Контролёр душ

Какой занудный идиот решил, что Смерть — это скелет в черном балахоне с длинной косой? Покажите мне его, и я плюну в него жвачкой со словами: «Умники дохнут первыми!» Нет, я вовсе не злой. Для умников смерть действительно предоставлена вне очереди. Это выгодно боссу моего босса. Последний у нас что-то вроде невидимых зубов, которые висят над твоей головой и душой повсюду и в случае ошибки клацнут у уха. Конечно же, я это выдумал. Как только его не называли наши подчиненные. Я до сих пор удивлен, что они не корчатся в страшных муках его кары. А вот босс нашего босса очень даже реален со своими ежедневными истериками, хотя он это называет конференцией-с-раздачей-всем-пиздюлей-и-схем-сегодняшней-работы. Я твердо уверен, что он видит в нас гору рулонов туалетной бумаги, которой подтирает свою жо… промокает потную шею от «тяжелого» стресса («Мы же команда, и я за вас волнуюсь, понимаете?»). Конечно-конечно. Еще бы не понимать, что если его посчитают недостаточно целеустремленным для такой ответственной должности, то Биг Босс его чик-чик. Никто не знает, как происходит этот «чик-чик», но плохие или ленивые работники обычно исчезают бесследно. Испаряются, как феи. Такой стимул работать, короче. Правда, отчаянные сплетники шушуканьем выдвигают еще добавочную версию, что якобы наш босс — импотент и поэтому ходит таким нервным придурком. Косяк — раз, косяк — два. Ловко затягиваюсь, вдыхая приторный дым. По телу разливается туман эйфории, совпадая со сладким воздухом сентябрьского ветра, забивавшегося в ноздри. Наверное, в последнее время я слишком много курю. А все из-за одного тощего мудачины или манерного до тошноты аккуратиста. Ну и плевать. Все равно мне никогда не умереть от рака легких. Главное — не доходить до придурковатого состояния. Работу-то никто не отменял. Время — пять пятьдесят три вечера. Я сижу на крыше сорокашестиэтажного дома, свесив ноги в пустоту. Жаль, что не умею летать — дотянулся бы рукой до бледно-оранжевого неба. Напротив меня пестрит яркими лампами местный кинотеатр, у входа которого стоят люди в ожидании своих друзей, вторых половинок и близких. Над их головами висит черно-белый стенд с рекламой премьеры нового фильма. Еще раз мысленно фейспалмлю над пафосным названием «Не играй со Смертью», напечатанным кровавыми буквами, и изображениями в виде черепа с конусообразным капюшоном и лезвием косы. Но вернемся к умникам. Они нужны нам в качестве рутинной работы и прочей бумажной волокиты, от которых я лучше стану феей, чем буду разбираться с ними. Но слава страшной Смерти, меня назначили контролером душ. Скажи это кто-нибудь прошлому мне, я бы заржал, похрюкал, снова заржал и предложил чуваку упороться вместе со мной травкой. Собственно, упоротым я и умер. Нюхнул волшебной пыльцы и с придурковатой решимостью встал скейтбордом на высокую рампу, дабы показать обдолбанным друзьям свое чемпионство. Доказал. Переломанной шеей. Больно было чуть-чуть. Друзья плакали, вздыхали и курили по мне неделю, мама оправилась от потери старшего сына спустя два года, а мой брат, тринадцатилетний, вредный Бакки, только один раз шмыгнул носом. Один раз! На следующий день после моих похорон он бодро занял мою кровать и перетрогал все мои спортивные фотокарточки своими жирными, толстыми пальцами! Я тогда мечтал только об одном — схватить металлическую коробку из-под этих же фотокарточек и распидорасить им его довольную физиономию. Жаль, что смерть Бакки нескоро: умрет он в пятьдесят три года от ожирения — я заглянул в общий смертный список. Будет круто ему вмазать, когда братик увидит меня. Вот для этого, так и быть, специально надену черный балахон и прихвачу с собой косу для эффекта. Что? Как положено. Вот описается от страха. Нет, я совсем не