться с ними, пока те не подрастут. И все повторится, как повторяется из поколения в поколение. Это была бы самая обычная жизнь, стандартная и серая, которой нам совсем не хотелось. Уже тогда мы понимали, что у нас всё по-другому. Я не понимал, как это — мне должна понравиться девочка? И я буду жить с ней, а не с Томом, и целоваться я тоже буду не с ним, а с чужим человеком?       Уже став чуть старше, мы, как обычно, прятались в саду, и Том дарил мне свои поцелуи. Я закрывал глаза и наслаждался, прижавшись к брату и упираясь спиной в ствол яблоневого дерева. Спелые плоды покачивались на ветках, привлекая своими румяными бочками. Только я знал, что мне нельзя их есть — начнётся страшная аллергия, я могу задохнуться и просто умереть. Я не боялся того, что не буду жить, я боялся, что Тому без меня будет одиноко и очень-очень плохо. У Тома с яблоками всё было прекрасно, он мог бы есть их хоть килограммами, но… в то так хорошо начинавшееся утро близнец прошептал мне на ушко, что если я не ем яблоки, значит, он тоже не будет этого делать. И на душе было так хорошо, так спокойно и легко…       — Кстати, ты помнишь свой первый поцелуй? Билл: Помню. Нам с моим братцем Томом было тогда по 10 лет. — А Том-то здесь причем?!       А Том имел к этому самое прямое отношение. Но знать об этом всему миру не положено…       Яблоко сорвалось с ветки, упало и покатилось на землю, а затем я услышал грохот чего-то металлического и испуганно отскочил от брата. — Что же вы делаете… — в ужасе прошептала мама, а я не понимал, почему так побледнело её лицо, почему она судорожно кусала губы, а на глазах блестели слёзы. — Я целую Билла, — Том искренне улыбался. — Нам это нравится. — Вы не должны заниматься такими вещами! Это очень плохо, — отчитывала нас мать. — Братьям нельзя целоваться друг с другом. Если вам так хочется, то вы можете целоваться с девочками, которые вам нравятся. — Но почему? — я не мог понять. — И мне не нравятся никакие девочки! От них духами воняет сильно, — выдал я первое, что пришло в голову. — Это неправильно. И незаконно. Если вас увидят за таким занятием, то посадят в тюрьму! Вы будете сидеть за решётками и много лет друг друга не увидите, — мама обнимала нас, успокаивающе гладила по волосам и ещё долго пыталась разными фразами объяснить одно — мы не имеем права проявлять друг к другу такие чувства, зато мы можем проявлять их к другим. Было противно даже слушать такое. Вырвавшись из маминых рук, мы кинулись в дом и закрылись в комнате…       Уголовный кодекс Германии в § 173 предусматривает лишение свободы до трёх лет за сексуальный контакт между близкими родственниками.       С того дня мать стала зорко следить за нами, растащила по разным углам и контролировала, чтобы мы не бегали друг к другу по ночам, а спали в разных постелях. В голову вбивались установки «нельзя» и «не должны». Теперь она пыталась сделать из нас совершенно разных людей, не понимая, что мы одно целое и разрывать душевные нити очень больно. Летом Том отправился к бабушке. Нам, видите ли, нужно было друг от друга отдохнуть. Постепенно зародыш нашей любви затаился, будто ожидая удобного времени, чтобы снова начать расти. Мне не хватало поцелуев с близнецом, но теперь я даже не мог заговорить с ним о таком, мне всё время казалось, что появится мама и начнёт нас отчитывать, плакать и причитать. Нельзя… неправильно… ненормально… мы неправильные. Мы ненормальные. Но что есть норма? И кто придумал эти самые правила?       «Он открыл свой неповторимый стиль накануне дня всех святых. На том празднике Билл выглядел как вампир, и это настолько понравилось юноше, что впредь он решил выглядеть именно так. Черные волосы с длинной челкой, подведенные глаза и черные ногти. Собственно, совершенно необычно для мальчика, но все же, Билл находит это классным».       Столько разных статей, автор каждой из них считает своё мнение единственно верным, копаясь в жизни, внешнем виде, поведении Билла и при этом совсем забывая о Томе. Но был бы он без брата тем самым Биллом, каким его все знали?       Мы действительно стали разными, но только внешне — Том отрастил длинные волосы и сделал дреды, а я решился на стрижку, делавшую меня похожим на персонажа из аниме, и простился с русым цветом. В таком виде мы вызывали у окружающих противоречивые впечатления — одним нравилось, а другие осуждали нас за то, что мы посмели выглядеть не так, как обычные мальчишки. Это тоже неправильно. Но за это хотя бы в тюрьму не посадят, так что я бежал за чёрной краской вприпрыжку, а Том регулярно посещал парикмахерскую, чтобы поддерживать непростую причёску в порядке. А ещё мы усиленно занимались музыкой, и наши труды были не напрасны. Встретив хороших друзей, мы сколотили группу.       Вначале даже не надеялись, что на нас обратит внимание продюсер, но случилось чудо, иначе и не назовёшь! После подписания контракта к нам пришло осознание полной, как тогда казалось, свободы от родительского контроля. Мы перебрались жить поближе к студии и обитали вчетвером в одной квартире. У нас с Томом была одна комната на двоих, совсем как в детстве. Праздновали раннюю свободу, как и полагается, бурно, с алкоголем, тайно пронесённым благодаря Георгу.       И вот тогда-то нам и сорвало крышу. Мы забыли о слове «нет». Когда друзья уснули, я потащил близнеца в комнату и вжал в стену, припадая к его губам, в которых так маняще блестела подковка пирсинга. Я целовал страстно, тянул украшение зубами, языком проник брату в рот. Это уже не было похоже на детские эксперименты. Страсть в чистом виде. Такая запретная и такая желанная. До этого я не связывал физиологические реакции своего организма с Томом, немного стыдился того, что происходило с моим телом, а в ту ночь понял, что всё, что я чувствую, неправильным быть не может. Том безумно меня возбуждал. Я слабо представлял себе, как вообще это может происходить, но всё неизвестное притягивало меня. Уже тогда я желал близости, но он не решился, мягко отстранил мою руку, которую я положил ему на пах, краснея от стыда. Ушёл в ванную и закрылся там, и я отчётливо слышал, как близнец стонет моё имя. Том хотел быть ко мне ещё ближе.       Я всю ночь не спал, лежал, обнимая подушку и улыбаясь. Осознал, что влюбился. Влюбился в брата. Утром страшно переживал. А вдруг Том считает неправильными наши действия? Вспомнились материнские упрёки и наставления. Несколько дней оба упорно молчали, делали вид, что были так пьяны, что ничего не помним, а потом не выдержали и поговорили по душам. Разговор закончился прикосновениями ниже пояса. У нас не было конфетно-букетного периода, свиданий и цветов, не было романтики, о которой пишут в книгах. Близнецовость — вот что творилось между нами. Не просто физическое влечение, которое можно преодолевать — тянуло со страшною силой, будто нас приклеивало друг к другу.       