А может, будет так?

   Ты встретишься мне первого сентября в Санкт-Петербургском государственном университете. Правда, в тот день я тебя не замечу. Все мы будем одинаковыми - официальная одежда, каблуки, укладки, торжественные выражения лиц... Первокурсницы.    Зато на следующий день я тебя разгляжу. Нарочно выйду в университет пораньше, чтобы точно не опоздать. Пара - введение в общий курс детской и подростковой психологии; до неё будет минуты три, когда я войду в аудиторию, обмахиваясь чистой тетрадкой, чтобы не задохнуться в этом сентябрьском пекле, и бегло осмотрюсь.    Преподаватель ещё не придёт к тому времени. Последние парты будут заняты двумя компаниями, окружёнными громким гулом голосов - одна сплошь девчачья, вторая смешанная; на предпоследних тоже не будет свободных мест. Впрочем, меня скорее заинтересуют первые парты, которые обычно пустуют и пребывают в тишине. Но тут - подарком судьбы, а пока что простой неожиданностью - ты, смотришься в зеркальце и поправляешь искусно заплетённый "колосок". Жёлтое воздушное платье, белые туфли на шпильке, на спинке скамьи - белая сумка... среди всего этого ты, блондинка с полупрозрачной кожей, как будто начнёшь немного светиться. Серьёзный и донельзя милый ангел. - Привет, - я подойду к кафедре и окажусь как раз рядом с тобой. - К тебе можно? - Э, тут свободно, - пробормочешь ты. Потом твёрдо поправишься: - Да, конечно, садись.    Ты посмотришь на меня, и я увижу, что глаза у тебя карие. Тёмные, очень тёмные. Я пройду по ближайшему проходу и приземлюсь в метре от тебя. - Тебя как зовут? - Саша. А тебя?    Мелодичный голос, сопрано или меццо-сопрано... Я подумаю, не назваться ли кем-нибудь другим, но как раз тут войдёт препод. Старенький, но бодрый, в сером костюме (по такой-то жаре!) и в очках. - Аня. Иногда зовут Аничко, это по-чешски.    "Боже, что я несу?" - мелькнёт у меня в голове. Ты молча кивнёшь и поднимешься с места, я поспешу сделать то же. Сзади послышится дружный гогот. - Сразу видно школьных отличниц, - улыбнётся старичок. Мы быстро сядем обратно; у тебя при этом очаровательно порозовеют щёки. - Позвольте представиться: меня зовут Трубачёв Алексей Михайлович... - тут мы с тобой искоса глянем друг на друга. Исторические аналогии - разве не чудесный повод для близкого знакомства?    Пара пройдёт выше всяких похвал. Сам по себе предмет интересный, а если к этому прибавить тот факт, что рядом со мной будет сидеть существо, похожее на Галадриэль из "Властелина Колец"... Тишайший (естественно, про себя я назову его именно так) окажется превосходным рассказчиком и известным учёным впридачу. Он улыбнётся и даже подмигнёт нам, когда будет выходить из аудитории.    В течение того же дня мы как-то непринуждённо обменяемся телефонными номерами. Я узнаю, что по паспорту ты Александра Лопухина, а заодно - насколько тебе осточертели любые шутки о Лермонтове в связи с твоей фамилией. Мой рыцарский обет никогда не шутить над этим послужит началом нашей дружбы.    Вечером я приду домой позже, чем планировала. Ты, перехватив тему рыцарства, пригласишь меня на вечерний променад по Питеру и на чашку-другую горячего шоколада (кофе ты, как выяснится, не пьёшь). - Так значит, ты коренная петербурженка? - Неужели это так заметно? Я вроде не очень хорошо знаю город... - Ну, во-первых, ты себя недооцениваешь. А во-вторых, питерцы, по моим наблюдениям, улыбаются чаще других россиян. И улыбки у них такие... открытые. И красивые. Как твоя.    Ты рассмеёшься - тихо, приятно, кокетливо. Так не смеются во время дружеских прогулок. Где-то внутри меня начнёт крепнуть надежда.    