Я уже в который день призраком бродил по опустевшему дому, будто надеясь найти бестелесных родственников и проорать им ласковые слова приветствия. Только в одну комнату не мог заставить себя войти — в комнату Регулуса. Каким бы идиотом не был мой младший брат, я очень любил его и до последнего надеялся на то, что он не пойдёт по пути, избранным нашей мамашей. В какой-то степени я чувствовал себя виноватым за побег из дома и то, что бросил Рега — быть может мне всё-таки удалось бы переубедить его…
Комната матушки — такая же вылизанная до основания, как и много лет назад, видимо, Кикимер постарался. На полках не было ни единой пылинки, не тронутая молью одежда аккуратными стопками была разложена в серванте, и только трюмо было завалено горами косметики, украшений и прочих женских штучек. Я понятия не имел, почему меня потянуло в эту комнату. Наверное, мне настолько скучно, что я готов ностальгировать даже по этой женщине.
Правда, после некоторого осмотра комнаты я отметил, что один из ящиков комода слегка выдвинут, нарушая, казалось бы, идеальный порядок. Неужели Кикимер забыл задвинуть? Или же оставил, чтобы потом припрятать очередную побрякушку? От нечего делать я приблизился к комоду и выдвинул ящик до конца, отметив аккуратно сложенные свитера и блузки, а посреди них лежал кипенно-белый конверт с кровавой надписью
«Смерть».
По телу прошлась волна жара. Я сразу вспомнил далёкую осеннюю ночь, когда мы — Мародёры и присоединившаяся к нам Лили — впервые испугались за собственные жизни, но потом я помог друзьям отбросить эти мысли прочь. Я вновь почувствовал тепло костра, разведённого мною для сожжения пяти конвертов, который, как ни странно, помог и мне самому позабыть о конвертах, о ранней смерти лучшего друга и о дате собственной гибели. Ненадолго, правда.
Впервые я вспомнил о них в хэллоуинскую ночь, когда пожаловал к Хвосту в гости, чтобы проведать его и поддержать, однако не обнаружив его там, заподозрил неладное и помчался в Годрикову впадину. Из событий в доме Поттеров я запомнил только пустые лица Джеймса и Лили, заплаканного Гарри и Хагрида, которому я отдал свой мотоцикл, чтобы тот довёз малыша до его родственников. Потом я пошёл мстить. До сих пор не знаю, как мне удалось так быстро найти Питера, но то, что я позволил этому крысёнышу сбежать раздирало меня на части, когда мракоборцы уводили меня от трупов тринадцати магглов, которых убил не я, посадили в камеру Азкабана, предназначенную не мне, и заставили жить не своей жизнью. Тогда во мраке первое время я вспоминал слова Хвоста:
«А я живучее тебя», и держался за неё. Все даты, что я видел когда-то на проклятых конвертах, вылетели из головы, и я знал только одно — я во чтобы то ни стало выберусь из этой ямы и найду Питера, чтобы убить.
За последние два года я несколько раз возвращался мыслями к ночи в Визжащей хижине, пытаясь понять, что я тогда сделал не так, да и вообще частенько вспоминал весь тот год, который я провёл, пытаясь добраться до ненавистной крысы — до Питера. Плюнув на всякую осторожность, отправился в Литтл-Уингинг, напугал Гарри, но в то же время только укрепился в своей решимости отомстить за Поттеров, добрался до Хогвартса, проникал туда два раза, а позднее почувствовал на себе всю злобу Гарри.
Предатель.
Мерзкое слово, которым сначала я охарактеризовал Римуса, когда услышал слухи в Ордене о крысе в наших рядах и решил, что такому тихоне нельзя доверять, позднее справедливо выкрикнул это слово в лицо трясущегося от страха Питера, а после им заклеймили меня. Лучший друг, ставший предателем и доказавший, что среди Блэков белых ворон нет. В ту ночь я не сильно расстроился из-за ненависти, горевшей в глазах Гарри, и практически не слышал обидных слов, однако позднее они приходили в мои сны, зудели как противные комары. Понимание того, что дорогие мне люди больше не ненавидят меня не слишком облегчало ситуацию.