Мы боялись, что об этом узнают друзья, но вечно скрывать всё равно не смогли бы. Первым в тайну был посвящён Густав. Он просто увидел то, что совсем не предназначалось для его глаз. Если бы его взору предстало, как мы целуемся, то, возможно, друг был бы не так шокирован. Но я стоял перед Томом на коленях, его безразмерные штаны спали на пол, обнажив худые, как и у меня, ноги. От такого не отпереться… Я, сгорая от стыда, отстранился от близнеца. Том натянул бельё и свои «мешки», как я всегда в шутку называл его стиль. — Что это было? — на лице ударника застыло потрясение. Ещё бы, увидеть меня, главного сказочника о поиске единственной, делающего минет родному брату — главному «бабнику» группы. — Ты сам видел… — вздохнул я, растерянно глядя на Тома. — Вы…вы спите друг с другом? — Шефер с трудом переваривал эту новость. Ещё бы, для него подобное было чуждо, ещё до отъезда в Гамбург он встречался с девушкой, но грань они не переходили. Густав был очень скромным парнем, застенчивым и нерешительным, и меня считал таким же. А я… как же страшно было, что теперь друг обо мне подумает! Назовет больным извращенцем? Или постарается понять? Меня трясло. Я присел на диван и резко выдохнул. — Мы любим друг друга, — ответил Том. — Не знаю, сможешь ли ты это понять, Густав. Мы с ним одно целое. Мы чувствуем друг друга. Если мне плохо, то и Билл чувствует себя неважно, а если ему хорошо, я то же самое испытываю. И душой, и телом нас влечёт друг к другу. Я никогда не испытывал влюблённости в девчонок и даже не целовался с ними, только с Биллом… нас пыталась мама убедить, что это неправильно, но теперь мы от неё уже не зависим, а я чувствую, что делаю именно то, что нужно, а по-другому даже не представляю. Вот как ты без братика живёшь? Можешь себе представить, что есть второй ты? — Нет, не могу, — барабанщик отвёл взгляд. После увиденного зрелища ему было очень стыдно находиться рядом с нами. — У меня сестра есть, но я к ней такого не чувствовал. Это дико для меня. Но… я постараюсь принять то, что вы вместе. Только дверь закрывайте, хорошо? А то вдруг Георг вас застукает, он же не поймёт! Я не хочу, чтоб группа распалась из-за вашей любви… Мне очень дороги вы, ребята. Дорого то, что мы делаем… — Густав вздохнул и вышел из комнаты. Я прижался к Тому и крепко его обнял. Меня переполняла невыносимая, сводящая с ума любовь. И она была сильнее, намного сильнее страха, что нас никто не примет до конца. Рано или поздно узнает и Гео… Я бы очень не хотел, чтобы кто-то, неважно даже кто, видел нашу интимную жизнь. Это было настолько личное, но…       Я вновь лежал под Томом, откинув голову набок и подставляя шею под его бесконечный поток поцелуев, чувствуя, как он двигается во мне и громко стонал. Мы делали это уже не в первый раз, но ощущения были для нас все равно незабываемые… Впившись ногтями в спину брата, я оставлял на ней полосы. Кожа горела огнём у обоих — так сильно мы чувствовали друг друга. И Том ощущал все то, что и я — и боль, и удовольствие. Наслаждение, умноженное на два — на пике наши тела затряслись, и Том бессильно скатился с моего тела. Я лежал, тяжело дыша, и пытался прийти в себя… Близнец прикрыл глаза, собираясь засыпать, но не тут-то было. Нас, вновь потерявших бдительность и не закрывших дверь гостиничного номера, увидели. На этот раз — Дэвид… Мы были так увлечены друг другом, что даже не заметили продюсера. Он не мешал нам, а всё это время нагло смотрел на то, как я отдаюсь близнецу! — Простите, что мешаю вашим нежностям, но нам необходимо серьезно поговорить… — едковатым тоном произнёс продюсер. От голоса про я вздрогнул. В смущении стал натягивать на себя одеяло, на что Дэвид рассмеялся. — Не смотри, пожалуйста… — щёки вспыхнули от стыда. — Я уже все видел, можете не спешить!       Вот извращенец, подсматривал за нами, что ли? Мы с Томом все-таки укрылись и отвернулись. Вид у нас был, как у нашкодивших маленьких щенят. Йост долго промывал нам мозг, объясняя, насколько опасны наши игры и смачно выругался после нашего заявления, что это не просто эксперименты, а любовь… Грозился, что разорвёт контракт, но я был уже не глупым мальчиком и понимал, что мы приносим продюсерам большие доходы, и никто нас не уберёт с горизонта, пока мы сияем на сцене подобно звёздам. В итоге Дэвид взял с нас клятвенное обещание быть осторожными, всегда запирать двери.       В гостиницах у нас с тех пор были забронированы разные номера, один из которых всегда пустовал. Мы никогда не расходились, будто нас веревочкой какой-то привязали, то Том за мной ходил, то я за ним, и так всегда — неотрывно… Наша тесная во всех смыслах связь стала подозрительной. Особенно для Георга. Он не раз предлагал Тому сходить в клуб и подцепить пару фанаток, но брат всегда отказывался и ссылался на усталость. Было неудобно, что мы скрывали правду от друга, но его осуждение пугало нас больше, чем ругань Йоста. Все же Гео не чужой человек, с детства дружим, без него бы нашей группы просто не было! К продюсерской строгости мы давно привыкли и понимали, что из-за проявлений нашей любви он едва не поседел, но всё-таки он сумел понять нас. Хотя даже если бы не понял и пытался запретить нам друг друга любить, то разве бы мы его послушали?       В клуб мы все-таки выбрались, о чём я пожалел уже через час-полтора. Всех ребят, кроме меня, облапала девица сомнительной внешности. На меня же она даже не глянула, а я смотрел на нее злыми глазами. Но не мог же я кинуться на неё, отпихнуть от близнеца и забрать его в свои объятия? Да как она вообще смеет прикасаться к моему Тому?! Эта крашеная кукла поцеловала его в щеку, и я рефлекторно скривился, чувствуя отвращение, которое в этот момент испытал мой брат. На всё готовую девушку забрал себе Георг, посмеявшись над неуверенностью Тома. На самом деле, у Тома была уверенность — что никакие девицы не способны его зацепить. — Тоже мне бабник! — нарисовав в воздухе кавычки, он ушел под руку с доступной дамой. Я понял, что мы в скором времени должны будем рассказать правду о своих отношениях… Лучше мы сами это сделаем, чем друг застанет нас в самый неподходящий момент. Наутро, когда довольный Гео пришёл пораньше на репетицию, мы решили сделать ещё один шажок к пропасти.       