Мы расстанемся затемно в аллее у Мариинки. На прощание я в шутку приложу к губам твою руку, а ты пошлёшь мне воздушный поцелуй из глубины аллеи.    Дома, конечно, будет Маша, остывший ужин и пропущенные от родителей. Все недовольны и всем что-то надо, один ужин спокоен и ждёт своей участи на письменном столе. - Где ты была? Я волновалась за тебя, могла бы хоть позвонить, и... - Мань, давай договоримся сразу: ты не лезешь в мою жизнь, я - в твою. Нам всё-таки восемнадцать, а не восемь. - Нас же отправили сюда вместе! Мы должны заботиться друг о друге, в конце концов. - Я не собираюсь следить за каждым твоим шагом, если это называется заботой. И тебе не советую. - Ну всё, говори! Мне же любопытно, где ты была, с кем? - Вот это уже ближе к истине. О'кей, я гуляла по городу со своей новой подругой, довольна? - Ага. Что за подруга? - Саша. Просто девчонка с моего курса, сегодня познакомились. Ничего интересного.    Почувствует Маша враньё или нет, она в любом случае от меня отстанет. Хотя бы пока. До конца вечера я буду слушать её рассказы о преподах ("одна такая странная, сама только в аспирантуре, а уже преподаёт, и ещё у неё дреды и в одном ухе огромная серёжка, прикинь, она так и на пару явилась"), учёбе ("скукоте-ень, только один предмет нормальный, и вообще, не надо было в первый день четыре пары втыкать"), однокурсниках ("совсем на наших школьных придурков не похожи, такие красавчики и умные вроде") и еде в местной столовке ("гадость, завтра с собой возьму что-нибудь перекусить"). Однокурсницы упомянуты не будут вовсе.    С родителями придётся разговаривать серьёзнее. Папе, как и всегда, будет интересно только моё и машино самочувствие, а вот маме долго придётся объяснять, что необязательно звонить мне по триста раз на дню и проверять, пообедала ли я вовремя. Но даже в её подозрительную голову пока не закрадётся мысль о том, почему я провела полдня с малознакомой девицей из универа. И это несмотря на огромное количество скандалов и головомоек, устроенных по поводу моей злосчастной ориентации. Ладно, посмотрим, что будет дальше.    Я снова встречу тебя и завтра, и послезавтра, и через неделю. При виде тебя я начну улыбаться, а внутри впервые за долгое время шевельнётся что-то терпкое и нежное, как твой любимый горячий шоколад. Сколько кружек его будет выпито в кафе, забегаловках и (лучший вариант, пожалуй) у старика-кофейщика напротив Казанского собора! Этот "старик" по имени Дима, на вид лет двадцати восьми, с вечно закатанными рукавами клетчатой рубашки, начнёт здороваться и иногда болтать с нами, когда к его лавочке не будет огромной очереди мучимых жаждой хиппи, фриков и туристов. Так будет и в один из прохладных октябрьских вечеров, когда на город уже начнут лениво сползать синие осенние сумерки. - Вечер добрый! Я уж думал, что вы не придёте совсем, заждался вас. Что это вы сегодня так поздно?    М-да, такое только в Питере и услышишь. "Не придёте совсем", "заждался"... И это не в элитном ресторане, а на обыкновенной городской площади. В Петербурге, как я замечу через пару недель, проведённых здесь, совершенно другая культура. Даже если человек к ней не привык - делать нечего, приходится соответствовать. - Пятую пару решили провести ни с того ни с сего, - пожалуешься ты. - Если бы мы знали, мы бы, конечно, предупредили вас. - И не просто пару, а латынь, к которой никто не готовился! - подхвачу я. - Одним словом, после такого стресса нам срочно нужен горячий шоколад. - Это я уже понял, - рассмеётся парень. - Вам как обычно?    