Хитрость

      Хитрость была в том, что капитан Элфи Малой невинно проигнорировала утренний шаттл из предместья Лондона, куда ее три дня назад послали на какое-то совершенно плевое задание, и отправилась в полет самостоятельно где-то за час до рассвета. Еще одна хитрость заключалась в том, что она чуть ли не специально экономила топливо на задании, дабы никто ничего не заподозрил, и она могла бы спокойно потратить его на полет до Ирландии.       Благодаря двум этим проявлениям недюжинного коварства и фирменного презрения к правилам Элфи летела, едва сдерживаясь, чтобы от переполняющего счастья не прикрыть глаза. Густой сладкий воздух, пропитанный озоновым ароматом от недавно кончившегося дождя, ветер, который она рассекала пальцами, стелящиеся внизу малахитовые ирландские пейзажи — все эти пункты значились на самой вершине списка вещей, делающих капитана Малой самой счастливой эльфийкой на свете.       Она опустилась чуть ниже; не удержалась, сделала в воздухе изящный пируэт, от удовольствия даже звонко рассмеявшись. Даже Жеребкинс, тоже никогда не отличавшийся прилежным следованием уставу, сейчас бы посмотрел на нее с укоризной: мало того, что Элфи выполняла полет, на который формально не получила разрешения, так еще и летела низко и без защитного экрана.       Но шесть утра? Безлюдное ирландское побережье, укутанное сизым туманом, покрытые искрящейся от росы и морских брызг зеленью серые скалы? Увольте. Все вершки спят, а если и не спят, то точно не совершают пробежку на обрыве у моря.       Элфи вдруг безумно захотелось рвануть вниз, к морю, на высокой скорости: дотронуться до ледяной воды, пролететь в опасной близости от яростно вспенившихся волн. А когда ей чего-нибудь очень хотелось, она обычно не думала о последствиях.       Сорвавшись в крутое пике, Элфи издала ликующий, хрипловатый от долгого молчания крик, рассчитывая на то, что его все равно унесет ветер.       Вдоволь наносившись между гребнями волн, Элфи плавно поднялась на более безопасную высоту, чувствуя себя гораздо лучше, чем после трехнедельного курорта с грязевыми ваннами. Решись она поделиться впечатлениями с Жеребкинсом, тот немедленно возопил бы о своих бесценных крыльях и о том, как их могла захлестнуть волна; потом, пожалуй, вспомнил бы, что вместе с крыльями долго жить приказала бы и сама Элфи.       Едва вылетев из тумана, Элфи вдруг окаменела: прямо на берегу, хоть и слегка повернувшись в другую сторону, сидел вершок. Капитан моментально включила защитный экран, поборов искушение отпрянуть — иначе ее просто унесло бы ветром.       «Д’Арвит, я совершенно забыла об особой категории вершков, — недовольно подумала она, поддавшись, тем не менее, любопытству, и подлетая ближе. — О художниках! Хорошо хоть не режиссер с видеокамерой…». Несмотря на промозглый осенний холод и близость к морю, вершок только накинул на плечи черное твидовое пальто, в то время как Элфи без движения подмерзала даже в утепленном летном костюме. Казалось, тот холода не чувствовал, и даже на увлеченно вопящую среди волн эльфийку в шлеме не обратил внимания («К великому счастью», — многозначительно подсказал Элфи внутренний голос). Слишком сильно занимал его мольберт. Элфи подлетела еще ближе, стараясь издали разглядеть рисунок, хотя по окружавшему пейзажу было нетрудно предугадать, что она увидит. Черноволосый художник, сгорбившись, сидел на табуретке и сосредоточенно разбрасывал по бумаге короткие штрихи. Элфи, затаив дыхание, наблюдала: не столько потому, что рисунок выходил гениальным (а при всей своей простоте он, несомненно, выходил), сколько из-за эстетической ценности процесса. Вокруг вершка стелился влажный туман, в стороне бесновалось море, а все, что не было туманом, было ирландской зеленью. Единственным темным пятном — из-за пальто, из-за растрепанных волос — был этот вершок.       И это было красиво.       Это было настолько красиво, что Элфи была почти готова снять защитный экран и сказать вершку об этом лично. — Тебе нравится?       После этой фразы на смену культурному шоку пришел шок обыкновенный, бытовой. Элфи практически вросла в сырую ирландскую землю, силясь понять, как ее через защитный экран мог заметить человек, сидящий к ней спиной. Правда, секунды две спустя она поняла, конечно, сложив в голове свое географическое положение и внешние данные художника, который был, разумеется, никакой не художник, а, тролль его подери, Артемис Фаул II! — Д’Арвит… — выдохнула она, не в силах подобрать еще каких-нибудь подходящих по эмоциональной окраске слов. — Фаул, ты… несносный, отвратительный…       Он фыркнул, явно сдерживая снисходительный смешок — дескать, вначале мы по Ирландии без защитного экрана летаем, а теперь предъявляем претензии? — и обернулся к ней, ухмыльнувшись. — Вообще-то, я спросил твое мнение о наброске. — Прекрасный набросок. Можно теперь врезать тебе по лицу? — Элфи, тебе очень повезло, что это мне нравится выезжать рано утром к берегу моря и рисовать, а не, скажем, какому-нибудь мистеру Стивенсу, которому шестьдесят и на которого шоу вроде того, что ты устроила на воде, действуют как стаканчик адреналина. — Это тебе, похоже, не повезло, потому что если ты скажешь еще хоть слово, я тебя с этого обрыва сброшу.       Элфи страшно раздражал Артемис Фаул, когда поступал несправедливо и подло, когда вел себя, как последняя скотина, когда совершал фатальные для многих ошибки. Но еще больше он ее раздражал, когда, нацепив фирменную издевательскую ухмылочку, вдруг оказывался прав.