Для Листинга эта новость стала еще более шокирующей, несмотря на то, что он не видел ничего интимного. Только то, как брат положил мне руку на талию… Всё серьёзно, дружище, а ты как думал? — Том, ты… ты же не такой! Билл еще ладно, я подозревал, что ему могут нравиться парни, а вот ты… — Мне нравится Билл, а ему нравлюсь я, — гордо сказал Том. — А другие меня не интересуют… ни в каком плане. И Билла тоже! — рука на моей талии крепче стиснулась. Я чувствовал себя всецело принадлежащим брату. — Эх, сколько девок упускаешь… — Не нужны мне никакие девки… — Том улыбнулся. — Я люблю Билла… И это навсегда, — я ощутил на губах его нежный поцелуй. Георг так сморщился, будто это я к нему целоваться лез. Хотя, наверное, он бы даже к такому действию более нормально отнёсся, чем к моему поцелую с братом. — Хоть вы и мои друзья, я такого от вас не ожидал… Почему бы вам не встречаться с девушками, ну или парнями? — косой взгляд в мою сторону. — Зачем? — Это же всё так неправильно. Надеюсь, у вас переходный возраст пройдет и все закончится… Том, я ещё хочу погулять на твоей свадьбе! — Только если близнецам разрешат вступать в браки, — тихо произнесло моё завешанное дредами чудо, и я улыбнулся его словам. Вряд ли такое когда-нибудь случится, но было бы прекрасно, если бы хоть статью отменили. Один неверный шаг — и вся жизнь может пойти под откос… Я спрятал страх глубоко в себе, но иногда он прорывается наружу. Басист отошел от нас и косился весь вечер, а потом еще пару недель избегал разговоров. Густав тогда все понял, старался нас морально поддержать, за что мы были ему очень благодарны… Он проникся уважением к нашим чувствам, хоть сама природа близнецовой любви оставалась для него непонятной. Однажды он просто сказал: «Я поражаюсь, как вам удаётся так рассказывать про девушек Тома и прочий бред. Не знал бы я, что между вами творится, я бы в большей степени поверил…»       Постепенно отношения с Гео наладились, но доля отчуждения все равно еще оставалась… И стало страшно: кто же следующий узнает о нашем секрете? Мы долго пытались скрываться и прятаться — да мы и до сих пор это делаем. У Тома были фиктивные непродолжительные романы то с одной девушкой, то с другой. Я понимал, что это ничего не значит, но все равно нервничал… Это выглядело достаточно убедительно для тех, кто не понимал истинного нашего отношения друг к другу. А понимали его, наверно, лишь несколько тысяч фанатов, если не сотни… и то это понимание давилось на корню. Но мы-то знали…       Однажды я видел, как так называемые «тру фанаты» окружили девчонок, что пришли на концерт в футболках или с плакатами «I support TWC». Их не били, но морально сделали очень больно. Не только им, но и нам. Мне стало противно оттого, что у нас такие поклонницы, не желающие допустить даже мысль, что у меня с Томом может быть нечто большее братской любви. Но тогда это было вполне обосновано и понятно — каждая вторая тайно хотела выйти замуж — или просто переспать со мной или с Томом… (Сейчас ситуация ещё абсурднее, настолько, что даже рассказывать не хочется!) Трудно было с такого расстояния разобрать их речь, но я понял одно — тех девочек называли глупыми, недостойными быть нашими поклонницами, больными на голову, помешанными… Мне казалось, что бедняжек просто разорвут на части. Но что я мог сделать? Кинуться им навстречу? Тогда на сувениры растащат моё тощее тельце. Да кто вообще придумал и навешал эти ярлыки?       Твинцест… так называются наши с братом отношения. Подавляющее большинство вкладывает в это слово грязный смысл, подразумевая, что близнецы занимаются сексом и это для них самое главное. Вовсе нет. У нас не всегда была возможность уединиться, но любой миг, когда наши руки соприкасались, уже вызывал душевное тепло. А близость для нас становилась настоящим подарком судьбы! Это щемящая нежность и всепоглощающая, дикая страсть, запретное блаженство и стыдливое раскаяние… Раскаяние за то, что мы родились близнецами.       Я пытался представить нашу жизнь другой, но даже мысленно не смог уложить в своей голове, как это — не любить близнеца. Встретить кого-то, отдалиться, потратить хоть час драгоценного времени не на брата. Называть любимым не Тома. Вот что для меня неправильно, вот что аморально. А любовь… разве может она быть ненормальной? По меркам общества — может…       Ещё тяжелее было рассказать правду родителям. Хоть мы и считали себя свободными музыкантами, я испытывал перед матерью необъяснимое чувство вины. Она ведь так надеялась, что мы одумались, верила, что у Тома были девушки, а я действительно хочу встретить кого-то особенного. Как же ей принять то, что этого особенного человека она родила на десять минут раньше меня? Мы сомневались очень долго и всё-таки решились после совершеннолетия раскрыться. Я ещё никогда не видел мать такой, никогда бы не подумал, что в её глазах будут такие горькие слёзы. Казалось, что мама постарела сразу на несколько лет, на лице сразу стали заметны морщинки. Чувство вины только усиливалось, и я не знал, куда от этого деться. Прости, прости своих детей, за то, что они любят друг друга. Этого не изменить. — Я ведь вас предупреждала, дети… я думала, вы, и правда, стали другими! Сколько лет вы обманывали родную мать? Сбежали! В этот чёртов тур, чтобы я не смогла уследить… господи!       Слова стали бессвязными. Или я просто ничего больше не слышал оттого, что у меня заложило в ушах? Будто ведро воды на меня вылили! — Мам, мы просто любим друг друга. Очень сильно. Как ты любишь Гордона, нет, даже сильнее. Ты смогла полюбить второй раз в жизни, а мы не сможем. И с другими встречаться для нас было бы отвратительно…       Я стирал слёзы с бледных щёк и понимал, что теперь между нами пропасть. Никогда не получалось осознать, как это — сначала одного человека готов на руках носить, потом чувства остывают и проходят, появляется кто-то ещё. Странности не близнецового мира! У нас же пожар… и мы сгорим в нём, если не остановимся. Но мы не остановимся… — Родная, спасибо тебе за Билла… — прошептал Том, нервно хрустнув пальцами. И пусть это признание далось нам очень нелегко, но тогда словно гора с плеч свалилась. Нам больше не нужно скрывать от самых близких людей связывающую нас тайну. — Вы должны прекратить это немедленно! Пока не стало слишком поздно… — голос, полный надежды и непонимания. — Мы будем вместе, даже если один из нас уйдёт… — прошептал я и вышел из комнаты, преследуемый холодным взглядом отчима. Он не сказал нам ни слова, но его молчание давило на нас тяжёлым грузом. Он ведь всё слышал. Лучше б накричал, даже ударил. Мы бы поняли такую реакцию, но эта тишина, полная неизвестности, убивала. Кто мы теперь для родных? Таких ли детей желала наша мама?       