Мы, не сговариваясь, одновременно кивнём и отойдём чуть в сторону, чтобы не лезть под руку. Ты пожалуешься на холод, я спокойно сниму свой кожаный плащ ("мужско-ой" - недовольно протянет продавщица, когда я буду покупать его на свою первую в жизни стипендию), накину его на твои плечи и приобниму тебя - то ли для лучшего сохранения тепла, то ли из каких-то иных соображений. - Ваш заказ, миледи, - раздастся сзади голос Димы, вынудив меня убрать руку с твоего плеча и принуждённо рассмеяться. - Благодарю вас, - я присяду в изящном (насколько позволят рваные джинсы) реверансе. - Я вам крайне признательна, - теперь уже ты сделаешь нечто вроде plie, придерживая складки несуществующего платья. Тут к лавочке старика-кофейщика подойдёт компания студентов-архитекторов, Дима быстро отдаст наши стаканчики и займётся гостями, а мы молча продолжим свой нескончаемый путь по Петербургу. На набережной Фонтанки мне придёт на ум стихотворение Бродского, и я тихо начну: - Это было плаванье сквозь туман. Я сидел в пустом корабельном баре, Пил свой кофе, листал роман; Было тихо, как на воздушном шаре, И бутылок мерцал неподвижный ряд, Не привлекая взгляд. - Судно плыло в тумане. Туман был бел. В свою очередь, бывшее также белым  Судно... - подхватишь ты, и дальше мы заговорим хором: - ... (закон вытесненья тел) В молоко угодившим казалось мелом, И единственной чёрною вещью был Кофе, пока я пил. Моря не было видно. В белёсой мгле, Спеленавшей со всех нас сторон, абсурдным Было думать, что судно идёт к земле - Если вообще это было судном, А не сгустком тумана, как будто влил Кто в молоко белил.    Мы остановимся, глядя на расплывающиеся силуэты зданий, отражённых в воде, на чугунный мост с решётчатыми перилами, на пустую набережную. Тихие и ровные удары моего сердца постепенно начнут учащаться и отдаваться лёгким звоном в ушах. Усилием воли я заставлю себя подумать, как же здорово будет сейчас вместе сделать круг до любимого "Зингера", зачарованно поглазеть на витрины, раскрыть пару особо дорогих и редких томов, а потом попрощаться с Димой и отправиться по домам. "Зато ты проводишь её, как всегда. Это уже замечательно"    Ты будешь стоять чуть впереди меня и смотреть на воду, а я - на твои длинные распущенные волосы, отливающие серебром. Неожиданно ты обернёшься ко мне; тёмные вишни-глаза тревожно блеснут в окружающем мраке. Что-то, чему я никогда не смогу найти объяснения, заставит меня шагнуть вперёд и притянуть тебя к себе. И странно: ты, скромная девочка-отличница, сама потянешься розовым детским ротиком к моим тонким, обветренным губам... Ты смешно причмокнешь возле самого моего рта - как будто меня можно будет удовлетворить этим! Правая рука сама скользнёт на талию, левая будет занята твоими волосами. Впервые за долгое время поцелуй превратится для меня в нечто большее, чем дело техники; все нехитрые приёмы, обычно сильно впечатляющие партнёра, станут естественными и незаметными, будто отойдут на второй план. На первом останется игра и страсть, которую я осмелюсь наконец назвать любовью - хотя бы мысленно. В какой-то момент мне станет не только жарко, но ещё как-то солёно на языке, и я открою глаза. Твоё заплаканное лицо.   