First star I see tonight

Здесь всегда было весело, всегда будет весело, а особенно – в этот день. По вечерам танцы и песни, рассказы под луной, а с утра нескончаемые походы в гости, новые идеи, радужные салюты и поздравления, просмотр новых передач. Потому что Мэйбл так хочет. Хочет, чтобы день, в который она родилась, проходил уютно. Она – Бог, она – сам мир, принявший в себя столько тепла, блесток и ярких цветов. Здесь по улицам из плюшевых медвежат ходят котятки, почтальон разносит леденцовые письма, а розовокрылые пони следят за тем, чтобы каждый день ровно в пять часов утра солнце сменяло луну на посту, чтобы вечером рокировка происходила снова. Но только по указке хозяйки. Ее так никто не называет, если быть честным. Мэйбл. Только Мэйбл, и больше никак. Один из местных подлиз назвал девчонку Звездочкой, а на следующий день испарился. Но не потому, что Мэйбл хотела, нет. Так захотел старший из местных «Богов». Пряничные стражи, охранявшие вход в обитель своего Творца, были необычайно молчаливы. Какая жалость, что именно сегодня, в праздник, Мэйбл не упустила эту деталь, собирая пазл, ставший ее днем. Она заметила еще с утра, выходя за очередной порцией карамельных яблок. Забавно. Тут зубы не болят, если переесть конфет, почти ничего не болит. Только грудь иногда, там, внутри, когда становится грустно или печально. А все же… Почему они не поздоровались? Мэйбл ворочалась в удобной маленькой кроватке, перебирая варианты ответа. Почему? Обиделись на что-то? Мало кто был с ней груб, и любое проявление подобной вольности смущало Мэйбл до гулкой боли в животе. Ей хотелось, чтобы все в ее мире было идеальным, радужным и блестящим. Чтобы стражи были вежливы, а не молчаливы и суровы, и чтобы день рождения проходил в веселье. Для серьезности у нее была реальность, а здесь можно побыть глупой двенадцатилетней малявкой. Но нет, стражи не злились. Обиду испытывали не они. Охранники знали, что этой ночью им придется стерпеть, впустить его внутрь, к создательнице. Билл хотел поздравить Мэйбл с Днем Рождения. Один спросил другого: «Как ты думаешь, его мы дети или ее?», но второй не ответил. Пряничные стражи не должны мыслить так глубоко, им бы стоять на посту, смотреть вдаль, рассчитывая на спокойный денек. Хорошо, что им не пришлось смотреть на произошедшее, никому не пришлось. Билл сам прошел внутрь, минуя нерадивых слуг, пытаясь заглянуть в их закрытые глаза. Он все думал: сможет ли иллюзия получить собственные мысли, привязанности, переживания, существуя так долго. Сможет. Да только куда она денется, эта иллюзия? Стражи сделали вид, будто ничего не произошло. Синий птенчик прошел мимо дворца, суетливо оглядываясь. Он чувствовал. Все внутри чувствовали, что Билл, что «главный их родитель» пришел в гости, и что-то изменится к концу дня. Только Мэйбл не чувствовала. Она смотрела в потолок, играя с собственными волосами, накручивая их и тут же отпуская. Они вились на концах, путались на пальцах, выпачканных карамелью. Розовой, со вкусом кислой весенней вишни. Билл старался, создавая ее. Старался, чтобы все было так, как хотелось его Звезде. Может, Мэйбл и догадывалась, кто является поставщиком всех тех приятных мелочей, происходивших с ней последние семь лет, но умело скрывала это. Билл часто порывался ворваться внутрь и силой вытащить ее из иллюзорного мира радости и конфет, выбросить в реальность, в вязкое болото его безумия, его алчности. Да только каждый раз что-то останавливало. Может быть, жалость, а может, предчувствие. Что-то говорило: «Жди, будет только веселее, когда она крепче врастет в почву детских мечтаний», и Билл всецело верил голосу разума. Верил, и ждал, пока не случилось то. То, приведшее его в этот мир, в этот замок, влекущее в спальню. К ней. А