жестокий, просто немного злопамятный. Мой мобильник вибрирует в кармане джинсов, заставляя меня дернуться от неожиданности. Взглянув на отсвечивающийся номер конторы Смерти, я чертыхаюсь, поспешно выбрасываю косяк и чищу горло кашлем. — Слушаю! — бодро откликаюсь, будто только и делаю, что пашу на их благо. — У тебя на сегодня еще одна работа, — раздается строго-ленивый голос Аиды, одной из секретарш моего босса. — Записывай адрес. Стерва! Я нашариваю в кармане черного худи смятую бумажку и прогрызенную ручку. — Будет исполнено! — как можно серьезнее оповещаю после того, как закончил чиркать. — Удачи, — я практически вижу, как по ту сторону трубки закатывают глаза. Гламурная мертвечинка! Цокнув языком, я встаю на ноги со скейтбордом в руке и направляюсь к дверце чердака, ведущей на последний этаж дома. У меня есть еще полчаса, чтобы добраться до места назначения. Это недалеко. На тридцать девятом этаже оформленный в стиле барокко лифт открывает мне солидного вида мужчину с крохотной собачкой породы шпиц. О, нет. Морщусь, ожидая острой реакции. И она не заставляет себя ждать. Собачка заходится визгливым, оглушительным лаем, постепенно отскакивая назад. Животные боятся и ненавидят мертвых. — Дана, фу! — мужчина непонимающе дергает ее за поводок, но та упирается. Ошейник натягивается, того и гляди задушит ее. Быстренько нажимаю на кнопку, и двери закрываются, в последний момент показывая раздраженный взгляд мужчины. Я что, виноват, что твоя чихуахуа растеряла свои королевские манеры?! Прислоняюсь спиной к золотистой стене и недовольно потираю переносицу пальцами. Как вы уже поняли, умер я подростком. Forever шестнадцать. Придурок. Наркоман. Гей. Девственник. Чемпион по скейтбордингу. Ну, ладно, просто призер по скейтбордингу. Я не жалею о прошлой жизни, все-таки она была дерьмовой. Вы бы стали жалеть, если по утрам ваша зубная щетка пахнет лимонным освежителем, прямо как из унитаза, а мама постоянно кричит, размахивая засохшей тушью, как вы ее достали; если вас бросил друг детства из-за вашей ориентации; если тебе все время твердят, что ты должен закончить школу, колледж, найти работу и жениться? Стали бы? О, давайте без философичных высеров, вроде, что мог бы добиться большего и бла-бла-бла. Не смог бы. Система жизни раздавила меня еще при зачатии. Так что глупая смерть в разноцветных звездочках экстази — лучшее, может, самое достойное завершение моей земной бесполезной жизни. Только вот вместо того, чтобы переселить мою душу к очередному фрику, мне почему-то дали второй шанс понаблюдать за деградацией человечества. Как мне объяснил босс, у меня было слишком много претензий к людям, из чего следовало, что я неплохой кандидат на должность злорадного контролера душ. Короче, меня назвали злым, бесчувственным, агрессивным, циничным парнем. И это обидно, потому что в жизни я был душкой. Как позже я выяснил, у контролеров полностью отсутствовали такие человеческие привычки, как жалость, сентиментальность и совесть. Если они по таким критериям и выбирают, то я не удивлен, что удостоился чести работать на такой должности. Итак, мне нравилась моя новая, загробная жизнь, не пыльная работа — приходить на нужные места и забирать души только что сдохших людей. Разумеется, список смертей на один день у меня заполнен не плотно. В перерывах между этими смертниками я могу делать все, что хочу. И мое самое любимое занятие — открывать людям свое истинное лицо и наслаждаться этим. Наверное, оно очень ужасное, раз продавщица мороженого, милая азиатка, вздрагивает и с широко раскрытыми глазами пятится назад, пока не упирается спиной в картонку рекламного щита. Задумчиво причмокиваю губы. Реакция номер две тысячи двести тридцать два похожа на реакцию тысячу девятьсот четыре. Может, у меня