Осторожно вытру дрожащими пальцами бликующую дорожку слёз, потом ещё и ещё... - Саша, - скажу я максимально тихо, но и это в окружающей тишине покажется громом среди ясного неба. - Что случилось? - Я не понимаю... - всхлипнешь ты. Молча обниму тебя за плечи, доведу до ближайшей скамейки. Твоя голова как-то сама собой окажется на моём плече. - Ты в меня влюбилась? Ты сокрушённо кивнёшь и снова зальёшься слезами. -Чш-ш, не надо плакать, ну, Саш... - в моём голосе опять скользнёт эта предательская нотка растерянности. Я никогда не научусь успокаивать. - Не надо, ты ничего плохого не сделала. - Но ты же... ты же... - Девушка? - Д-да... - Послушай, я тебя люблю. А ты любишь меня. И кто посмеет сказать, что это неправильно, пусть катится ко всем чертям. - Тогда я и качусь, - вдруг нарочито громко скажешь ты своим мелодичным меццо-сопрано и встанешь, вырвавшись из кольца моих рук. Истерика, не иначе.    К тому моменту я пройду через громадное количество таких сцен. Только вот тебя я действительно буду любить. Наверное, от этого я растеряюсь и промолчу, ожидая, что будет дальше.    А ты уйдёшь. Бесшумно уйдёшь по набережной в своих смешных розовых ботах, как у куклы Барби, и не разу не оглянешься на меня. Сердитая фигурка в мужском плаще будет быстро уменьшаться и скроется в какой-то тёмной подворотне, а я... Я даже не подумаю кинуться за тобой. Честно говоря, тогда мне покажется, что всё кончено.    Я лягу на скамейку, заложив руки за голову, и взгляну на небо. Чёртовы звёзды будут светить, как будто ничего не произошло. Я со злости кину в них одно из своих многочисленных колец; оно не долетит совсем чуть-чуть и с металлическим лязгом упадёт на тёмную мостовую.    Минут через пять полной неподвижности я начну ощущать тревогу. Она будет нарастать, как снежный ком, и в конце концов обрушится на меня со всей силой. Это будет тревога за тебя. Каково же тебе пришлось - бояться собственных чувств, ежедневно глушить их, а потом наконец дать им волю - и до полусмерти испугаться и самой себя, и объекта своей любви? Услужливая память мгновенно подсунет мне историю самоубийства, произошедшего отчасти по моей вине.    Около года тому назад мне не посчастливится встретить прекрасную итальянку, темноволосую девушку с миндалевидными карими глазами и бархатным голосом. Я влюблюсь во внешность, что будет как минимум опрометчиво, а как максимум - очень опасно. За стройным телом, покрытым ровным бронзовым загаром, за ярко-красными чувственными губами и вызывающе-смелой манерой одеваться будет скрываться пустышка, посредственность. Боже, как скоро она мне наскучит. Однако я не решусь бросить сношения с этой девицей - в конце концов, чем лечить разбитое (на тот момент) сердце, как не сексом с красавицей-южанкой? Мне не придёт в голову, что она сможет полюбить меня всерьёз, вообще - что она способна на сильные чувства, до такой степени эта девушка покажется мне заурядной и глупой. Когда я буду уезжать из Италии, Джульетта (а её будут звать именно так: ирония вообще часто встречается в жизни) станет плакать и махать мне рукой из зала ожидания, как в дешёвых мелодрамах. И я не обернусь ни разу. "Распущенность, форсирование чувств и больше ничего" - так я буду рассуждать в ту пору. Патологическое желание испортить чужую жизнь, чтобы подлатать свою.    А через неделю мне по электронной почте придёт извещение о суициде Джульетты Карлони и фотография предсмертной записки. Посиневшая и вздувшаяся от морской воды красавица... меня передёрнет. Открою электронный текст завещания и записки, пробегусь глазами по незнакомым именам; так, так... "Девушке, которую я любила и люблю, оставляю фамильное кольцо моей матери и своё благословение. Живи счастливо, ты, мучившая меня" Эти слова будут всегда, всю жизнь стоять у меня перед глазами, гореть, выжигать порой пару-тройку слезинок и пугать своей итальянской вычурностью. Кольцо я так и не заберу с почты. Так и должно быть: все ценные реликвии скитаются по свету и долго не находят пристанища. На моих руках только безделушки.    