зачем? Чтобы рассказать Мэйбл, поведать о случившемся и хохотать над безумием, охватившим ее? Нет. Теперь у Билла есть и второй повод увидеть ее сегодня, есть повод заглянуть на чашку добротного чая, поведать очередную историю, которая забудется, потеряется в мире радужных пони и громкого девичьего смеха. Билл открыл дверь. Петли скрипнули. Громко, как фанфары, озвучивавшие его недостаточно величественный приход. Сайфер не хотел напугать свою Звездочку, всколыхнув в ее памяти образ забытого злодея. Он принял облик, так знакомый ему когда-то, удобный облик мужчины. Человека. Человек, не геометрическая фигура с тремя жестокими углами, наполненными злобой, агонией, ненавистью и жаждой сомнительных развлечений. Черная водолазка, желтый клетчатый пиджак. Горло закрыто, все тело спрятано под тканью. Не дышащей тканью, не выпускавшей из темницы плоти похоть, томление страсти. Билл – светловолосый молодой мужчина с вытянутым лицом, ямами под несколько острыми скулами. Глаза у него черные, как уголь. Черный. Один. Второй глаз скрыт под такой же черной повязкой. Билл хотел надеть цилиндр, так полюбившийся ему, но не стал. Эпатажа в нем хватает. Кажется, он даже заходил к Мэйбл в этом виде и раньше… Билл не был в этом уверен. Стены украшены мерцающими в ночи звездами, и нарисованный небосклон улыбался Мэйбл, пока та думала о прошедшем дне. Не очень это приятно, когда что-то прерывает ход мысли, но Билл и не думал откладывать визит из-за столь незначительной по его меркам причины. Ничто в комнате не изменилось, когда он вошел, вбежал внутрь, приятно улыбаясь. Но только мужчина хлопнул в ладоши, как небосклон снова осветился солнцем. Горячим, готовым приветствовать каждого поцелуем или добродушным пожеланием хорошего утра. – Как приятно вставать с утра бодрым, – воскликнул Сайфер, проходя мимо огромной горы плюшевых игрушек. – Правда, Мэйбл? Девица шевельнулась в кровати. Глаза ее не привыкли к свету после долгой тьмы, и губы слегка дрогнули, стоило зрачкам встретить яркие солнечные лучи, отраженные теперь уже белым потолком. Мэйбл не сразу узнала голос, но что-то в ее памяти шевельнулось. Противно так, словно мохнатая бабочка положила волосатую лапку на ее сердце. Подняла. Опустила. Мэйбл привстала. Она взглянула на гостя через край своей огороженной от мира кровати, и брови ее недобро нахмурились. Привыкнув к тому, что все происходит по ее желанию, теперь Мэйбл страшно раздражалась любой мелочи. Как королева из «Алисы в стране чудес». Оставалось только завести королевского палача… У девушки не было настроения кричать, и она просто щелкнула пальцами, рассчитывая, что гость растворится. Послышался смех. Тонкий смех, словно кто-то бьет серебряной ложкой по хрустальному стакану. Пустому. Непременно пустому стакану, чтобы жижа в нем не плескалась, портя чистый металлически-стеклянный звук. Противный звук. – Звездочка мне не рада? – спросил Билл, ухмыляясь. – Что ж, ничего. Я уже не надеялся на теплый прием, Мэйбл. – Уходи, – громко сказала она. – Я устала. Звездочка словно его не узнала, и улыбка медленно сошла с лица Билла. Сайфер же заходил к ней, и часто. Он смотрел на Мэйбл с жалостью, с такой тихой жалостью, клокотавшей в груди. Кажется, что она счастлива жить здесь, и в то же время столь многое теряет, лишается того, что приносило Мэйбл радость там, в другой жизни. – Я тоже устал, – ответил Билл, присаживаясь. Под ним тут же появился стул. Золотой, окутанный серебряной лозой с расцветшими на ней лилиями. Мэйбл снова приподнялась на кровати, взглянув на необычного гостя. Каждого своего друга она знала в лицо, сама его выдумала. Но этот мужчина… В красивом лице было что-то знакомое, холодное, как качели зимой, кажется интересным, но только тронь, и ты словно обжегся