типа черви копошатся в глазницах или голый череп? Вроде как давно уже должен разложиться, прошло же четыре года с момента, как я умер. Внешне я оставался таким же, как секундой до смерти, но это было что-то вроде маски, вторым слоем кожи. Потому что так приятно смотреть друг на друга, как мне пояснили в конторе Смерти. Ради эстетики все, ага. Выпятив губы, я сам заливаю рожок шоколадным наполнителем. В этом небольшом трюке с истинным лицом есть маленький бонус — тебе позволяют уходить, не заплатив. Правда я все равно стараюсь открываться как можно реже, а то есть риск, что эти люди объединятся и дадут научную статью в газете про черную магию, инопланетян и духов. Меня за это уволят. Феей. Вообще служители Смерти бестелесны. Я в том числе. Но вспомните, ваши бабушки и мамы со страшными глазами или серьезным видом констатировали, что в доме гуляет дух вашего дедушки, прабабушки или кошки покойной соседки, если яблоко само падало со стола, телевизор внезапно включался или дверца черного хода хлопалась от сквозняка. Оказалось, что это правда, чуваки. Не имея тела, мы все равно можем фигурировать как телесные и прикасаться к вещам, как живые люди. Понятия не имею, что там за материя во мне. Я никогда не верил в сказки и волшебство. Так что просто свалю на невозможную физику, по которой регулярно получал неуд в школе. В общем, мы не нуждаемся ни в еде, ни во сне, ни в туалете. Однако это было по желанию каждого работника конторы Смерти. Почти все мои коллеги этим и пользуются, совсем забыв о человеческой сущности. Превратились в трудоголиков, цель которых забирать души. Я их называю поехавшими трупами. Не могу не отрицать, что здесь, возможно, играет большую роль мой юный возраст. Но как можно забыть о человеческих радостях, вроде дрочки, мороженого, травок или скейтборда? Хотя не мне их судить, все-таки я действительно очень молод. Многим служителям Смерти перевалило за пять сотен лет. И как говорил один из моих друзей-наркоманов: «От всего можно сойти с ума». И, являясь бестелесными, в глазах людей мы были обычными, телесными людьми. Здесь было ментальное воздействие на них. Типа магии, хотя я морщусь, когда произношу это слово. Лучше что-то типа гипноза, так звучит реальней. Смешно представить, если бы не было этой фигни. Мой скейтборд тогда бы сейчас шуршал по тротуару сам по себе, а мороженое, черное худи, джинсы, кроссовки висели в воздухе. Ах да, я люблю носить черное, чувствовать тяжесть одежды на себе, и это никак не связано с работой. Ни-как. Лучше не стоит меня злить по поводу моего мрачного прикида, а то могу… Поняли, да? Мороженое с шоколадом тает во рту, заставляя меня с наслаждением провести языком по внутренней стороне зубов. Живые люди не ценят простые мелочи, вроде этой, а ведь они могут делать тебя охуительно счастливым. Кажется, моему настроению вторят маячившее у крыш солнце, дуновение теплого, вечернего ветра и спешащие люди вокруг с искрившими душами. Со всей скоростью несусь в них на доске, а они расступаются, словно перед Иисусом. К счастью для меня, Ада и Рая не существует. Есть только контора Смерти и шизанутые служители. Вместо Рая и Ада у них работает иная система. В главной комнате распорядителей рассматривают досье каждой души. Честно говоря, я их побаиваюсь немного. Они не то чтобы грозные на вид, — скорее бездушные, бесчувственные и жутко повернутые на справедливости, честности по отношению ко всему. Например, если ты был в этой жизни серийным убийцей, то в следующей будешь либо девочкой, либо котенком. Переселение человеческой души в животного — крайняя мера наказания. Это обязательно обсуждается с распорядителями душ животных. Да-да, контора Смерти делится на служителей людей и животных. И в каждом городе есть свой штат работников. Короче, где