Так и смотрят все девушки на веселые волны, куда и как несут они венки. Понесут далеко или близко? К милому или к чужому? На каком берегу остановятся? Или же тут, в селе? Или, может, разорвут их дикой игрой на маленькие части, не донеся целыми, где судьба велела?.. Какое-то время глубокое молчание. Девушки стоят на берегу, смотрят, стерегут глазами, чуть ли не всем телом, колышущиеся на волнах венки – и только где-то вдали вторят вполголоса: На Ивана, на Купала Красна девица долю искала… Ольга Кобылянская «В воскресенье рано травы собирала»
— Иванов день пришёл, траву собирать пошёл! Чей-то веселый смех. Я выглядываю в окно, натягивая праздничную сорочку. Жалко, конечно, но на Солнцекрес не грех и нарядиться. Вдали говор и веселые окрики. Второпях перевязываю косу, вплетая полынь. На цыпочках выхожу из хаты: пол у нас скрипучий, а матушка очень не хотела отпускать меня на купальные гуляния. Почувствовав под ступнями сырую землю, бегу со всех ног, вприпрыжку, только сорочка позади развивается, летит вихрем. Выбегаю в чисто поле, смеюсь, несусь вперед и замираю, как только огни отчего дома исчезают в полумраке. Теперь иду медленно, наслаждаясь теплым ветром и мокрой от недавнего дождя травой. Бабушка весь день бормотала: «Ивановские дожди лучше золотой горы». Все знают, что непогода на Ивана к урожаю. Вдыхаю прохладный воздух, наполненный пряными запахами трав, и раздумываю, куда же мне идти. Солнце почти село, оставив после себя кружевные сумерки. Небо ещё мутное, светлое, но я знаю: мгновения, и спустится мрак. Я боюсь ночи, но не на Купала. Обычно тьма хочет забрать меня, и я прячусь за восковым светом огарков и старым мамкиным кептарем, но не сегодня, когда пустоту ночи разгоняет огонь купальских костров и звонкий, заливистый смех. Куда же мне идти? Девки, наверное, сейчас плетут венки. Но я не хочу гадать. Я и без того знаю, что выйду замуж, знаю, за кого. Отец всё ждет старост, которые должны прийти на третий день после Ивана. Матушка готовит рушники. А я всё смотрю на своего суженого, как он в поле трудится, как на по вечерам танцует… Я, считай, почти засватана, вот-вот косу расплету, хлеб испеку, приданое достану. Любим мы друг друга, вовек любить будем. Улыбаюсь, глядя на первые звезды, думаю о суженом, верчу в руках петров крест. Нет, не стоит мне плести венок, бросать его в воду – и без того знаю, что на Петров день не буду в девках, выну из волос яркие ленты. Если не пойду к реке, к венкам, то сверну к кострищам, пройдусь по скошенной траве, помечтаю, разыщу любимого, а там, авось, и прыгну через костер, не расцепим мы руки. Вскоре уже бегу, и яркие огни стремительно приближаются, но потом останавливаюсь, приглаживаю волосы и чинно иду вперед. Вокруг костра смех, кутерьма. Голосят девки, кружат подолами юбок стелющийся по земле дым, взмахивают длинными, чудными косами. Им вторят парни, гогочущие, веселые. Их гомон сливается в шум. Я хочу было выйти из тени, из дыма, улыбнуться, разыскать любимого, но внезапно замираю, вцепившись в полотно длинных рукавов. Его и искать не надо. Он стоит прямо напротив, милуется с дочкой выборного. Та распатлана, расхристана, улыбается дикой, глупой усмешкой; в её глазах отражается огонь. Резкие черты в свете костра кажутся нереальными, восковыми. Она жмурится, снова улыбается любимому. А он ей в ответ. Я резко выдыхаю, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Они берутся за руки, куда-то идут, смеются и болтают. Её дорогая юбка вздымается от ветра, разгоняя приторный дым. Его светлые волосы отливают огнем. Я стою, сжавшись в комочек, и теперь не хочу выбегать на свет, выходить из темноты ночи. Обомлев, вижу, как он влюбленным взглядом смотрит – не на меня. Судорожно хватаюсь на ткань юбки. А… я? Обещал же, что будем с ним гулять на Купала, прыгнем высоко-высоко к звездам… Среди бойких речей и купальных песен я слышу его голос, надрывистый, веселый. «На что она мне? Так, развлекаюсь…» Я знаю, это про меня. Впиваюсь ногтями в ладони. Он подхватывает девицу, крепче сжимает её руку, и они бегут к огню, прямо кажется, что в самый костер. Прыгают, высоко, красиво, летят над палящим деревом, обжигаются о языки пламени. Я вижу счастливые лица, звезды над их головами. Он не разъединяют рук, не отпускают пальцы, и летят, падают на землю, не разомкнувши ладоней, смеются, поднимаются, их скрывает от меня толпа веселой молодежи… Отступаю назад, пячусь, обхватываю себя руками, и бегу, бегу, сама не знаю куда, в пустой мрак. Мысли путаются, я поскальзываюсь на мокрой траве. Холодный, пронизывающий ветер едва не сбивает с ног. Вскоре я устаю