Том кинулся за мной. В тот же вечер мы уехали из дома, в котором находиться было невыносимо. Закрылись в студии и всю ночь работали над песнями. Этих строк никто и никогда не услышит. Мы создавали музыку не для Tokio Hotel, а друг для друга. Я пел, надрывая бедные связки, Том изранил струнами пальцы в кровь. Охрипнув, я кинулся целовать каждую ранку, чувствуя железный вкус тёплых красных капелек. Мы уснули на полу, крепко прижатые друг к другу. Утром в сплетённом состоянии нас обнаружил Георг и, наверное, что-то не то подумал… — Нашли место… — он уже спокойнее ко всему относился, но иногда его так и тянуло сказать что-то колкое и обидное в нас адрес, за что Том издевался над ним на интервью, выставляя в невыгодном свете. — Гео, отвянь, а… — прошептал я, утыкаясь носом в родное плечо и теряя чувство реальности. — Вообще-то я порепетировать хотел в одиночестве, но, раз уж вы здесь, давайте что-нибудь сыграем? Ой, что это? Вы писали песню? — Листинг потянулся к моей тетрадке в чёрной обложке. — Это личное, — вырвав тексты из его рук, я прижал драгоценные строки о нас с Томом к сердцу… — Ладно. Я всё понимаю, — он натянуто улыбнулся. — Не буду вмешиваться в вашу жизнь.       Я не хотел, чтобы Георг и Густав знали слишком многое, несмотря на то, что эти парни являлись для нас самыми близкими друзьями. Нам необходима была свобода даже в закрытом пространстве. Но спрятаться от всего мира невозможно. Мы сами выбрали такой путь, в котором нереально не быть у всех на виду. Фанаты-то, на самом деле, не такие наивные, как я думал изначально, девчонки подрастали, снимали розовые очки и успешно заменяли их голубыми линзами. Я иногда натыкался на форумы, созданные поклонниками, и всё чаще натыкался на извечный спор:, а существует ли твинцест? Лучше бы это и сейчас продолжалось, а то меня едва не женили… или замуж выдали, уж не знаю, как правильно, без моего ведома. Чтоб я ещё хоть раз на эти сайты зашёл — да никогда!       Твинцест… Они называли это именно так и никак иначе. Никто не ставил вопрос — любят ли Билл и Том друг друга? Ответ — однозначный. Любят, как братья. Чёрт возьми, но мы ведь не просто братья, мы близнецы. А что они знают о том, как любят близнецы? Не знаю, правильно ли я поступал, регистрируясь на одном из сайтов под ником «Bill♥Tom». Порой было смешно читать мнения поклонниц, а порой — очень даже обидно.       «Ты такая идиотка, они не могут спать друг с другом, это же извращение! Вот ты бы стала спать со своим братом? Уверена, что нет!»       Мы с Томом любили смеяться над этими ограниченными противницами твинцеста, дружно показывали фак монитору, а после — страстно целовались. Через несколько месяцев эта забава нам надоела, я удалил аккаунт на одном сайте, а на другой просто перестал заходить. Кто же знал, что мнение странных фанатов, которых я с любовью прозвал Aliens, так сильно изменится. Они были одержимы нами, а мы — друг другом. И рано или поздно мы бы промахнулись, это был лишь вопрос времени. Хоть мы и пытались скрыть свои чувства на публике, от нас так и веяло любовью. Тем самым чувством, которое дано испытать не каждому. Я бы понимал, если бы нам завидовали, но… были люди, которые просто ненавидели нас. Не за нашу музыку, не за внешний вид, а за то, что мы, чёрт возьми, живём не по придуманным много лет назад правилам. Бывшие фанаты, понимавшие суть, но не желавшие её принять — да, и такое тоже было. Кто-то убегал от реальности, кто-то создавал свою. Подумать только, скольких мы свели с ума. Порой от этого даже страшно становилось. Я бы не хотел быть ничьим фанатом. Я не хотел быть, как они. Одержимых нашей группой становилось всё больше. Мы уже не могли спокойно выйти в магазин без охраны, не могли остановиться на улице и постоять просто так, на нас бы накинулась бешеная толпа сумасшедших поклонниц и разорвала на кусочки.       В турах нам было даже спокойнее, чем дома, ведь всегда были рядом охранники, готовые защитить нас от этого безумия. Многие понимали, что всё-таки нужно соблюдать какую-то грань, ведь кто они такие, чтобы нас трогать? Хотя мы не считали себя такими уж звёздами, есть музыканты, у которых реально талант, а мы, наверно, даже больше цепляли своим внешним видом. Даже если бы я ни разу не открыл рот на сцене, половина бы даже не заметила, задыхаясь в своём крике «Билл, я тебя люблю!». Эти слова ценны для меня только от Тома, ни от кого больше я не желаю их слышать. И уже тогда мне приходила в голову мысль, а что, если мы плюнем на всю эту красивую оболочку, на которую покупаются молоденькие глупенькие девочки? Кто останется с нами, с нашими песнями? И мне даже хотелось, чтобы их стало меньше, чтобы никто не гонялся за нами по улицам, не выслеживал наше местонахождение, не пытался втиснуться в нашу жизнь. Было очень неприятно, когда мобильник разрывался от звонка среди ночи и очередная сопливая фанатка рыдала в трубку.       «Билл! Я умру, если ты меня не полюбишь!»       Идиотизм какой-то. Приходилось много раз менять номера. Я даже не понимал, как им удаётся всё узнать, но мы с Томом больше не чувствовали себя в безопасности, мы не могли даже просто спать в одной кровати. Это достигло своей кульминации в тот день, когда мы вернулись из тура, устроенного после нашего третьего альбома, и поняли, что в наш дом залезли. Раскидали вещи. Пропали некоторые личные предметы. Не так велика была потеря, как горький осадок на душе. Нам пришлось покинуть родную страну. У нас просто не было выбора. Мы оказались в шаге от пропасти. Ещё бы немного — и они бы узнали. Не те, кто мог бы понять, потому что им не нужно было подтверждения, а те, кто не пожалел бы ни времени, ни сил, чтобы смешать нас с грязью за то, что мы посмели не соответствовать их идеалам. Представьте себе, я не верю в ту любовь, о которой так много говорил. Я не был искренен с теми, кто меня любил. Ни у кого не было шансов на Тома. Мы сломали тех, кто сходил с ума от нас. Нет. От меня. От моего брата. «Нас» для них не было. Пришлось уничтожить все откровенные фотографии, сжечь тетрадку, в которой я записывал такие вещи, о которых знали только мы с Томом… Хорошо ещё, что эти вещи были со мной, а не остались дома, но всё равно я не ощущал себя в безопасности. Оставалось хранить всё лишь в своем сознании, надеюсь, наши мысли хоть никто не читает?       