тут справедливость? Разве ты виноват, что там до тебя кто-то чего-то творил? Не распорядители, а настоящие садисты. Дурацкая система! И снова я радуюсь, что всего лишь контролер душ, и еду на очередное место по смертному списку. Свернув на другую улицу, разветвленную еще узкими улочками, я продолжаю пугать прохожих грохотом своего скейтборда. Затем останавливаюсь напротив таблички с номером здания и сверяюсь с адресом. Здесь будет умирать какая-то девушка, но это произойдет через двадцать минут. А пока можно спокойно доесть мороженое, что я и делаю, юркнув в проход между зданиями с тупиком в конце. Приткнув скейтборд к красным кирпичам, я прислоняюсь к ним же спиной. Окидываю взглядом вокруг: ржавая пожарная лестница у стены здания и два мусорных контейнера, доверху набитых огрызками пенопласта и мусорными пакетами. Лезу за айподом в карман, чтобы убить время за спокойным роком, пока мой взгляд не падает на мертвую крысу примерно суточной давности. Втягиваю носом воздух и улавливаю знакомый шлейф аромата. Губы сами искривляются в хитрой ухмылочке. Почему бы не поиграть? Отлепляюсь от стены и, сделав три шага, носком кроссовка тыкаю в брюхо серой бедняжки. Пару секунд ничего не происходит, а затем она шевелит лапками, слабо моргает. Возвращаюсь на свое место и ем мороженое в ожидании дальнейшего представления. Ожившая крыса уже уверенней дергает лапками и делает первые шажки, потом еще и еще… Оп. Натыкается на черную изящную туфлю и падает замертво. А вот и причина дофига выкуренных мной косяков, господа. Оперативно. Знакомьтесь, Уильям. Высокий, бледный парень в одеянии аристократа и с блондинистой косой ниже лопаток вскидывает на меня горящие гневом синие глаза. Я его полная противоположность: низкий, темно-карие глаза, черные волосы, вечно спрятанное лицо за капюшоном худи. — Ты понимаешь, что за такие игры нас могут покарать? — скрещивает Уильям на груди тонкие руки. И почему такой милый, красивый парень умерщвляет животных, а не людей? Для последних это было бы приятным мгновением перед смертью. Как шутят наши, переделав известное выражение на свой лад, — «встречаем с внешностью, провожаем без души». Увы, профессию себе не выбирают. Ее в конторе Смерти буквально пихают тебе безо всяких прав на возражение. — Да-да, баланс равновесия и бла бла бла, — закатываю я глаза, закинув в рот последний кусочек вафли. — Ты сто десять лет такой зануда или с тех пор, как примкнул в группу животных? — целенаправленно бью в его больное, уязвимое место. Уильяма я впервые увидел в день Рождества, спустя четыре месяца после того, как стал контролером душ. Иногда нам давали такие совместные задания из той серии, где в цирке медведь убивает артиста, а потом дохнет сам от пуль дробовика. Так вот, я, как очарованная принцесса, наблюдал за его приближением ко мне, отмечая про себя строгую осанку, покрытую снежинками светлую косу, розовые от холода щеки и накидку на плечах то ли из шерсти, то ли меха. Это я потом пойму, что Уильям никогда не надевает материальную одежду, предпочитая создавать на себе проекцию одежды в глазах других. Значит, наблюдал я за его манерной походкой, обмирая восхищением от вида настоящего принца из самых сопливых снов, как он останавливается передо мной и открывает рот… Все! Все испортил своим гребаным, соблазняющим ртом! Такого эго, весом с целого Бакки, я еще в жизни не видел! Даже спросил, не потерял ли он где корону золотую свою, задница аристократичная? Естественно, мы мгновенно возненавидели друг друга и все время, вплоть до исполнения нашего задания, только и делали, что как можно ярче выражали «восторг» по поводу совместной работы. Как только я забрал душу продавца зоомагазина, а Уильям — ядовитой змеи, мы благополучно свалили друг от