Я ведь правда был предателем — предателем дружбы. Решил, что Лунатик может оказаться крысой, и не рассказал ему о смене Хранителя, да ещё и Джеймсу наврал о том, что Римус тоже всё знает. Наверное, если бы Лунатик не наведался ко мне во время моих скитаний в поисках убежища и не сказал бы, что не держит на меня зла, я не смог бы больше смотреть ему в глаза. И, кажется, он думал о том же, вспоминая, что ни разу не пришёл ко мне в Азкабан, чтобы спросить о трагедии в доме Поттеров, а сразу же поверил мракоборцам. Я позабыл о конвертах, желание убить Пита угасло. После нашего с Римусом взаимного раскаяния хотелось научиться заново жить настоящим, и у меня почти получилось…
А теперь этот конверт жёг мне руку, хотя оставался таким же холодным как и раньше. Я прекрасно понимал, что не мне одному явилось это предупреждение, а потому не собирался молчать о нём — я решил обо всём рассказать Лунатику.
Снизу послышались новые крики мамаши, но тут же затихли. Я покинул её спальню, а в меня чуть не врезался слегка озадаченный Римус. Он пришёл ещё утром и, как мне показалось, устал ждать окончания моих поисков Кикимера.
— Там Гарри, — сказал он, хватая меня за руку и таща за собой, — появился в камине и заявил, что хочет поговорить с тобой…
Римус так торопился меня найти, что не заметил мою находку, и я решил, что покажу её потом — когда мы выясним, что случилось у Гарри.
— В чём дело? — спросил я с порога, пряча письмо подальше в рукав. Чтобы быть наравне с Гарри я сел на пол, а рядом опустился Римус. —
У тебя всё нормально? Может, нужна помощь?
— Нет, — сказал Гарри. —
Со мной ничего такого… Я просто хотел поговорить… об отце.
Такого мы с Римусом точно не ждали, и я даже немного расслабился, пока слушал рассказ Гарри о подсмотренных воспоминаниях Нюнчика. Я не мог поверить в то, что этот идиот снова и снова пересматривал ту сцену у Чёрного озера будто садист какой-то. Хотя Лили ведь всегда была ему небезразлична, по крайней мере до того момента точно.
Конечно, Гарри было обидно видеть, как человек, которого все описывали как благородного и отважного гриффиндорца ни с того ни с сего нападал на беззащитного слизеринца.
«Заносчивые болваны» — прекрасное определение нас с Джимом в годы учёбы.
— Он всё время взъерошивал себе волосы, — проговорил Гарри.
Тут уж мы с Римусом не выдержали и рассмеялись. Думаю, он как и я вспомнил все те случаи, когда лицо Джеймса вытягивалось при виде Лили, а его руки так и норовили растрепать его шевелюру, хотя хуже он сделать уже не мог.
— Я и забыл об этой его привычке.
Да я вообще о многом позабыл. Что-то калёным железом отпечаталось в мозгу, а что-то растворилось во временном потоке, оставив после себя лишь горечь. Наверное, поэтому Нюнчик и пересматривает прошлое в Омуте памяти — чтобы не забывать о чём-то важном. Я же наоборот — немного боюсь прошлого. Боюсь, что оно заманит меня своим светом и не отпустит в серое настоящее.
— Почему она вышла за него замуж? — спросил Гарри, и я видел, как ему тяжело дался этот вопрос. —
Она же его ненавидела!
Ох, Гарри, о таком нельзя рассказать за пять минут, да и многое из того, что происходило между Лили и Джимом даже мне не было понятно. Когда окончательно стало ясно, что их ничто не разлучит, я сделал вывод, что они были предназначены друг другу. Их как магнитами тянуло друг к другу и ничто не могло разлучить их. Даже смерть…
Когда Гарри наконец ушёл, пообещав нам поговорить со Снеггом, Римус облегчённо выдохнул и неожиданно рассмеялся:
— Знаешь, Бродяга, — произнёс он на мой удивлённый взгляд, — я даже рад, что Гарри попал в воспоминания Северуса. У нас появился повод рассказать ему немного о Джеймсе… — давненько я не видел Римуса таким радостным — поводов для радости в последнее время было не так уж и много.