А потом мы уехали, ничего никому не сказав. Только на следующий день позвонили родным, пообещали, что пригласим в гости, как освоимся на новом месте. Но, честно говоря, даже не хотелось никого звать. Хотелось начать новую жизнь, в которую не следует влезать никому. Однако мы не могли так поступить с теми, кто в своё время сделал для нас многое. Прошла неделя, мы выбрались из гостиницы, в которой снимали номер и перебрались в подобранный за это время пустой дом. Нашей задачей было сделать его уютным и тёплым местом, в котором мы будем чувствовать себя относительно свободно и безопасно. Мы сами обустраивали своё жилище: таскали мебель и ставили её на удобные для нас места, перевешивали шторы, заполняли полки холодильника продуктами. Каким же счастьем было для нас просто просыпаться друг с другом в обнимку, прижиматься, нежно целовать, не думая, что кто-то может обнаглеть до такой степени, чтобы заглядывать в окно или, того хуже, ворваться в дом. На улицах нам больше не было страшно, хотя привыкнуть к новой жизни оказалось не так-то просто, пришлось самим стоять в гигантских очередях в супермаркетах, тратить много денег, чтобы заменить те вещи, которые мы в спешке оставили в Германии. Возвращаться туда не хотелось ещё долгое время. С Густавом и Георгом мы стали общаться по видеосвязи. Парни уже соскучились, но понимали, что мы слишком сильно устали от внимания, от фанатов, от постоянной слежки. В то время нам было не до музыки, мы решили пожить, как совершенно обычные парни… с не совсем братским секретом, о котором никто не должен узнать.       Первое время мы не общались с другими людьми, избегали общественных мероприятий. Толпы народу просто с ума сводили, всюду мерещились бешеные фанатки и охочие до скандальных кадров папарацци. Нам было нужно не менее двух месяцев, чтобы осознать, что мы свободны и нам больше нет смысла прятаться. Не станет вся Германия ехать за нами, разыскивать наш новый дом и врываться в него. Я надеялся на благоразумность людей, верил, что они поймут, как сильно мы от всего устали. Даже от них — верных, преданных и уж слишком безумно любящих поклонников…       Может быть, нам стоило скрыться из виду и больше не появляться? Мы, наконец, обрели возможность жить своей жизнью, но вновь совершили ошибки. Нельзя забывать, что любой человек, если, конечно, он не отшельник, спрятавшийся в лесу, живёт в обществе, а значит — неизбежно с ним контактирует. И мы, ощутив, что нас больше не преследует, совершив нужную для фанатов подпитку в виде коротенького выступления, пустились в отрыв… Новые знакомства, вечеринки. Мы по-настоящему почувствовали себя жителями Лос-Анджелеса, а не его временными гостями. Мне очень нравилось там, и я понимал, что хочу оставаться в этом свободном укрытии как можно дольше. Изредка нам попадались фанаты, но здесь они были какие-то другие, не такие назойливые и пристающие, понимающие, что нужно держаться на расстоянии, вести себя адекватно и тогда, возможно, сможешь получить фото, автограф и просто приятные впечатления. Я больше не хотел быть красивым мальчиком с обложки. Почувствовал себя взрослым. Отрастил щетину, перекрасился в блондина, больше не подводил глаза чёрным карандашом толстой линией. Стиль одежды тоже менялся, на нас неумолимо влияла Америка и новое окружение, хотелось быть такими же, как они и чувствовать себя свободно и раскрепощённо. И нам казалось, что всё хорошо, правильно, что так и должно быть. Мы не заметили, как новая жизнь захватила нас, затянула в свои сети. Новая среда ждала от нас новых действий, мы уже не могли быть обособленными и держаться от всех на расстоянии, прячась в скорлупе под названием «нас никто не понимает». Здесь нам прекрасно понимали и принимали такими, какие мы есть, пока мы не сказали главного о себе. Неужели они ещё не догадались? «Друзья», которым лишь бы выпить и потусить за наш счёт. А мы доверяли им, как себе и снова рухнули вниз с вершины своей свободы…       Я не знал, как отбиваться от внимания, которое ко мне стали проявлять не только девушки, но и парни. Представительницы противоположного пола быстро догадывались, что не привлекают меня ни в каком плане, кроме дружеских отношений. Наверное, в их представлении я стал выглядеть, как стереотипный гей, с которым можно было поболтать о моде и погоде. Это я, конечно, преувеличиваю, но в целом всё было примерно так. Только никто не учитывал, что ориентация у меня особенная. Ориентировался я только на близнеца и даже не думал пробовать что-то новое, заинтересовать меня было невозможно. Никому не удавалось расположить меня к себе. Они не понимали, в чём дело. Неожиданно для нас с Томом, изначально созданных в близнецовом мире, и так предсказуемо для остальной современной молодёжи, я получил нечто вроде признания в любви от парня, с которым хорошо общался. Пришлось срочно обрывать все контакты и избегать его, ведь я просто не мог быть с кем-то, кроме близнеца. Жизнь снова превращалась в хождение по лезвию ножа. Мы не могли рассказать правду, а врать, что у меня есть кто-то, я не мог. Тому с этим было проще, мы наняли подставную девушку и платили ей немалые деньги за то, чтобы она иногда появлялась рядом с моим братом. Она не знала истинной причины и не интересовалась, просто получала своё и была довольна. Нам было решительно всё равно, куда «вторая половинка» Тома тратит свои деньги, во что превращает своё тело. В слабом поле близнец совсем не разбирался, а я — тем более… Может, она даже догадывалась, но какое ей дело, если в кармане каждый месяц пачка денег за то, что прошлась рядом с гитаристом Tokio Hotel?       А потом случилось ужасное. Я до сих пор виню себя за это, за неосторожность и легкомысленность, которую я проявил. Всё начиналось, как обычно — ночная тусовка, громкая музыка, общение… Отчётливо помню, как поднёс к губам бокал и сделал несколько глотков, даже не поморщившись. А потом всё превратилось в туман, я плохо представлял, что происходит. В таком состоянии со мной можно было сделать всё, что угодно, и этим, конечно же, воспользовались те, кто меня до этого самого состояния довёл. Я много раз повторял свой вопрос — где Том? Это единственное, что меня волновало в тот момент. Сознание частично было со мной, но тело ему уже не подчинялось. Помню, что меня куда-то повели, придерживая за руки, а я едва переставлял ноги и что-то тихо бормотал себе под нос. Размытым пятном перед глазами до сих пор проносится большая кровать. Почему-то я словно видел себя со стороны. Ко мне прикасались чьи-то холодные руки. Чужие. Не братские. Я страшно испугался и звал на помощь, звал Тома, но в эту кошмарную ночь его не было рядом. Когда я понял, что меня ждёт, осознал неизбежность происходящего, то моё сознание почти своевременно меня покинуло. Я закрыл глаза, проваливаясь в темноту и пустоту. Моё тело почти ничего не ощущало, мне не было больно физически, но душа моя была разорвана в клочья.       