друга в разные стороны. Впрочем очень скоро мы столкнулись в коридорах конторы Смерти и узнали — кто к какому блоку принадлежит. И с этого момента началась наша одухотворенная война, где каждый стремился победить противника. А потом, полгода спустя наших взаимных подколок и обмена любезностями, Уильям внезапно перестал отвечать мне, начал меня молча игнорировать с таким видом, будто я малолетнее чмо. Но это в лучшем случае, когда мы оставались наедине, а при посторонних со мной он вел себя сухо и официально, словно видел впервые. Это бесило меня сильнее, ведь я знал, что за этим ангельским лицом скрывалась аристократическая, высокомерная скотина. Я продолжал цепляться, приставать к нему по любому возможному поводу. Пока не понял… что меня накрыло, чуваки. Втюрился в двадцатичетырехлетнего белесого козла, который, скорее всего, законченный натурал. В тот день я вспомнил универсальное средство от всех проблем — дунуть травки. После смерти мне как-то было не до них, я пытался удержаться в этой камикадзе ненормальностей, пребывая в качественном шоке. Благо, трудности с приобретением травок отпали, стоило мне показать лицо. Все-таки быть мертвым веселее и свободнее, нежели живым. Как я тогда собирал души, будучи обдолбанным — память отмалчивается. Но раз я еще здесь и не улетел феей, значит, все в порядке. — Мальчишка, — привычно бросает Уильям с ядовитой улыбкой, не менее прекрасно зная, как меня бесит, когда во мне видят малолетку. Мне двадцать лет уже. Для земного счета это ого-го-го. — Который умнее тебя, — стараюсь выдать как факт, а не самозащиту. Он снисходительно хмыкает и, видимо, собирается исчезнуть, не желая вступать в перепалку с «маленьким» мальчиком. Ну уж нет. Сосредотачиваюсь и в мгновение ока оказываюсь возле дохлой крысы, ткнув ее кроссовком. На этот раз она бодрее реагирует, тут же попытавшись резво юркнуть в разбитое прямоугольное окно в стене. Он одаривает меня пронзительным взглядом и преграждает ей путь туфлей, и крыса вновь испускает предсмертный вздох. Меня охватывает непонятная злость и азарт. Схватив ладонью серое безвольное тельце, я материализируюсь у тупиковой стены и упрямо оживляю животное. — Прекрати, — он смотрит на меня недобро, прищурившись. — Это не то, с чем стоит играться. — А ты заставь, — нагло заявляю я, расплывшись в фирменной ухмылочке. Он возводит глаза к небу, как бы говоря, за что? И в следующую секунду появляется перед убежавшей от меня на приличное расстоянии крысой и умерщвляет ее. Но она снова воскресает от толчка моего кроссовка под его недовольно скривившую физиономию. Уильям материализируется слишком близко ко мне — и маленькое животное в который раз смертельно замирает. Его синие глаза мечут молнии, а мои издеваются над ним адским блеском. Оттолкнув его, я позволяю крысе вдохнуть воздуха, но она даже не успевает и встать, как выдыхает обратно. Пинаю ее ногой и следую за ней, оживляя. Совсем не ожидаю рывка за плечо, а потому едва не падаю, удержавшись в последний момент. Ого, вы начинаете удивлять, милорд. Кажется, я вас знатно злю. Но простите и поймите, я не могу прекратить вас злить. Вы так милы, когда хмуритесь. Крыса поднимается на четыре лапки и шустро передвигает ими, отчаянно желая сбежать от нас, дебилов. Если бы вы проходили мимо узкого прохода, то увидели бы такую картину маслом: парень в кружевном костюме девятнадцатого века борется с выпуклыми формами худи, джинсов, молниеносно передвигаясь вместе с ним по пропахшему мусором асфальту, по очереди наступая на крысу. А если бы обладали еще и прозревшим видением, то перед вашими глазами исходящая от серого тельца блестящая искра переходила бы из руки одного к другому. В очередной раз наступаю на жесткий хвост — крыса поднимается и жалобно пищит от