— Кстати о Сохатом, — протянул я, вытаскивая из рукава тот самый конверт. — Не хочу портить тебе настроение, Лунатик, но не могу просто так утаить от тебя мою находку…
Римус нахмурился, но как только заметил надпись на конверте, тяжело выдохнул и спросил:
— И что мы будем с этим делать, Бродяга?
— Сам не знаю. Я и так заперт в четырёх стенах, и, насколько мне известно, ни в одной из комнат нет даже подобия на Арку Смерти. Мамаша, конечно, любила артефакты, но не настолько…
— Дата та же?
— Да. Не знаю, хорошо это или плохо… — я поднял палочку, призывая два бокала и бутылку огневиски. Римус не возразил и принял наполненный напитком сосуд. — И я теперь кое-что смог понять. Помнишь, как мы отмечали первый день рождения Гарри? Джеймс тогда показался мне ужасно вымотанным, а когда мы уже уходили, он сказал мне:
«Бродяга, пообещай мне, что если что-то случится со мной и Лили, то ты позаботишься о нашем сыне». Зуб даю, этот рогатый идиот опять всё взвалил на собственные плечи, когда нашёл конверты, предназначенные ему и Лили, — мой бокал с виски вмиг опустел, и зачарованная бутылка поспешила наполнить его по новой.
— Вполне в его духе, — сказал Римус, тоже пригубив напиток. — И что ты собираешь с этим делать?
— Я? Да я и представить не могу, что может произойти восемнадцатого июня. Только если сам Дамблдор вдруг разрешит поучаствовать хоть в чём-то, — когда же закончится борьба за жизнь? Когда я смогу проснуться с чувством радости от жизни и выйти из опостылевшего дома действительно свободным человеком? — Значит так, Лунатик, утром восемнадцатого июня ты придёшь сюда и сделаешь всё, чтобы я не покинул этот дом. А потом мы выпьем за её величество Смерть! — сказал я, опрокидывая в себя новую порцию виски. Посмотрим, кто кого…
***
— Сириус, ты никуда не пойдёшь!
Каких-то пять минут назад в кухонном камине появилась голова Нюнчика и, увидев меня, выругалась. Оказалось, что Волан-де-Морт наслал на Гарри видение моих пыток, и теперь крестник спешил в Министерство мне на выручку. Увидев решимость в моих глазах, Римус моментально вскочил со стула и встал в дверном проходе, будто это могло меня остановить, составившая нам компанию Тонкс осталась на месте, однако я видел, как она вытащила свою палочку.
— Я пойду туда, Римус, и ты меня не остановишь.
— Ты сам просил меня никуда тебя не выпускать, Сириус, и мы оба знаем почему.
— Римус, не глупи. Гарри в опасности! Мы должны ему помочь!
— Но, Бродяга, конверты…
— Да плевать я хотел на эти идиотские бумажки! — я бешеным взглядом посмотрел в лицо ошарашенного и притихшего друга. От вырвавшегося крика дыхание спёрло, а сердце так и норовило выскочить из груди. — Мы проигнорировали их в прошлый раз и потеряли Джима с Лили. Но если мы проигнорируем их сейчас, то… — дрожащими пальцами я вцепился в спинку стула, ища в нём хоть какую-то опору. Голос сорвался до хрипа, в горле появилась странная горечь. — Мы не поверили этому тогда и погубили не только жизни своих друзей. Те магглы, которых убил Питер, Гарри, потерявший родителей и мы с тобой — оставшиеся без какой-либо поддержки. После двенадцати лет Азкабана, после раскаяния за содеянное я не могу просто отсиживаться в стороне, когда моему крестнику грозит опасность! — голова закружилась. Я физически ощутил давящую силу наступившей тишины. Даже голова Нюнчика, торчащая из камина, не выдавала гениальных идей. — Я не могу допустить того, что Гарри может погибнуть. Я обещал Джеймсу защищать его сына, а вместо этого двенадцать лет просидел в вонючем Азкабане! Смерть меня боле не пугает…
— Я безумно рад, что Блэк произнёс такую воодушевляющую речь, — протянул Снегг, нарушая затянувшееся молчание после моего взрыва, — но должен напомнить, что мальчишка уже на пути к Министерству если уже не проник туда…
— Спасибо, Северус, — прервал его Римус. Он всё ещё злился на меня, и я прекрасно понимал за что, ведь если я действительно не вернусь с этого задания, то снова оставлю Римуса без дружеской поддержки. Прости, Лунатик, но я не могу по-другому.