холодом. – Составишь компанию? – спросил Билл, вальяжно закидывая ногу на ногу. – Я хотел поговорить, Мэйбл. – Нет. Уходи. Голос у нее, словно у обиженной школьницы, как у маленькой девочки, потерпевшей неудачу на детском конкурсе талантов. Странно. Ведь неудачу потерпел Билл. Нет, в реальности у него все отлично: толпы рабов, скованных единой цепью страха, целый мир, чтобы творить беспредел. Но здесь, в этом гадком шаре из шоколадных конфет, изысканных сладостей и фантазий отчаявшегося ребенка, Сайфер был чужим. – Диппер мертв, Мэйбл, – голос у Билла стал грубее, более резким, потому что мужчина потерял желание шутить. – Я прикончил его, раздавил публично, чтобы все видели. Что-то в душе девушки шелохнулось. Бабочка опять шевельнула лапками, и ее коротенькие, но частые волоски вцепились в плоть Мэйбл. Противно. Скользко. Справившись с собой, девушка хохотнула в ответ. Все он врет, выдумывает. Звездочка потянула свой розовый свитер вниз, и изображенная на нем лама улыбнулась грустной улыбкой. – Диппер здесь, спит в соседней комнате, – ответила она нехотя. – А ты пришел сюда, чтобы обманывать меня? Зачем? Тебя это забавляет? – А ты много болтаешь, Звездочка, когда волнуешься, – ответил Билл. – Ты же знаешь, что Диппера давно здесь нет? Давно, еще после того суда, на котором ты заменила его другим, веселым и беззаботным Диппером. Девушка промолчала. Память играла в прятки, самые темные моменты жизни она уносила в дальние углы библиотеки, хранившей все воспоминания Мэйбл. Как ушел Диппер, а за ним Зус, Венди, как Пухля, испугавшись чего-то, убежал в открытую дверь и скрылся в колючей, брызжущей горечью реальности. С ней никого не осталось, все ушли в поисках лучшей жизни, в попытке вернуть прежнюю. А Мэйбл, брошенная в омут одиночества, заменила их всех. – Я не хотел смеяться над тобой, Звездочка. Просто это выходит за рамки, – пробормотал Билл, меняя ноги местами. Теперь правая была на левой, не наоборот. – Что? Что переходит границы? И кто ты такой? – спросила Мэйбл, снова перевалившись через край кровати. – Приходит, врет мне прямо в лицо, а потом ухмыляется, – причитала она, словно старушка. Мэйбл надеялась вызвать в госте недовольство и прогнать его прочь, но в ответ послышался смех. Раскатистый, гадкий. Почему ему смешно от ее грубости? Девушка не знала. Она обиженно надула губы и собиралась снова укатиться в одеяла, собранные на ее кровати, но не смогла. Упала. Потому что ложе, державшее ее над полом, исчезло. От него осталось воспоминание, пустота, еще не прошедшее ощущение, будто под боком лежит теплая подушка. Она не знала, как бы среагировать. Звездочка быстро поднялась с пола, стряхнула с одежды невидимые пылинки и выпрямилась. Словно все произошло по ее указке, по ее желанию. И падение, и удивление на покрасневшем лице, и губы, сложенные аккуратным розовым бантиком. Мэйбл щелкнула пальцами, и босые ноги перестали быть таковыми. Аккуратные черные туфельки с ремешками украсили их, белые носочки натянулись сами собой. – Ну хватит, Мэйбл, – прошептал Билл, рукой проводя по взмокшему лбу. – Ты слишком долго прячешься здесь, я пришел встряхнуть тебя. Теперь уже он щелкнул. И все, все, что окружало девчонку, пропало. Радужные стены, лица давно знакомых друзей, реки кока-колы и дома из жевательной резинки… В этот ли момент к ней пришло озарение? В этот момент память поднялась, стряхнув сон? Остался только Билл. Билл с его золотым стулом, с его надменным взглядом и неприятной полуухмылкой. – Убирайся, – выкрикнула она, топнув ногой. – Оставь меня одну, Билл! О, Звездочка помнит его имя. Сайфер сам себе улыбнулся, облокотившись на ногу. Он радовался тому, что Мейбл наконец начала сдавать шаткие позиции защиты. Она уступила ему, произнеся это имя, и проблеск