Очнулся я только ближе к вечеру, дико болела голова, тело ломило и страшно хотелось пить. Кое-как заставив себя подняться, я натянул на себя измятую одежду. Никогда ещё не чувствовал себя настолько униженно. Я ведь даже не знал, с кем провёл эту ночь, кто посмел прикасаться ко мне. Да и неважно, кто — это был не Том, вот что самое отвратительное. Мы клялись друг другу в верности, а что он теперь обо мне подумает? Я изменил Тому, хоть и не по своей воле! Я чувствовал себя так мерзко, жалко и ничтожно, что просто выть хотелось. Из соседней комнаты вышел молодой парень с сигаретой. — Мы уж думали, что ты не проснёшься… — усмехнулся он. Скорей всего, ему было плевать, что я мог так глупо лишиться жизни. — Кто вы такие? Что произошло? — спросил я. — Просто классно провели время. Ты хорош в постели. — Он подмигнул мне. — Только ты всё время какого-то Тома звал. Просил его о чём-то. — Ничего не помню… — я нервно закусил губу. — Никогда больше не буду пить! — Все так говорят, а потом — да здравствуют крепкие напитки, запрещённые препараты и случайные связи. — Нет… мне это не нужно… — прошептал я вновь пересохшими губами. — Мне пора идти… к Тому… — зачем-то добавил я. Наверное, ещё не очень хорошо соображал. Интересно, этот субъект точно не знает, кто я? Будет не очень-то весело, если интернет разразится статьями «Билл Каулитц и его новый любовник! Горячая сенсация!» (Пресса ещё не то придумает…) Но это не так уж важно.       Я не знал, как быть дальше, что говорить Тому, сможет ли он меня простить? Я не корил никого, кроме себя, хоть сейчас и понимаю, что моей вины в случившемся не было, даже догадывался, чьих это рук дело. Выйдя из квартиры, я бежал со всех ног, как будто за мной кто-то гнался. Жаль только, что от себя убежать невозможно — так хотелось выпрыгнуть из своей грязной оболочки и прижаться раненой душой к любимому брату. Не сразу я смог найти дорогу, заблудился в огромном скоплении многоэтажек. Голова закружилась, и я прислонился к стене. Чёрные круги поплыли перед глазами. Взять себя в руки и продолжить идти стоило мне железных усилий. Не помню, как дошёл до дома, распахнул двери и прямо в коридоре упал на пол и горько зарыдал. Я катался в истерике по полу и бил об пол руками. Тома не было дома. Вернувшись, он нашёл меня на полу, сжавшегося в беззащитный комок, словно ребенок. — Билл, что с тобой? — я кожей ощутил его страх. Чёрт, где же ты был ночью, когда мне нужно было твоё спасение? — Я… выпил вчера… — сделал паузу и шёпотом продолжил: — проснулся в чужой квартире… — обняв ноги близнеца, я заливал слезами его джинсы. — Томми, почему ты меня не спас? Меня просто использовали… Я теперь грязный, и ты даже прикасаться ко мне не захочешь! — я закричал. — Господи… — Том помог мне подняться и крепко прижал к себе, стирая слёзы, льющиеся из моих глаз непрекращающимся потоком. — Запомни: что бы ни случилось, для меня ты самый чистый, самый светлый на этой земле! Я люблю тебя. И сейчас я хотел пойти в полицию, чтобы заявить о твоей пропаже. Я так испугался! Но я так и не дошёл до дверей. Вспомнил, что нужно ждать три дня, но это слишком много. Я бы свихнулся… — Том, не нужно никакой полиции! — в ужасе крикнул я, даже не слушая. — Вернулся, а ты здесь… — тихий шёпот. — Ревущий, измученный, но самое главное, живой… — его губы покрывали моё лицо мелкими поцелуями, что действовали, будто лекарство. — Том, ты, наверное, не понял… — я поверить не мог, что он до сих пор ничего не сделал. — Я ведь изменник. Я отдавался невесть кому… Томми, прошу, ударь меня, мне так легче будет… — Нет, ни за что, я не смогу так с тобой поступить. Тебе причинили боль… и ты ещё больше страдаешь оттого, что чувствуешь себя виноватым. И я ощущаю, как тебе плохо, но не знаю, как тебе помочь. Время не вернуть назад. Ты просто знай, что я рядом…       Том повёл меня в ванную, помог раздеться и забраться в воду, натирал моё тело мочалкой и губами касался покрасневшей кожи. Я видел душевные страдания на его лице в тот миг, когда глаза брата заметили на моих бёдрах царапины и несколько синяков. Он целовал их — следы моего унижения, следы моего позора… Я хотел провалиться сквозь землю, но вместо этого принимал его любовь, ощущая себя недостойным такого чувства. — Том… я нарушил нашу целостность… — каждое слово давалось мне с трудом. Слёзы не переставали катиться по щекам. — И не трогай меня, пожалуйста. А вдруг я теперь чем-то болен? — стало страшно за себя и за Тома. Я схожу к врачу… Том перебил меня. — Это не ты. Это они нарушили. Они ещё за всё ответят. Каждый получает по заслугам, — любимый сжал кулаки.       Я боялся, как бы он не совершил непоправимых ошибок. Конечно, он мог бы заставить меня подать заявление в полицию, но, начнись разбирательства, в первую очередь рылись бы в нашей с Томом жизни, а там уже ничего не скроешь. У меня даже нет уверенности, что никто из приятелей не догадывался об истинном положении вещей. Даже фанаты, что ни разу в жизни нас не видели, могли понимать, какие отношения нас связывают, а те, кто почти каждый день вился с нами рядом, и подавно. Страшно подумать, что могло бы случиться. Поэтому я принял нелёгкое решение молчать и старался забыть об этой ночи. Но отношения с Томом дали трещину. Я отказывался от интима, лишь позволял поцелуи и прикосновения. С моим телом всё было в порядке, а вот с моей психикой, определённо, нет. Мне не было плохо или неприятно, когда Том гладил меня, целовал, но какой-то внутренний барьер теперь не позволял перейти границу. Том терпел и обещал мне ждать, сколько потребуется, а я чувствовал себя так, будто сам его предал. И засыпая в одной постели, мы будто становились чужими, потерянными для себя и друг друга. Выйти из этого тяжёлого состояния нам помогла музыка и поддержка поклонников, которые ждали наш альбом, общение с настоящими друзьями, пусть и по видеосвязи, встречи с родными. Оказалось, что мы совершили ужасную ошибку, сбегая от своей жизни и с разбега ныряя в новую. Таким образом, мы едва не потеряли самих себя. Нужно возвращаться, пока не захлебнулись.       