нависшей над ней подошвы туфли. Я хочу вновь ее тронуть, как Уильям рявкает: — Хватит! Да ладно, мы только начали играть. Но он решительно, крепко хватает меня, толкает к стене и зажимает собой, удерживая. — Что ты творишь?! — Уильям ищет на моем лице признаки детской дури, но видит только одно и то же выражение — насмешку. Резко дергаюсь, толкая руками, изворачиваюсь и со всей силы припечатываю его спиной к стене. Пусть он высокий, но я тяжелее его. — А ты не догадываешься? — ехидно отзываюсь я, украдкой вдыхая странный запах его тела, похожий на страницы свеженапечатанной книги. Много читает? — В каком смысле? — он напряженно всматривается в меня. Надеется там найти шпаргалку? — Боже, ты не только зануда, но и конченый идиот, — нервно смеюсь я, запрокинув голову. Что делает умный человек, когда вокруг него постоянно тупят? Правильно. Берет все в свои руки. Я резко приподнимаюсь на кроссовках и прижимаюсь к его лицу ртом, ощутив тонкой кожей чужую бархатность губ. От неожиданности Уильям застывает, чем я и пользуюсь мгновенно. Обхватываю его шею руками и провожу языком по открывшимся зубам, проникаю дальше… Вы еще помните, что я сказал в начале об умниках? Верно. Они дохнут первыми. И я дохну, погибаю, умираю во второй раз в своей дерьмовой жизни от грубого толчка. Едва не шлепаюсь задницей на асфальт. — Что ты делаешь?! — Уильям смотрит на меня, как на прокаженного, вытирая губы ладонью. — То, что хотел! — по-детски отзываюсь я с ухмылкой, ощущая, как боль сочно сжирает меня. На его аккуратном лице застывает нелепое выражение — смесь растерянности и злости. Какой же ты отвратительный, занудный, высокомерный, бесчувственный мерзавец. Лучшая защита — нападение. Не важно, в какой форме, просто убеди себя, что во всем виноват другой, переложи на него свой негатив. Я собираюсь открыть рот, чтобы вылить на парня ушат претензий и предъяв, как он растворяется в воздухе. Вот так просто взял и свалил отсюда. — Трусливая аристократическая задница! — кричу в пустоту. Глубоко вздыхаю. Медленно приближаюсь к стене и нетвердо опускаюсь на корточки, опираясь затылком о холодные кирпичи. Заслоняю щеки ладонями, остро сожалея, что в карманах нет травки. Долбанные трупы. Где их чувства? Неужели все забыли, что такое — быть людьми? А если я сам стану таким же через пару сотен лет? Ходячим скелетом, рабом Смерти. Как же страшно. Зачем мне такое существование? Разве никто не понимает, насколько оно убого и жалко? Кошусь на мертвую крысу. Если оживить ее, то Уильям не придет на этот раз, побоится еще раз столкнуться с гомосятиной. А значит, есть шанс, что она проживет ровно столько, чтобы слегка пошатнуть смертный список. Биг Босс разозлится, и я испарюсь феей. Да, вторая дебильная смерть — это уже оригинально даже для такого чудика, как я. Устало тянусь к дохлой животинке рукой и вдруг потрясенно замираю. Что со мной? Что за мысли нытика? Где мой цинизм? Злое жизнелюбие? А как же Бакки? Я еще не покрасовался перед ним пятидесятилетним подростком. Новые фильмы от Марвел, которые выйдут через несколько лет? А путешествие? Я еще не получил заслуженные отпускные раз в десять лет, где могу побывать в любой точке мира. И я не трахнулся еще ни разу. Умирать девственником во второй раз? Ни за что! И что, что у меня сердце громыхает от боли так, словно из него отбивную делают. Это не повод для смерти. Невольно, мысленно соглашаюсь с тем, кто носит нимб и крылышки, стоя на одном из моих плеч. Но в таком случае мне придется еще очень долго работать с этими мертвыми придурками, служителями Смерти, и лицезреть заносчивую мордашку Уильяма каждое утро — недовольно возражает краснолицый Зак с вилами и рожками. «Да пошли они все в жопу!» — выдвигаю я железный аргумент всем нам. И мои маленькие