отчаяния в ее карих глазах дал мужчине надежду. Не все потеряно. Она обманывает, помнит все, каждую мелочь. – Это уже другой разговор, – ответил мужчина. – Присядь, не стой. Билл указал рукой на стул, материализовавшийся напротив него. Не золотой, обычный, выполненный из темного дерева. Ничего примечательного. Четыре ножки и сиденье с маленькой красной подушечкой на нем. Стул добротный, да только Мейбл не села, даже не подошла. Она уперла руки в бока и смотрела на Билла. – Неужели ты не злишься из-за того, что я убил твоего брата, Мейбл? Из-за того, что я прикончил всю твою семью? – спрашивал Сайфер. – Видела бы ты… – Замолчи, – шепнула Мэйбл. – Ты никого не убил. Прекрати приходить сюда, оставь меня одну. Как только ты уйдешь, все будет как раньше. Ты никого не убивал. Они тут. Со мной. Билл не улыбнулся. Он словно пропустил ее жалобу мимо ушей, сам поднявшись с места. Мейбл все помнит. Диппер, уходящий все дальше и дальше, оба ее дяди, оставленных за чертой, Венди, Гренда, Кэнди… Звездочка знала, что все они ждали ее возвращения в мир реальности, боли и старения, терпеливо глядели на огромный шар, словно сотканный из стекла, из тысячи прозрачных нитей, светящихся изнутри. Но Мэйбл не приходила. Она радовалась тому, что судьба протянула ей руку помощи, позволила убежать в мир детства и иллюзий, в мир, лояльный к каждой ее прихоти, к любому желанию. Карамельные завтраки по утрам? Да! Ожившие плюшевые игрушки, подаренные родителями? Конечно! Никогда не взрослеть? Жаль только, что судьбой был человек. Человек, имеющий и вторую руку. Их две: одна дает тебе что-то, вторая – забирает, отнимает с болью, с кровью, с особой жестокостью. И Билл был этой рукой. Он здесь не для дружеского разговора, он пришел, чтобы отобрать. Но что ему нужно? Этот мир? Сайфер может слепить для себя такой же, мог, и лепил, пока не мог проникнуть в другое измерение. Ему нужно нечто особенное. – Мэйбл… Тебе не кажется… Что этого хватит, что детство закончилось? На последних словах голос у Билла стал тоньше, и пальцы его снова щелкнули. Мэйбл моргнула, а когда веки ее поднялись, та увидела собственные ноги. Не двенадцатилетней девочки. Теперь уже нет. Длинные каштановые волосы свисали на округлые груди, прикрытые розовым свитером. Талия была узкой, но живот Мейбл не был стальным, небольшая складочка все же виднелась. Девушка смутилась, тут же отступив на шаг. Было бы у нее зеркало, чтобы увидеть… Большие карие глаза, все так же наивно глядящие в ответ, небольшой ротик с розовыми губами, поблекшие с возрастом веснушки и изящно-тонкие брови. Она была чуть ниже Диппера. Была. Была, ведь больше сравнивать не с кем. – Тебе не двенадцать, Мэйбл, ты же знаешь, – теперь уже шептал Билл. – Я приходил к тебе на прошлый день рождения, приходил и в предыдущий раз, – говорил Сайфер обиженно. – Замолчи, Билл, – ответила Мэйбл тихо. – Я знаю… Я помню, как ты приходил, как рассказывал мне про Стэна, про Зуса. – Отлично! Отли-и-ично, – протянул Билл, словно теряя контроль над своими конечностями. Ему, должно быть, тяжело было стоять на земле, не парить, постоянно меняя местоположение. Сайфер поправил белую прядь, выбившуюся из его прически, и снова посмотрел на собеседницу. Мэйбл стояла прямо, не смотрела на него. Не ребенок, но взрослая, красивая девушка с детским взором. – Я убил последнего, Мэйбл, – произнес он. – Хотел, чтобы ты знала, чтобы ты ненавидела меня чуточку больше. Чтобы это заставило тебя наконец вырасти. – Какое мерзкое слово, – ответила Мэйбл, снова оборачиваясь ребенком. Не внешне, только внутренне, под белой кожей, под оленьими карими глазами. – Я не ненавижу тебя. Билл смотрел на нее с жалостью. Когда проклятый городок надоедал ему, когда он уставал от воплей и однообразных развлечений