Альбом готовился к выходу. Я вкладывал в музыку все свои страдания, но чувствовал, что пластинка получится слишком тяжёлой, а это не то, чего ждут от уехавших отдыхать музыкантов. Часть лирических композиций мы всё же решили оставить, но в то время, когда необходимо было со дня на день объявить дату выхода альбома, меня перемкнуло. Столько времени я мучился и изнывал от желания быть с Томом, при этом меня терзали смутные страхи и снились кошмары. Я чётко осознал, что так дальше продолжаться не может. И открывать изменения в своей душе я просто не решился… — Том, это невыносимо…       Ночь. Мы совершенно одни в пустом доме. Недавно уехали Георг с Густавом. Тишина, темнота и одиночество вдвоём. — Что именно? — Ещё немного, и у меня поедет крыша. Сделай что-нибудь, Томми. Даже если я буду против — не слушай меня. Мне нужно чувствовать твою любовь.       Близнец примкнул к моим губам, настойчиво целуя. Внутри всё сжималось от липкого страха. Я прекрасно понимал, что Том не сделает мне ничего плохого, не причинит боли, а если и причинит — то это будет та боль, которой хочу я сам. Но воспоминания и расплывчатые образы мурашками ползли по коже. Том ласково провёл ладонью по моей щеке, успокаивая, а я зарылся пальцами в его длинные волосы, которые он давно уже носил распущенными и слегка потянул. Мы избавились от одежды, и брат прижался ко мне. Я ощущал его тепло и быстро бьющееся сердце. Я хочу быть с ним. И я должен быть с ним, но… — Я люблю тебя, Том… — прошептал я, тяжело дыша. — А вот себя я просто ненавижу. — Не говори так, не смей! — близнец тряс меня за плечи, а я виновато смотрел в его медово-карие глаза. — Ты — это я. Я — это ты.       Очередной поцелуй. Хочется разрыдаться. Почему между нами такая пропасть? Я падаю и тяну за собой Тома. Он лежит на мне и сжимает мои леденеющие руки в своих сильных ладонях. Но сейчас я ощущал его слабость, бесконечное отчаяние. — Твоя боль — и моя тоже! И ты можешь сделать мне больно, если тебе от этого станет лучше. Если это нам поможет… — Что ты имеешь в виду? — растерянный, я ничего не понимал. — Возьми меня. — Том…       Я очутился сверху. Это было так странно в данной ситуации. Том предпочитал быть активом, но для него никогда не было проблемой мне отдаться. Любовь не терпит условностей и чётких делений на две части, просто так сложилось, что обычно принимающей стороной был я. И сейчас я никак не ожидал от брата такого подарка для меня и даже не был уверен, что готов получить такое взамен моей холодной отстранённости, отказов и избегания. Но Том был уверен, что сейчас это именно то, что мне нужно. — Билл, ещё немного — и с ума сойдёшь не только ты, но и я. Мне крышу сносит от того, что ты рядом и в то же время не со мной. Вчера едва сдержался, чтоб на тебя не наброситься. Так давай это сделаешь ты. Может, тебе станет лучше? — Я… попробую… — прошептал я, прижавшись всем телом. Мои руки скользили по телу Тома. За то время, пока я всеми силами избегал контакта с любимым, он стал более накачанным — всё чаще уделял время спортивному залу и держал себя в хорошей форме. Я изучал каждый участок тела, исследовал брата, будто открывая для себя заново. Рук было мало, чтобы всё прочувствовать, и я стал касаться близнеца губами. Меня било мелкой дрожью, но я не останавливался, пытаясь преодолеть свои страхи.       Мне нужно было переступить через это, вспомнить, как свободны мы были, когда наши отношения только начались. Казалось, что сейчас Том схватит меня, подомнёт под себя. Но он ничего не делал, просто смирно лежал и ждал, когда я решусь продолжить. Глаза Тома были прикрыты и, если бы не шумное дыхание, я бы подумал, что он спит. Я старательно избегал участка, сильней всего требовавшего ласки до тех пор, пока случайно не затронул рукой головку, истекающую смазкой. Мой брат безумно желал близости, неизвестно, какими силами он терпел столько времени, и мне даже стало его жалко. Том издал тихий стон, и теперь я повторил своё действие уже намеренно, растирая выступившие капли, а затем демонстративно облизал свои пальцы. — Вставь их в меня… — простонал Том. — Пожалуйста, я хочу быть с тобой одним целым, как раньше. Хочу принять тебя и раствориться в тебе. — А где… — я растерянно вертел головой по сторонам. — Держи, — близнец достал тюбик из-под подушки. Как будто готовился. Или всегда ждал?       Вязкая субстанция вылилась мне на руку. Кажется, я слишком сильно занервничал и надавил на тюбик. Том перевернулся — и правильно сделал, ведь сейчас мне было стыдно смотреть ему в глаза. Даже в шестнадцать я так не смущался. Скользя блестящими пальцами по ложбинке, я медленно проник одним внутрь, вспоминая прежние ощущения. Это всегда было чем-то особенным, когда Том отдавался мне — я чувствовал, как сильна наша связь, как глубоко доверие. Мне было не так сложно в этом плане раньше, а как будет теперь, когда я смогу оказаться под ним и не ощутить страха? Я хочу, чтобы у нас всё было, как раньше! — Ты даже в первый раз не так медленно всё делал… — Том усмехнулся, отчего непроизвольно сжался и шикнул. — Столько времени прошло… тебе может быть больно, — я осторожно растягивал узкое отверстие, прислушиваясь к каждому ощущению. Моё тело всегда в той или иной степени испытывало то же, что и тело близнеца. Я никогда не спрашивал, что он испытывал в ту ночь, помнит ли он вообще что-то такое? Нет, не вспоминать! — И пусть будет. Я знаю, тебе несладко пришлось… Но нужно перелистнуть эту страницу и идти дальше. — Мы сексом заниматься будем или философией? — смешок сорвался с моих губ. Я уже не осознавал, что делаю, меня вели инстинкты, но разум был словно не со мною. — Можно совместить, — я не видел лица брата, но готов был поспорить, что он улыбается. — А вообще, мы ведь не занимаемся сексом. Мы занимаемся любовью. Так и хочется однажды об этом в интервью сказать, — Том улыбнулся. Ему со мной комфортно, ведь близнец доверяет мне своё тело и пускает в свою душу мою истерзанную переживаниями, не боясь, что раны станут общими. Они уже стали. Были всегда. — Билл… уже можно… ох…       Три пальца уже двигались совершенно свободно, и Том насадился на них, глухо простонав. Я сам не заметил, когда успел всё сделать. Теперь я не контролировал себя. Резко убрал руку и, пока близнец не успел опомниться, проник в него наполовину. — Бл*… не так же! — Прости, — всё было не так, как всегда, но ведь мы не могли потерять ту связь, которой нам всегда не хватало и которую ничем не заменишь? Мы ведь не могли лишиться крепких близнецовых уз? Мы по-прежнему чувствуем боль, печаль и радость друг друга. Мы по-прежнему мы, а не я и Том.       