бежать, падаю прямо на землю, смотрю на звезды. Где они? Почему их не видно? Приподнимаюсь на локтях. А, тучи туманят взор. Встаю, бреду куда-то, невидящим взглядом смотрю в темноту. Как… Я… Он… Ведь мы… Сбиваюсь, не успевая додумать очередную мысль, изъедающую внутренности. Поскальзываюсь, чуть не падаю, уж не знаю, что меня держит – и на ногах, и вообще в этом мире. Подтягиваю воротник, закрываю лицо руками. Долгое время плачу, почти захлебываясь рыданиями, вспоминая раз за разом купальский костер. Что же он, бросает меня, почти засватанную, оставляет одну с недошитыми рушниками? Не расплетёт косу, не завяжет платок? Слезы всё не заканчиваются. Бреду, вперед, пока рукава сорочки не промокают от слез, а подол юбки – от капель дождя и сырого закатного тумана. Всхлипнув в последний раз, вытираю с лица соленые капли, убираю мокрые пряди волос. Провожу рукой по косе. Расплелась. Горько вздрагиваю, пальцами нащупывая выбившиеся пряди. Делаю ещё шаг и отпрыгиваю назад от ледяной воды. Осматриваюсь, щурясь, протягиваю руки вперед, в пустоту, и снова обхватываю себя. Кажется, я возле реки. Вдали слышу смех девчат и летние песни. А почему и не сплести венка-то? Что ждет меня, горемычную, рушники иль стародевичий платок? А вдруг дёготь? Отхожу от речных болотниц, падаю на землю, на ощупь рыскаю в траве. Расстилаю подол юбки по земле, складываю на него травы. Иван-да-марья, купаленка, медяница, кочедыжник. Непослушные пальцы отказываются плести. Лепестки и травинки опадают на одежду, путаются в волосах. Ноги немеют, руки холодеют. Я наконец заканчиваю венок, вплетая ленту из косы. Что-то я забыла. Что-то точно я забыла. Нет, вроде венок хорош: крепкий, красивый, не хватает только свечей, но я не хочу искать девок с их мутными огоньками. Напротив, я хочу зайти вглубь, вдаль, так, чтобы не было слышно песен и смеха, не было никого, лишь я и мутная вода. Бреду, сжимая свой венок, что-то бормочу. Вот уже давно не слышно гомона вдали, только воет ветер. Замираю, всматриваясь в мрак. Мне не страшно. Только мурашки по коже – но это от холодной воды. Илистое дно затягивает, ноги утопают в тине. Ещё немного, и я зайду к самому болоту. Всё, здесь. Бросаю. Венок тонет. А мне не страшно. И не холодно. Только кажется, что все неправильно. Вот найду венок, брошу снова, и поплывет он вдаль, навстречу суженому. Иду вперед, в ледяную воду. Захлебываюсь. Убираю с лица мокрые пряди и грязную, вонючую тину. Пытаюсь нащупать на дне свой купальский венок. Рядом что-то хлюпает. Резко вскидываюсь, поднимаю взгляд от темной воды, похоронившей мои надежды. Ещё один всплеск. Не страшно мне, лишь боюсь, что не дадут мне достать со дна венок, бросить снова, поглядеть вдаль. Ой, забыла! Божье дерево забыла! Не вплела в веночек свой… Новый всплеск. Сладковатый запах гнили. Призрачный, потусторонний смех. Оборачиваюсь, жмурюсь от непривычного света. Вижу венки, плывущие откуда-то издали. Мокрые, в тине и грязи, но красивые. Нет, мне нужен мой венок. Снова чей-то смех. Мурашки по коже. На онемевших от холода ногах пытаюсь повернуться. Мокрая юбка вздымается к поверхности. Сорочка неприятно липнет к телу. Поскальзываюсь, падаю в мутную темноту, захлебываюсь. Свет свечей растворяется вдали. Я снова всплываю, хватая ртом воздух. Когда с глаз сходит пелена, вижу не то мавок, не то русалок. Они не трогают меня, лишь смеются, подталкивают ко мне приплывшие с деревни девичьи венки. Нет, мне нужен мой. И венок, и суженый. Тяжелые волосы не дают ничего разглядеть. Ноги увязают в иле. Холодная вода сдавливает ребра, не давая вдохнуть. Призрачный хохот русалок. Венки, опутанные речной тиной. Оплывший воск свечей. Я поскальзываюсь и больше не всплываю.***
Воет ветер, громыхают грозные тучи. По селу плач и стоны. Погасли костры, уплыли венки, спрятались звезды. Сумрачно, тревожно. Вдоль берега реки рыщут поисковые группы. Девка утонула, из крайнего дома. Бабки крестятся, раскидывают вокруг себя полынь, прячут малых детей от смрада смерти. Кто моложе да смелее, ищут, ходят вдоль воды, не решаясь забрести в поросль осоки. Один парень забредает довольно далеко, почти к болотам. Светлые волосы угасают в мраке. Он собирается было возвращаться, но слышит странный всплеск. Разворачивается, испуганно отступает. Из темноты на него смотрит утопленница. Улыбается, взмахивает мокрыми, тяжелыми волосами. А на голове у неё венок, увядший, грязный, гниющий, весь в тине. Она хватает длинными пальцами за запястья, щекочет, заливается угасшим смехом. Тянет куда-то в ледяную, гнилую воду, вот-вот утопит. Шепчет что-то синими губами. — На что мне ты? Так, развлекаюсь…