с местными жителями, Сайфер приходил сюда. Гидеон слезно просил оставить Мэйбл в живых, и Билл оставил ее для верного помощника. Но позже, когда Гидеон предал его, переметнувшись к светлой стороне, Билл не убрал клетку, не сломал ее. В благодарность за то, что Мэйбл помогла ему устроить апокалипсис? Выполняя сделку, заключенную нечестным путем? Нет. Из собственной прихоти, по желанию. Билл заглядывал сюда, чтобы посмотреть на нее, поглумиться над потерянным ребенком, над девочкой, угодившей в ловушку собственных страхов. И что-то приковало его к этому месту. Как пса, как животное, вечно движущееся к потерянному дому. Сайфер приходил снова и снова, оборачивался одним из друзей и играл с ней, смеялся. Время шло, года капали сквозь сито бытия, а Мэйбл не менялась. Она пропускала жизнь через пальцы, оставаясь все той же беззаботной девчонкой, что так давно приехала в Гравити Фолз, чтобы провести всего одно лето. Сайфер решил, что это он виноват. Мэйбл сходит с ума, медленно превращаясь в истеричного ребенка, чьим прихотям потакают целыми днями. Звездочка вязнет в собственных иллюзиях, и выбить эту почву из-под ее маленьких ног невозможно. Билл не мог. Он пытался, рассказывал ей страшные вещи о бывших знакомых, о семье, замученной им самим. Однажды он принес с собой еще теплую голову одного из друзей Венди, самого длинного, нелепого. Но Мэйбл не отреагировала. Она обманула. Нутро сжалось от боли, от страха, но глаза не дрогнули, не подернулись пеленой слез, и тело стояло прямо. Мэйбл велела себе верить в сказку, в то, что Диппер никогда не покидал ее, а тот суд – только сон. Она не могла выкинуть из головы мыслей о семье, но могла задавить их тонной конфет и развлечений, которые трудно представить человеку взрослому. – Ненавидишь, – ответил Билл уже жестче. – Это я все разрушил, Мэйбл. – Даже если ты разрушил этот мир, – проговорила она, обводя руками пустое теперь пространство. – Что с того, Билл? Я построю новый. Нет ничего, за что можно было бы ненавидеть тебя, кого-либо ненавидеть. Сайфер молчал. Он смотрел на нее, ожидая другой реакции. Словно вот-вот Мэйбл поймет, кто перед ней, вспомнит, обозлится и зашвырнет в него чем-то тяжелым. Билл закусил нижнюю губу, не чувствуя боли от собственных зубов. Он громко хохотнул, отпуская ее. – Я убил всю твою семью. – Я придумаю себе другую, – спокойно ответила Мэйбл. – Уходи. Тебе нечем разозлить меня. Она подняла руку, чтобы щелкнуть пальцами и вернуть себе хотя бы кровать, да только что-то помешало. Запястье вдруг заболело, и боль эта была слишком мягкой, чтобы озвучить недовольство. Повернув голову, Мэйбл увидела его. В двух шагах от себя, склоненного к холодному лицу. Рука Билла сжимала ее запястье, давила на него, и, казалось, что кожа горит под его пальцами. Ему стоило что-то сказать, а ей бы только послушать. – Нечем, Звездочка? – спросил Билл, злобно ухмыляясь. – Мне нечем разозлить тебя? Взгляд Сайфера изменился. С жалостливого на злобный, на чуть холодноватый взгляд раздражающегося мужчины. Мэйбл такого не встречала. Ни в фильмах, ни в реальной жизни, оставленной далеко позади. Она не должна была знать, как реагировать, но что-то внутри нее сдалось, испугалось происходящего, намечающегося. Девушка хотела опустить руку, но уже не могла. Билл крепко держал ее, крепко. – Ты такая взрослая, Мэйбл, – произнес он, разжимая и вновь сжимая пальцы. Она молчала. Не знала, что сказать, что последует дальше. Он изобьет ее или просто ударит, причинит боль? Мэйбл зажмурилась, когда Билл снова щелкнул пальцами. Но за темнотой собственных век не последовала боль удара, встретившего плоть. Когда девушка открыла глаза, Билла не было рядом. И одежды на ней не было. Свитер пропал, туфельки тоже. Только наручники, сковавшие