Вся эта история занимает очень много места и времени, но на деле она промелькнёт у меня в голове за секунду. В следующую же секунду я уже буду бежать со всех ног в том направлении, в котором скроешься ты, Саша. Поворот, ещё поворот... - Чёрт возьми! - меня даже подбросит от неожиданности.    Ты будешь сидеть на холодном асфальте, закутавшись в мой плащ, и тихонько всхлипывать. На мой возглас ты обернёшься лишь спустя несколько секунд, как в режиме замедленной сьёмки. - Аня... - бесцветным голосом скажешь ты. - Да, Саш, это я, - я сяду рядом с тобой и обниму, чтобы согреть и успокоить. - Прости, я... Я была неправа, - твой голос будет звучать так странно. Наверное, всё дело в слезах. - Простудишься ведь. Вставай, ну... Вот так, - я помедлю пару секунд и добавлю: - Пойдём?    Вместо ответа ты кивнёшь своей светлой головкой, я возьму тебя за руку, и мы побредём вдвоём по переулкам и подворотням вечернего Петербурга. Вечер сменится ночью, затрезвонит мобильник сначала у меня ("Иди ты!" - тихо выругаюсь я, отключая его ко всем чертям), потом у тебя. Ты со страхом посмотришь на мигающую надпись "Мама" на экране, потом переведёшь растерянный взгляд на меня... И едва не обидишься, когда я не выдержу и засмеюсь - уж очень ты будешь похожа на ребёнка, случайно разбившего любимую мамину вазу. - Саш, давай я с ней поговорю? Ты испугаешься ещё больше, но трубку отдашь. Я, немного поколебавшись, нажму на "Принять вызов", усмехнувшись тут же родившемуся в голове каламбуру. - Алло, - голос спокойный, твёрдый и холодный, с нотками металла. - Здравствуйте! - улыбнусь я незримой собеседнице. Мне почему-то вдруг станет очень легко и весело. - Здравствуйте, - несколько озадаченно прозвучит в трубке. - А нельзя ли к телефону Сашу, если вас не затруднит? - Думаю, нет. Понимаете, она хотела, чтобы с вами поговорила я, - ты сожмёшь мою руку сильнее; я, успокаивая, поглажу большим пальцем тыльную сторону твоей ладони.    Пауза. - А... - послышится глухой кашель. - А кто это говорит? - Аня, девушка вашей дочери.    Ты сдавишь мою руку так, что придётся выдернуть её, чтобы не заработать синяк-другой. - Простите? - голос из просто холодного превратится в ледяной. - Вы спросили, кто говорит. А с вами говорю я, Аня, ну, или можете звать меня Аничко - в общем, однокурсница и девушка Саши. Вы, наверное, хотели узнать, где она. Так вот, она сегодня ночью будет гулять со мной и домой не придёт. Вы только не волнуйтесь, завтра всё равно нет пар, а я прослежу, чтобы с ней ничего не случилось, обещаю.    Так и не дождавшись вразумительного ответа, я, довольная, сброшу вызов и повернусь к тебе, ожидая увидеть обиженное или, того хуже, злое выражение на твоём милом личике и заранее принимая оборонительную позу (иными словами, вжимая голову в плечи). Но тут произойдёт что-то совсем неожиданное. Ты бросишься мне на шею и покроешь моё лицо поцелуями. - Анюта... Ты... Спасибо! Ты чудо, я бы никогда... Никогда бы так не смогла... Ты герой! - всё это будет произнесено горячим шёпотом, обжигающим шею, сквозь смех и (неужели опять?) слёзы.    Мне останется только обнять тебя покрепче, улыбнуться и поцеловать. Выйдет коротко и куда более страстно, чем на набережной; у тебя вырвется тихий стон, но главное - ты ответишь на поцелуй, а после я отстранюсь и увижу твои сияющие глаза, полные счастья. Ты больше никогда не заплачешь во время поцелуя, да и вообще твои слёзы станут довольно редким явлением в нашей жизни. В нашей счастливой жизни.