помощнички добра и зла исчезают с моих плеч в пыли облачков. Восстав словно из мертвых, разве что не засияв небесным светом для эффекта, я встаю и отряхиваюсь от всех мыслей, как тараканы от моих бесполезных спреев. И внезапно до моих ушей доносится резкий скрип шин, глухой звук падающего тела и металла. Как вовремя! Время работать! Воодушевленный, я снимаю на ходу скейтборд со стены и выхожу на оживленную улицу. Не без труда проталкиваюсь сквозь толпу, окружившую машину и кого-то возле тротуара. Рыжая девочка лет четырнадцати лежит, неестественно изогнувшись, в луже крови, а рядом погнутый велосипед. Ее чистая, искрившая ярким светом душа пульсирует между сломанных ребер. Из-за настоящей одежды на мне я не могу пробраться к ней незамеченным для всех, а потому говорю: — Это моя подруга! — изображаю шок и кидаюсь к девчонке. Успеваю провести по ней рукой, прежде чем меня оттаскивают со словами, что нельзя подходить к ней. Вдалеке сиренит скорая, и я спешу смыться. Пожалуй, самая неприятная часть в этой работе то, что при контакте с душой мы испытываем ощущения от последних секунд жизни человека или животного перед смертью. Небо темнеет, деревья загораются нежным светом гирлянд, бары и уличные кафе заполняются расслабленными лицами. А я все растираю свои руки, стараясь медленнее дышать. Видимо, она не сразу погибла, успев достаточно времени помучиться перед смертью. Затем телу становится так холодно, что я закрываюсь капюшоном, хотя осень в этом году не желала расставаться с летом. Скоро пройдет. И физическая боль, и моральная. Чувства — это просто бесполезное, человеческое. Колесики шуршат под моими ногами, успокаивают. Останавливаюсь у красного светофора на фоне сгущающихся душных сумерек. — Привет, — неуверенно раздается справа. Такой тон я от него впервые слышу. На мои плечи неловко ложится шерстяная толстовка черного цвета. Придерживаю ее, завязываю из рукавов узел на груди, иначе бы упала с меня. Вещь не согреет от внутреннего холода, но в качестве плацебо подойдет. Глупо отказываться. — Я… Я хочу извиниться за то, что произошло. — Мне не нужны извинения, — сухо отрезаю, наблюдая за яркими фарами машин, проезжавших мимо нас. — Просто это было неожиданно… — начинает Уильям тихо, глядя на асфальт, теребя изнутри карманы своих брюк. — … Я поступил неправильно, но и ты пойми, что я никогда… — он запинается, поворачивается в мою сторону и вздыхает. — В моем времени такое было нормально, у нас лорды, графы и виконты были бисексуалами, но я не уподоблялся им, предпочитая исключительно дам… Поэтому для меня странно, что сейчас… происходит… Красный меняется на желтый, затем зеленый. Никак не реагирую на его слова. Морщусь и злюсь на себя. Рядом с ним все во мне всегда трепещет и отзывается быстрым, почти что болезненным биением предательского сердца. Поднимаю скейтборд, подхватывая под одну руку, и шагаю вперед. Упрямо и сердито, как обиженный мальчик. Вопреки моим ожиданиям, Уильям не уходит, следует за мной, идет рядом. Молча. Все жду, когда отстанет, чтобы я мог тихонько шмыгнуть носом от холода и переполнявших меня чувств. Смерть меня раздери! Как я мог так сильно к нему привязаться? К мертвому, столетнему придурку, который презирает современную одежду? В голове не укладывается. Так мы и шли оба по вечернему городу. Ходячие трупы, служители Смерти, люди с забытыми человеческими чувствами. Спустя несколько минут или часов я сдаюсь. Протягиваю руку назад, не оборачиваясь. Вздрагиваю, когда ее робко сжимает чужая, прохладная ладонь. Этим Уильям будто возвращает мне самого себя. Поворачиваюсь всем телом, шагая вперед спиной и, не отпуская руку, ухмыляюсь: — Хочешь, научу кататься на скейтборде? — Нет, — снисходительно улыбается он краем рта. Мы оба знаем, что это ложь.