руки за спиной прикрывали кожу, две тонких полосочки тела. Мэйбл оказалась на коленях, опущена к земле, придавлена грузом стыда и его холодным взглядом. Билл стоял там, за ней, наслаждаясь видом оголенного тела. Тела взрослой девушки. Сколько ей теперь? Девятнадцать или двадцать? – Такая беззащитная без всех своих друзей, – продолжал Билл. Мурашки пробежались по плечам. Звездочка нервно покосилась в сторону. Она хотела подняться с пола, рывком встать и убежать в пустое пространство перед собою, но что-то мешало. Ее ноги словно вросли в землю, в мягкую и приятную почву. Им не хотелось двигаться, уносить Мэйбл дальше от опасности. И девушке пришлось смириться с происходящим, опустив голову ниже, чтобы не смотреть. – Немного атмосферы, – проговорил Сайфер, снова щелкая пальцами. – Я, знаешь, не всегда садист. Это накатывает волнами, бываю и нежным, Звездочка. Свет, исходивший из ниоткуда, стал мягче, чуть мрачнее. Мэйбл увидела свечи, расставленные вокруг нее, словно она лежит на алтаре, как жертвоприношение. Для него, кровавого бога безумия, подлостей и агонии. Свечи были на расстоянии метра, некоторые – чуть дальше. Их пламя не двигалось, не дрожало под ритм дыхания, не шевелилось. Девушка все еще не знала, что ждет дальше. Пусть тело ее и обрело формы взрослой особы, разум-то остался детским, и желания Билла казались девушке неясными. – Чего ты хочешь? – спросила Мэйбл, чувствуя, что ноги ее начинают дрожать. Его сердце сжалось. Да, сжалось. Билл осторожно взглянул на пойманную жертву. Свет мерк, и единственным его источником стали свечи. Они отбрасывали тени на оголенное тело Звездочки, превращая ее в еще более соблазнительную девицу. О, из нее вышла бы прекрасная женщина, представительница мира, спрятанного по ту сторону пузыря. Если бы только она выбралась наружу, пошла за Диппером, крепко держа его ладонь в своей. Все могло быть не таким мрачным, и миру вернулся бы его прежний облик. Билл не ответил. Он сглотнул слюну, скопившуюся в уголках его рта, и наклонился к уху девушки. Билл укусил его. Не игриво, распаляя в ней желание, а больно, выбивая из бледной плоти каплю крови. Мэйбл сдавленно вскрикнула, попыталась отодвинуться от Сайфера, но его ладонь тут же оказалась на ее теплой покрасневшей щеке. Теперь Билл не был в костюме. Краем глаза Звездочка видела его бледное тело, мышцы спрятаны под гладкой кожей, но девушка старалась не смотреть. Она закрыла глаза, пытаясь уйти в глубину сознания, туда, где никто не найдет. – Тебя, – шепнул он, целуя ее в щеку. Снова и снова, прерываясь только для того, чтобы повторять. – Тебя, Звездочка, тебя. Его рука скользнула по выгнутой спине, посчитала позвонки. Билл улыбался садисткой улыбкой, улыбкой больного, нервного шизофреника, готового вот-вот сменить настрой. Она не ненавидит его. Казалось, что эта новость должна была принести Сайферу облегчение, но что-то велело ему заставить Мэйбл разъяриться, заставить ее презирать его красивое лицо, бояться, заставить ее повзрослеть. Пальцы ухватились за ягодицу Мэйбл, чувствуя ее тепло. Звездочка вздрогнула, но убежать не пыталась. Она знала, что Билл все равно поймает, и понимание собственной беспомощности еще сильнее вдавливало ее в землю. Мужчина оказался сзади нее, поставив Мэйбл на ноги, рывком поднимая ее с места. Она смотрела вперед, не видя его лоснящейся на свету кожи, не видя этой гадкой ухмылки. Шустрые пальцы, смазанные его слюной, шарили меж ее ног, и странные ощущения текли вверх по мышцам, щекоча нервы, лежавшие под кожей. – Кричи, если хочешь,– сказал Билл, заметив, что Мэйбл закусывает губы. – Мне только лучше, Звездочка. Он не хотел подготавливать ее, зная, что так будет куда больнее. Сайфер почему-то хотел причинить ей боль, заставить эти карие глаза