Я двигался плавно, постепенно ускоряясь, пока не задал нужный ритм, который устраивал нас обоих. Том раскрепостился, расслабился, я больше не чувствовал напряжения. Пусть на душе не всё было спокойно, но тела, видимо, сами решили, что нам сейчас нужно, и мы сливались в единый организм. Я слышал и чувствовал бешеное сердцебиение Тома, он ощущал каждый мой вдох-выдох. Я забывал, кто я. Кто мы. Всё это неважно. Есть только наша любовь, которая никуда не исчезла, а стала только сильнее. Сумасшествие чистой воды — столько времени мы не были близки, мы жили, как обычные братья, но это ничего не изменило и не разрушило. Я знаю одно наверняка — кем бы мы друг другу не приходились, мы в любом случае будем вместе. Какие бы трудности не встречались на нашем пути, мы не сдадимся и всё переживём. А если не сумеем пережить — то уйдем, держась за руки, глядя друг друга в глаза. Мы вместе пришли в этот мир и не имеем права покинуть его поодиночке. Но сейчас рано думать об этом.       С каждым новым движением из тела уходила тяжесть, на смену ей пришла лёгкость и ощущение свободы. Больше не было душевной боли, ничто не терзало и не беспокоило. Мы выпадали из реальности каждый раз, когда соприкасались наши руки и сплетались пальцы, все подчинялось особым инстинктам — близнецовым… Я отпустил всё, что меня волновало столько времени. Задыхаясь от любви, яростно впивался в губы, кусал их, тянул, совсем как в нашу первую ночь, не ставшую полной, но давшей начало нашим осознанным чувствам. Стоны Тома сливались с теми звуками, что издавал я, уже не различая, где его голос, а где мой. Всё было нашим, только нашим, неразрывным и неразделимым, и мы записывали в подсознание, что не оторвёмся друг от друга больше никогда и не допустим в нашу жизнь чужих людей, которые могут всё разрушить, не зная правды, или же, наоборот, зная. Пусть нашу любовь ещё не раз назовут извращённой и ненормальной, пусть мы сами скажем в интервью, что между нами ничего нет, но истина будет известна лишь нам и самым близким людям из нашего окружения, существенно сократившегося за последний год. С нами всегда будет музыка и любовь, а всё остальное останется в прошлом, не будет иметь никакого значения… Головокружение, сбившееся дыхание, стоны, крики, цветные пятна перед глазами — эйфория, о которой невозможно даже мечтать. Страсть вперемешку с нежностью. Никакого страха. Никаких сомнений. Только наше настоящее. Всё куда-то плывёт, и я закрываю глаза. Я счастлив. Мы счастливы!       С этого дня в наших отношениях всё постепенно изменилось, я переставал бояться близости с любимым, отпускал себя, постепенно заходя всё дальше, и наступила прекрасная ночь, когда Том был вознаграждён, я подарил ему себя без страха, без дрожи в теле, без немых просьб остановиться. Мы до рассвета не отпускали друг друга, не разрывали контакта. Он взял меня несколько раз, а мне всё было мало, я словно хотел наверстать упущенное. Приятная усталость разливалась по нашим телам, и мы засыпали, не обращая внимания на то, что сквозь неплотно закрытые жалюзи прорывается солнце, освещая наши лица. Это был счастливый рассвет. Всё будет, как прежде, возможно, даже лучше!       Мы всё-таки дописали альбом, конечно, не без помощи Густава и Георга, без них бы мы не справились. Как же хорошо, что у нас есть такие замечательные друзья, проверенные временем, которые ни разу нас не предавали. Потому что они были с нами ещё до того, как мы прославились, когда у нас не было лишних денег даже на новую гитару. И они будут вместе с нами до конца. Ни за что не примем в группу других музыкантов, только если временно, но если Густи или Гео захотят уйти из группы, то мы не сможем работать без них как Tokio Hotel. У меня давно уже были мысли на эту тему. Возможно, я бы смог выступать просто вместе с Томом, но это уже будет не группа, я не знаю, как всё это называется — дуэт, может, сольный проект, может, ещё что-то. Или вообще займёмся чем-то другим? У меня неплохие познания в моде благодаря немногочисленным хорошим людям, которые всё-таки нас окружают. Все те, кто любил лишь наши деньги или хотел воспользоваться для каких-то других целей, постепенно отсеялись. А меня всё чаще посещало вдохновение, было много таких мыслей, которые не подходили ни для альбома, ни для песен вообще, я делал разные наброски одежды, что-то рисовал… Вдохновение било ключом. После воссоединения с Томом я будто заново родился, почувствовал себя живым, любящим и любимым. Всё, что мне нужно для счастья — это Том. Во всех смыслах. И Том ощущал себя также. Его больше не преследовали тяжелые мысли такие как о распаде группы или переезде куда-то в глухую деревню, подобную той, в которой мы родились. Альбом понравился не всем фанатам, но это было именно то, что мы хотели выпустить. Мы потеряли многих за время нашего молчания, но не стали слишком сильно из-за этого расстраиваться, одни ушли, появились другие. С нами осталось немало преданных поклонников, готовых поддержать в любом голосовании, ведь даже во время перерыва мы получали награды и тёплые слова поддержки. Теперь мы можем вернуться, открыть новую страницу своей жизни. Встречайте новых Tokio Hotel!»  — Билл, что ты там такое пишешь? — Том обнял любимого со спины. Он долго прятал от близнеца текст, который уже несколько дней усиленно набирал в ноутбуке. — А ты когда-нибудь думал о написании книги, Том? — младший улыбнулся. — Нет, а что? — старший нежно поцеловал брата в щёку. — Я уже начал… пишу правду о нас. Ту правду, которую никто никогда не узнает, которую знаем только мы с тобой. Из меня бы получился неплохой писатель, но о таком нельзя говорить, верно? — Билл усмехнулся. — Я ночью почитаю, когда ты отсыпаться будешь. А потом мы вместе возьмёмся за написание «правды» для фанатов. Договорились? — Эй, писать книгу — моя идея! — шутливо обиделся младший. — Наша, милый, наша… — возмущения Билла утонули в поцелуе…       Tokio Hotel вновь взошли на сцену, посетили множество стран и городов всего за год, наверстывая упущенное за годы отдыха. В 2016 году, наконец, вышла долгожданная книга близнецов на двух языках, фанаты быстро взялись за её перевод, каждый пытался привнести немного своего взгляда на написанное. Словом, фандом жил своей жизнью и все верили в то, что было им близко, понятно и приятно. Билл и Том не читали комментариев относительно своего творчества, ведь они знали, что настоящая правда останется правдой только для двоих.       The end