У него есть гордость...

Замок привычно щёлкнул, и Робин с Роландом вошли в дом. Тишина и порядок царили внутри. И мальчик не решился нарушить сейчас ни того, ни другого, а беззвучно, как когда-то учил его ещё в Зачарованном Лесу отец, проскользнул по лестнице наверх, в свою комнату. Реджина ещё не пришла. Робин это знал, когда забирал сына из школы. Но надеялся. Напрасно. Он так же, как сын, не тревожа строгое молчание дома, поднялся наверх, в детскую. Кивнул няне, отпуская, а сам подошёл к кроватке, где мирно спала его дочь. Невинное создание, она стала заложницей его ошибок, которые он не мог исправить, о которых молчал сам, о которых молчала Реджина. Казалось, что так проще, ведь родственным душам не нужны слова. И Реджина, безусловно, любила девочку, потому что любила её отца и потому что ребёнок ни в чём не виноват. Часы на каминной полке констатировали половину десятого. За окном давно стемнело, а огонь в камине, получивший новую порцию дров, разгорался ярче и довольно гудел. Робин знал: она придёт ровно в десять. Уставшая, но в хорошем настроении. Сядет рядом, положит голову на его плечо, и так они просидят несколько минут, несколько спокойных и счастливых минут, как будто не было ни Мэриан, ни Зелены — ничего. Вот только от неё будет пахнуть чужой туалетной водой. Он знает чьей и ненавидит этот аромат. Так пахнет Генри, когда возвращается от Эммы. Реджина расспросит его про детей, благодарно погладит по щеке, а потом они съедят приготовленный наспех ужин, обсуждая ничего не значащие вещи. И пока он будет мыть посуду, она примет душ и проведает детей: поправит одеяло Роланду, заберёт книгу из рук Генри, коснётся рыжих волос дочки Гуда. Робин будет ждать её в постели. Он захочет поговорить, как хотел это сделать уже много раз, потому что дальше молчать невозможно, потому что дальше так жить невозможно. Он не хочет делить её ни с кем, даже если Эмма — просто подруга, которая нуждается в поддержке после смерти любимого. Робин может успокаивать себя этой мыслью сколько угодно, но… Реджина не даст ему говорить, она втянет его в долгий и страстный поцелуй. Она умело его заведёт с полоборота. Но никакое мыло не способно смыть запах Эммы с её кожи. И Робину покажется, что в постели их трое. Однако он забудет все слова, желая тела Реджины и её ласк. Но ласки ленивы, а тело почти безучастно. Она думает, что посредственный секс лучше разговоров, выворачивающих душу наизнанку. Утром ранний подъём, семейный завтрак, сборы детей в школу. Она будет занята хлопотами, но найдёт минуту, чтобы окинуть его пристальным взглядом, поправить галстук, помочь с запонками и напомнить, в какое время закончатся занятия у Роланда, проводит Робина до двери и поцелует на прощание. Субботу они проведут с друзьями. Утром отправятся в лагерь Бравых ребят, и всю дорогу Реджина будет катить коляску с малышкой и окликать Роланда, когда тот, заигравшись, скроется из вида, будет приветлива в лагере абсолютно со всеми, только Малышу Джону, как всегда, от неё достанется. Ужинать они будут по заведённой традиции у Прекрасных. И Реджина снова будет улыбаться. Но только с появлением Эммы её взгляд оживёт, а пластиковая улыбка станет искренней. Воскресенье — семейный день, они проведут его дома. Она будет неулыбчива, молчалива и раздражительна. Только дети смогут отвлечь её. Лёгких «случайных» прикосновений Робина, которые успокаивали или заводили её, на которые она всегда открыто реагировала, прежде таких желанных, теперь она будет избегать, сжимая в кармане домашней кофты телефон, и, вздрагивая каждый раз, при звуке пришедшего сообщения уйдёт в кухню или в кабинет. В конце концов у него есть гордость! Руки дрожали. И Робин сильнее сжал бокал. Пальцы побелели. Он сделал большой глоток. Было лень идти за льдом в кухню, и тёплый бурбон, медленно стекая, обжигал пищевод и разжигал злость. У него, безусловно, была гордость, через которую он переступал не раз. То прикрывался кодексом чести, разбивая сердце любимой, то наплевав на него, взял её в склепе, даря напрасную надежду, а потом унизил её своим выбором и не сдержал слова. Потерял надежду сам и отказался от Реджины, растоптав свою родственную душу. О! У него, безусловно, есть гордость! Где-то далеко, глубоко, на задворках! Именно поэтому она не возражает против того, что Реджина, собрав по крупицам свою душу, склеив осколки своего сердца, попыталась понять и приняла Робина, продолжает любить его, искренне веря в глупое предсказание про идиотскую татуировку. У него есть гордость — у него нет совести… Робин отшвырнул бокал, но тот, не долетев до стены, упал на ковёр и, не разбившись, тихо покатился. Ровное пламя слишком спокойно. Он схватил кочергу и разворошил угли. Сноп искр взметнулся вверх. Красные языки нервно заплясали. Он отбросил кочергу — загнутый конец её оказался в углях, а рукоять опёрлась на решётку. У него нет совести, но есть татуировка. Он содрал так заботливо застёгнутую утром Реджиной запонку и закатал рукав. Татуировка, которая заставляет Реджину верить и делает её несчастной. Он делает её несчастной. Кровь прилила к лицу, в висках стучало. Робин сжал кулаки, успокаивая дрожь. На часах короткая стрелка уже замерла на десяти, а длинная перескочила на одиннадцать. У него совсем немного времени. Робин опустился на колени перед камином, вытянув перед собой правую руку. — Нельзя верить в предсказания! — вслух произнёс он. — Мы сами творцы своей судьбы. Глаза, вылезающие из орбит, горели какой-то обречённой уверенностью. Робин достал из кармана кожаный бумажник и зажал его в зубах. Потом схватил левой рукой кочергу и прижал раскалённый до красна конец к запястью правой.