поблескивать от слез, а губы сжиматься в тонкую нить. И ему удалось. Одно резкое движение решило все, почти утолило его жажду одним ударом. Мужчине пришлось применить силу, чтобы войти, чтобы проникнуть внутрь не тронутого никем тела. Упругого тела, словно ждавшего его одного. Мэйбл вскрикнула. Действительно вскрикнула от боли, не сдержав обещания, данного себе минутой ранее. Ей не хотелось приносить Биллу такое наслаждение, моля о пощаде и прощении. Но каждый звук, слетавший с ее покрасневших вдруг губ, для Сайфера означал только одно: ей больно, она хочет, чтобы все прекратилось, чтобы агония прошла как можно быстрее. Его тело помнило эти ощущения. Упругость женского тела, тепло, которым то делилось с ним так ласково. Билл входил быстро, выходил почти до конца и снова подавался вперед. Тело Мэйбл не выделяло смазку, и скользить внутри получалось плохо. Должно быть, в ней была только кровь и слюна, оставленная Биллом так нехотя. Она не молила о пощаде, и это злило. Молчание заставляло мужчину двигаться все быстрее. Яростнее. Мэйбл постанывала от боли, от унижения, от приливших к лицу эмоций. Больно. Противно. И как унизительно… Звездочка решила, что избиение понравилось бы ей больше. Сайфер тянул ее за волосы, заставлял выгибаться в пояснице. Но боль снова и снова возвращала позвоночнику Мэйбл то «неправильное» положение. Когда пик был мучительно близок, Билл вышел из нее, покинул теплое лоно, оскверненное им. Крови было немного, и вся она тонкими каплями растеклась по бедрам Мэйбл. Билл излился на ее спину, согнутую не так, как ему нравилось. Он еще долго смотрел на нее, сломленную, плачущую перед ним. Мэйбл осела на пол, опустилась. Безвольно, бездумно. Она подтянула к себе колени, и что-то внутри нее шелохнулось. Память. Ночная бабочка памяти. Опустила мохнатую лапку и снова подняла, вызывая самые гадкие воспоминания. Диппер ушел, махнув сестре рукой, попрощавшись с ней. Навсегда. Теперь уже навсегда. Звездочка точно знала: Билл не обманывает ее. Они все мертвы. Странное чувство сожаления сжало его грудь. Мужчина выпрямился, стряхнув с лица капли пота, и замолчал, глядя прямо перед собой. Наверное, ему не стоило делать этого сегодня. В такой день. – Я… Я принес тебе подарок, – произнес Билл, поправляя светлые волосы. – Поймал его там, за стеной. Розовощекий поросенок сел рядом с Мэйбл, молча рассматривая ее заплаканное лицо. Пухля не изменился, даже больше не стал, может, чуточку умнее. Глазки-бусинки глядели на хозяйку и поблескивали. Билл, орудовавший материей без особых усилий, создал его из пыли и грязи, создал по воспоминаниям Диппера, чтобы потом вручить его измученной мечтами сестре. Мэйбл не отвечала, вглядываясь в пустоту. Билл вернул ей дворец, его цветной потолок и стражей, что не здоровались с утра. Он все вернул, даже свитер с вышитой на нем ламой, наверное, ругая себя за случившееся. Сайфер поднял Мэйбл, свернутую калачиком, с земли и уложил ее в постель. Понадобится пара дней, чтобы она забыла, чтобы превратила этот эпизод жизни в очередной сон, привидевшийся ей от усталости. Понадобится немного времени. Укладывая ее ко сну, Билл готов был поклясться, что пальцы Мэйбл сжали его ладонь, на секунду пододвинув руку к себе. Потому что ей одиноко. Она – одна, одна среди выдуманных друзей, среди фальшивых лиц из ее детских фантазий. А он… Он настоящий. Сайфер не услышал от нее благодарности за подарок, проклятий за совершенный поступок, не услышал ничего. Но, уходя, точно знал, что когда вернется сюда через пару дней, Мэйбл станет чуточку старше. Может, не внешне, но там, где ему бы хотелось видеть ее более взрослой. Там, внутри, где ночная бабочка топчется по ее душе, гоняя по коже мурашки. Мохнатая лапка поднялась, потом опустилась. Холодно.