— Я сообщу всё профессору Дамблдору, — сказал Снегг. — И отправлю патронусов Грюму и Кингсли…
— Идём уже.
Тонкс попыталась спросить, о каких конвертах мы с Римусом говорили, но я отмахнулся от её вопроса — ей ни к чему знать этого. Когда же мы вышли на порог дома, я перед самой трансгрессией наклонился к Лунатику.
— Римус, — я положил руку на плечо друга и говорил совсем тихо, — после меня ты будешь защищать Гарри. Не дай ему пойти за мной…
***
Успели. Никто из детей не пострадал, по крайней мере не смертельно, а Пожирателей было не так много, чтобы им невозможно было дать отпор. Покончив с первым противником, я заметил, как Долохов навис над Гарри и его другом — кажется это Долгопупс-младший, — желая отобрать злосчастный шарик с пророчеством, и я ничего лучше не придумал как сбить подонка плечом. Я не задумывался над тем, какие именно заклятия выкрикивать, чтобы не дать Долохову опять приблизиться к нам, всё происходило на автомате. Тело само вспоминало былые годы сражений с Пожирателями.
— Петрификус Тоталус!
— Отлично, — я опустил ладонь на голову Гарри, чтобы отвести его от оглушающих заклинаний. —
А теперь давай-ка беги отсю…
Любимая кузина. Её зелёный луч пролетел в миллиметре от моего лица, и я мог поклясться, что почувствовал холодное дыхание Смерти за спиной. Ну нет, я так просто не сдамся. Чёртовы конверты не имеют надо мной никакой власти! Мне всего лишь нужно не споткнуться в ответственный момент, как вообще можно упасть в эту Арку?
— Гарри! Бери пророчество, хватай Невилла и беги! — и я устремился навстречу Беллатриссе.
Мы не были соседями по камерам в Азкабане, однако я частенько слышал её завывания и думал, что же они отбирали у неё? Какие воспоминания были счастливыми для этой женщины, для которой весь смысл жизнь заключался в служении Волан-де-Морту и доказательстве превосходства чистокровных? Странно, но я так и не смог понять своих чувств к кузине. Я не ненавидел её так, как Питера, но и тёплых чувств к ней не испытывал.
Среди красных вспышек всё чаще проскальзывали зелёные: Белла начинала терять контроль над собой. Это даже завораживало. Настолько, что я перестал замечать какие-либо движения вокруг себя, а перекошенное от ненависти лицо лишь смешило меня.
— Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна!
Не мог этого не сказать. Беллатрисса всегда насмехалась над моей манерой ведения боя, над моей слабостью, над тем, что я ни разу в жизни не произнёс смертельного проклятья, а теперь она не могла попасть в такую лёгкую мишень. И только после своего возгласа я понял, что все притихли. Неужели сражались только мы?
— Остолбеней!
Римус никогда не считал лишним напомнить мне, что на поле боя нельзя терять бдительности. Прости, дружище, я облажался. Как стрела пронзившая яблоко, в мою грудь врезался красный луч, и я понял, что начал заваливаться на спину, однако так и не коснулся пола. Нечто не дало мне упасть, и дело было не в простом Оглушающем, которое попало мне в сердце, а в чём-то, что было за моей спиной. Словно из спины вырвался прочный канат и теперь тянул меня в неизвестность, где не было ничего.
Тьма опускалась на меня и последнее, что я мог услышать — угасающий крик Гарри:
— Сириус! Сириус! Помогите ему, спасите его…
Простите, Лили, Джим, я проиграл.
